12 декабря партия организовала антивоенный митинг, народу пришло не очень много. «Борис, ты нас предал» – скромный, от руки нарисованный транспарант. И рядом – окруженный людьми Гайдар. По итогам митинга была принята резолюция: «Мы, граждане России, собравшиеся по призыву демократических организаций, считаем попытку силового решения чеченского конфликта трагедией для нашей страны… Мы требуем от президента Ельцина отмежеваться от партии войны, выполнить конституционный долг по защите мира в России».
Из фракции «Выбор России» вышел министр иностранных дел Андрей Козырев. Позицию партии и Гайдара осудил, возможно под давлением, основной спонсор «Демвыбора», глава концерна ОЛБИ Олег Бойко.
Егору обрезали правительственную связь. И перекрыли почти все каналы финансирования партии. В те – еще относительно демократические времена – силовики решали многое. Если не все.
Спустя годы новый руководитель России будет исходить из принципа «никаких переговоров с террористами». Но на такого рода переговоры с Дудаевым не шел и Ельцин. Опыт ноября 1991-го и ноября 1992-го не был учтен. Ржавые отравленные грабли настойчиво манили российских силовиков и вместе с ними Бориса Николаевича.
Возможно, по той причине, что тогда казалось: стоит поддержать военными методами антидудаевскую оппозицию – и проблема будет решена руками самих чеченцев, вооруженных федеральной властью. Это было «полугражданское» решение проблемы: Москва признала антидудаевский Временный совет Чеченской Республики во главе с руководителем Надтеречного района Умаром Автурхановым, чьей военной поддержкой были отряды экс-дудаевцев Руслана Лабазанова и Бислана Гантамирова. В Москве обсуждался план: разделить Чечню на две территории – север находился бы под контролем федеральных органов власти. Проявив терпение и избежав колоссальных жертв среди военных и мирного населения, можно было бы дождаться падения режима Дудаева, причем скорее по экономическим причинам.
Глава администрации президента Сергей Филатов ожидал, что начальник поручит ему проработку такого сценария. Но команда так и не поступила. А ранним утром 26 ноября 1994 года отряды Лабазанова и Гантамирова при поддержке российской техники и военнослужащих, негласно завербованных Федеральной службой контрразведки, взяли президентский дворец в Грозном. Пустой дворец. И это была ловушка, придуманная другим бывшим блестящим военачальником – экс-полковником Советской армии Асланом Масхадовым. Победа обернулась катастрофой. Среди захваченных дудаевцами пленных было 70 российских военнослужащих.
29 ноября Ельцин публично предъявил ультиматум дудаевцам, требуя сдать оружие и отпустить пленных. 2 декабря начались налеты федеральной авиации. 6 декабря на окраине Грозного состоялась встреча Грачева и Дудаева. Министр обороны напомнил об ультиматуме Ельцина – сдать оружие, распустить армию. К такому разговору генерал-майор советской авиации Джохар Мусаевич Дудаев не был готов. Он до последнего не верил словам Грачева, что полноценная война действительно может начаться.
Из теряющего популярность диктатора Дудаев в считаные дни снова превращался в народного героя. Яраги Мамадаев, уже давно рассорившийся с Дудаевым и сбежавший в Москву, направил 15 декабря резкое по тону письмо Ельцину: «На сегодня очевидно, что антинародный режим Дудаева, который потерял всякую поддержку народа, неожиданно получил ее. И это происходит каждый раз, когда Вы пытаетесь что-то лично предпринять в „чеченском вопросе“».
Коллективное решение о начале войны было принято большинством голосов ельцинского «Политбюро». Среди тех, кто голосовал за, сейчас в строю лишь Сергей Шойгу. Был лишь один голос против – авторитетнейшего российского цивилиста, министра юстиции Юрия Калмыкова, человека, усилиями которого в 1992 году удалось погасить конфликт в Кабардино-Балкарии. В знак протеста против коллективной лезгинки на граблях Юрий Хамзатович подал в отставку с поста главы Минюста и члена Совета безопасности РФ.
Началась операция, которая была плохо и наспех подготовлена. Маленькой победоносной войны не получилось. Зато удалась другая – на носовой перегородке Бориса Ельцина. После нее президент запрется в своей загородной резиденции, требуя к себе на стол в первые дни 1995 года только доклады своего помощника Юрия Батурина, к чьим советам о мирном урегулировании конфликта глава государства так и не прислушался. Возможно, столь высокая степень доверия именно к Батурину объяснялась тем, что Ельцин понял, какого масштаба ошибку совершил.
Но потом ничего, кроме ошибок, уже не было. Борис Николаевич стоически принимал на себя волну критики медиа и собственной «ядерной» базы – демократически ориентированных граждан страны, включая Гайдара и его партию «Демвыбор России». Тогда, в декабре, Егор хотел, чтобы Ельцин, человек, вместе с которым он начал реформы, его просто услышал. Однако это ельцинское молчание, какое-то отчаянное и ожесточенное, спустя некоторое время показалось Егору неодолимым. С точки зрения Гайдара, это была не просто война, а начало возможного конца демократии в России. И даже российской государственности как таковой.
К тому же Гайдар по-прежнему опасался консервативного переворота в правительстве, где Чубайс пытался контролировать экономическую и денежно-кредитную политику. Поэтому Егор был невероятно активен и эмоционален. И в эти дни он подтвердил – в очередной раз в критических обстоятельствах, как в октябре 1993-го или в январе 1994-го, – свою репутацию лидера демократического движения в стране. Причем лидера бескомпромиссного, решительного и пассионарного.
Его подход не был прагматическим – он понимал, что потеряет многих соратников по партии, которые поймут, что «Демвыбор России» – уже не партия власти. Больше того, скорее всего, партия потеряет и сторонников – победоносная война психологически нужна была не только власти, но и существенной части общества. Подход Гайдара был не конъюнктурно-популистский, а политический: не изменять себе и своим убеждениям.
По счастью, Ельцин не мешал Виктору Черномырдину подключаться к решению нерешаемых проблем: так это было и в июне 1995 года во время захвата боевиками Шамиля Басаева больницы в Буденновске (об этом еще пойдет разговор ниже). Фраза Виктора Степановича «Шамиль Басаев, говорите громче!» вошла в историю и стала символом спасения десятков человеческих жизней. Потом, в 2002-м и в 2004-м, с террористами не разговаривали: политических деятелей масштаба ЧВСа, не стеснявшихся снизойти до переговоров с отморозками, в российском правящем классе уже не было.
Не мешал Ельцин и генералу Александру Лебедю, когда тот заключал Хасавюртовское мирное соглашение с самым договороспособным из чеченских лидеров Асланом Масхадовым. Как и не мешал потом и Путину строить свою харизму на технологии «мочить в сортире».
Чеченская война расколола страну и морально подорвала авторитет Ельцина. Растянутая на годы Чеченская операция осложнила проведение политики реформ и финансовой стабилизации. Анатолий Чубайс был вынужден балансировать бюджет и решать миллион текущих проблем в обстоятельствах, когда страна вела войну. Это нетривиальная задача.
Чеченская война стала ельцинским Вьетнамом. 1990-е были страшны Чечней, а не тем, что они оказались, согласно путинской официальной мифологии, «лихими». Из ее шинели вышел Путин. С точки зрения причинно-следственных связей, к нынешнему политическому режиму две Чеченские операции (вторая – 1999 года) имеют большее отношение, чем даже «семибанкирщина» и ее слияние с государственной бюрократией. Военные победы стали главным домкратом, подъемной силой путинской политической системы начиная с 1999–2000 годов. Волшебная антигравитационная сила войн подтвердилась и Грузинской кампанией августа 2008 года: как рушащийся авторитет Дудаева был спасен начавшейся операцией федеральных войск в 1994-м, так и рейтинги российских руководителей взлетели в 2008-м, а затем – за счет гибридной войны и «победы» в Крыму – в 2014-м.
Война вдавила гигантский и глубокий след в историю России и сознание россиян. Однако не вернула рациональный взгляд на военные операции, ведущие к бессмысленной гибели людей ради самоутверждения лидеров нации. Чечня не спасла от Сирии, не предотвратила Крым и Донбасс, а затем и «специальную военную операцию» 2022 года, стоившую России изоляции от мира и обнуления достижений трех десятков лет. Уроки той, совсем «незнаменитой», войны 1994 года нам всем еще учить и учить.
Примерно в те же дни, когда разворачивалась Чеченская операция, Анатолий Чубайс имел тяжелый разговор в «Волынском» с Григорием Глазковым. Тот вернулся из Вашингтона и настаивал на том, что старый товарищ в сложившихся обстоятельствах должен уйти из правительства. Логика Чубайса была другой: уйти сейчас – значит сдать все, что было сделано в минувшие годы, не говоря уже о том, что после «черного вторника» нужно было продолжать железной рукой, при сопротивлении лоббистов, финансовую стабилизацию.
С Чубайсом Егор не спорил, а, напротив, несколько раз обсуждал сложившуюся ситуацию, понимая, какой груз ответственности лежит на последнем из могикан либерализма, способном что-то еще сделать в правительстве. Но и сосредоточен был не столько на экономике, сколько на политике, причем политике теперь уже оппозиционной.
«Весь 1995 год, – констатировал Чубайс, – Гайдар был в оппозиции к Ельцину». Однако Егор Тимурович не мог быть в оппозиции к Анатолию Борисовичу, потому что курс они вырабатывали вместе и бюджет с идеей снижения дефицита, с антиинфляционными мерами был, по сути, бюджетом Гайдара, боровшегося за финансовую стабилизацию из парламента.
Чубайс проводил маневры в пользу рационализации бюджета со стороны правительства, Гайдар – со стороны Думы. Бюджет был принят в марте 1995-го с дефицитом 5,5 % и с зафиксированным в нем положением о неинфляционном финансировании этого самого дефицита (то есть с отказом печатать необеспеченные деньги). Ставка ЦБ регулярно повышалась. В мае 1995-го инфляция составила 8 % – очень высокая цифра для месячной инфляции, но это был лучший результат с января 1992-го. Центробанк активно наращивал резервы. МВФ выделил весьма значительный кредит. В мае в нескольких отраслях наблюдался небольшой рост производства.