Гайдар был эмоционален и в то же время внятен, иногда ироничен. Это были страстные и честные речи, подкупающие своей эмоциональностью и прямотой даже врагов и противников, от которых исходило то, что в стенограмме бесстрастно называлось «шум в зале» или «оживление в зале». Но иногда – о, чудо – случались и аплодисменты.
Егор был интеллигентен. Вежлив. Удивительным образом хотел в Верховном Совете видеть союзников. Ни разу никого не оскорбил, разве что ирония его была убийственной. Знал, о чем говорил, сыпал по памяти цифрами, орудовал аргументами как совершенной приборной доской. Без всяких бумажек.
Это был человек «не отсюда». Что вызывало удивление, восхищение, раздражение, ненависть.
2 декабря. «Во вчерашнем выступлении Руслан Имранович Хасбулатов сформулировал свой диагноз из тех альтернатив, которые стоят сегодня перед Россией… Суть его такова. Есть две модели: монетаристская американская модель и социально ориентированная европейская (скандинавская). Надо выбрать, в каком обществе мы хотим жить (в скандинавском или американском), и исходя из этого строить экономическую политику в России в ближайшее время.
При всем желании мне пока очень трудно соотнести эту альтернативу с теми тяжелыми практическими проблемами, которые каждый день приходится решать российской экономике… Конечно, если мы будем хорошо и успешно работать, сумеем сформировать многосекторную экономику, приватизировать хотя бы 50 % отечественной экономики, покончить с всевластием чиновничества, всерьез открыть широкую дорогу предпринимательству, интеграции нашей страны в мировой рынок, то через три – пять лет, может быть, нам действительно придется обсуждать, какой же мы хотим иметь тип общества – американский или скандинавский».
И тут же – атака. В союзниках – Людвиг Эрхард: «Верховный Совет принимает и записывает в бюджет дополнительные расходы на 1300 млрд рублей. Что это – социально ориентированная политика и рыночная экономика? Результатом является обострение бюджетных проблем практически во всех регионах, кризис региональных бюджетов, резкое увеличение расходов федерального бюджета и его обязательств, денежной массы с июля – августа и ускорение инфляции начиная со второй половины августа. Если это социально ориентированная рыночная экономика, прошу прощения, Людвиг Эрхард перевернулся бы в гробу. (Оживление в зале.)»
Не Гайдар виноват в продолжающейся инфляции, а Верховный Совет и безответственные отраслевые лобби. Могло ли понравиться «парламентариям», что Егор показывал всей стране, кто в реальности ответствен за проблемы.
С сентября Гайдар начал яростное сопротивление своим оппонентам, резко ужесточил бюджетную политику. И даже несмотря на то, что ЦБ продолжал разбрасываться кредитами, питал деньгами коммерческие банки и государства СНГ, инфляция потом – как и положено, с лагом в несколько месяцев – снизилась. Только сливки снимало уже другое правительство, начало работы которого снова было ознаменовано новым туром «праздника безответственности».
3 декабря Егор полемизировал с альтернативными точками зрения, программами и экстравагантными предложениями: «Есть вопрос, поднятый… Николаем Ильичом Травкиным… Это идея о том, что нужно немедленно отстранить от участия в приватизации всю бюджетную сферу – учителей, врачей, работников культуры, пенсионеров, дескать, нечего им там делать, они и так за счет налогов зарплату получают, надо все отдать трудовым коллективам. Но если быть последовательным, то эта логика должна привести к тому, что надо Эрмитаж отдать музейным работникам, а данный зал, видимо, кремлевскому полку».
Гайдар еще их всех был вынужден постоянно опускать на грешную землю…
9 декабря, в день обсуждения его кандидатуры, Егор приоткрыл дверь кремлевской «кухни», хотя тут же и закрыл ее, дав понять, что ради сохранения поста премьера своих сдавать не будет: «…в моих дискуссиях с фракциями возникал вопрос о том, каковы будут эти кадровые изменения (в правительстве. – А. К.), кого Гайдар сдаст, кого не сдаст. Я должен сказать, что категорически отказываюсь обсуждать вопросы кадровой политики правительства с применением такой уголовной терминологии „сдачи-несдачи“».
Обозначил Егор и еще один отряд своих недоброжелателей, которые могли предлагать избранной и утонченной публике разнообразные фокусы вроде троекратных потерь указа о назначении руководителем аппарата правительства Алексея Головкова: «…правительство в значительной степени оказалось растворенным в структурах президентской власти, размытым в его компетенции и реальной ответственности за положение в народном хозяйстве и в стране в целом».
И о главном оппоненте – с призывом отказаться от бесконечных политических спекуляций, все дороже обходящихся стране: «Правительство, которое находится в постоянной оппозиции к Верховному Совету, и Верховный Совет, который находится в постоянной оппозиции к правительству – это слишком большая роскошь для России, находящейся в нынешнем довольно глубоком социально-экономическом кризисе».
Остальное, как любил говорить сам Егор Тимурович, известно.
Спустя 11 лет после этих событий Гайдар рассказывал в одном из интервью суть происходившего: «В декабре 1992 года, после конфликта между Ельциным и Верховным Советом ко мне приехал тогдашний и нынешний, кстати, председатель Конституционного суда Валерий Зорькин… и спросил, готов ли я для того, чтобы проложить дорогу к стабильности и некоему согласию уйти от власти. Я сказал, что да… только это действительно должен быть путь к стабильности, к конституционному соглашению, которое проложит России дорогу к новой Конституции. И мы об этом договорились. Потом мы организовали переговоры в Кремле, которые вели я, Хасбулатов, Зорькин. Мы договорились, потом было принято по результатам этих переговоров 12 декабря 1992 года постановление Съезда народных депутатов… Суть… была предельно проста: я ухожу в отставку, взамен за это мы проводим референдум по новой Конституции в апреле 1993 года. И если Ельцин не договорится со Съездом по поводу того, какая будет Конституция, мы выносим на референдум два варианта этой Конституции… В январе (1993 года. – А. К.) большинство Верховного Совета сказало: мало мы чего подписывали, Гайдар же ушел в отставку».
В разговоре с Петром Филипповым в 2009 году Гайдар говорил: «Свою отставку я фактически менял на ельцинскую Конституцию. Ибо в ситуации 1992 года, когда популярность Ельцина была достаточно высокой, у меня не было сомнений, что Россия проголосует за его вариант Конституции. Кстати, тот вариант был гораздо менее пропрезидентским, более сбалансированным… Мои переговоры с Верховным Советом, как и идея в целом, не нравились ни Ельцину, ни Хасбулатову. Ельцину – потому, что там была моя отставка, а он ее не хотел в принципе. Хасбулатов понимал, что будет покончено с двоевластием, а это ему было невыгодно».
Никакого референдума по Конституции, конечно, не состоялось. «Парламентская» власть, не стесняясь, снова «кинула» Ельцина, чем и гордилась. В декабре в рейтинговом голосовании по кандидатурам премьера победила самая «советская» – Юрия Скокова, человека Ельцина и в то же время носителя мировоззрения красных директоров в самом крайнем его выражении. Вторым пришел Виктор Черномырдин. Третьим – Гайдар. Четвертым – Владимир Каданников. Директор, но не красный. Он не мог стать фигурой компромисса, потому что набрал мало голосов. Юрий Рыжов, одно из привлекательных и харизматичных лиц перестройки, посол России во Франции, несмотря на уговоры Гайдара и Шохина наотрез отказался участвовать в премьерской гонке.
Виктор Степанович Черномырдин оказался компромиссной фигурой. И для Ельцина, и для Гайдара.
В то время Борис Николаевич не был готов идти на решающую конфронтацию – разгонять Верховный Совет. Пока он потерпел поражение и согласился на компромисс. Впрочем, раненым зверем, на что рассчитывала противоположная сторона, его назвать было нельзя.
Напрасно они так с ним тогда поступили. Шрам не затягивался до осени 1993-го…
Никакого коллективного решения о групповой отставке команды не было. Егор мог обидеться на тех, кто оставался, в чем едва ли признался бы самому себе. Прежде всего речь шла о тех, кто работал в аппарате, не о министрах. Но у Черномырдина остались работать многие члены правительства Ельцина – Гайдара. Например, Элла Памфилова. Правда, она не была представителем команды. Ключевая ее фигура – Анатолий Чубайс должен был сохранить свою позицию, чтобы завершить самое важное на тот момент дело, приватизацию. Андрей Нечаев остался министром экономики. Борис Салтыков – науки. Удалось счастливым образом уговорить Бориса Федорова стать вице-премьером по экономике и финансам (затем он стал и министром финансов). С Гайдаром они не смогли бы сработаться в силу полярности характеров, но продолжить линию Егора Федоров вполне был способен, причем абсолютно бескомпромиссно, что очень скоро и подтвердилось. Министром внешних экономических связей стал бывший зам Петра Авена и член команды Сергей Глазьев, уже, впрочем, отчаливший на другой берег политической реки. Спустя несколько месяцев он займет антиреформаторскую и антиправительственную позицию – не зря он сильно не понравился Виктору Степановичу.
В кабинете Черномырдина вице-премьером остался и Александр Шохин. Отставка Гайдара поссорила двух старых друзей, сидевших в соседних кабинетах в ИЭПНТП в 1986 году. Черномырдин сообщил Александру Николаевичу, что Егор Тимурович не слишком лестно отзывался о его деловых качествах, а в кабинете министров советовал оставить только Чубайса и Салтыкова. Это версия Шохина. По версии Гайдара, передача кадровых дел состоялась, но он ничего специфического Черномырдину не говорил, а члены команды вольны были оставаться или уходить.
Между Шохиным и Гайдаром на даче Егора в «Архангельском» состоялся серьезный разговор. При разговоре присутствовали Авен и Кагаловский. По версии Шохина, он выяснял, почему Гайдар нелестно о нем отозвался в беседе с Черномырдиным. По версии Егора, Александр Николаевич говорил, что все делалось неправильно, и в основном потому, что для него «дружба с отставным премьером стала обременительной».