Еще в разгар буденновского кризиса, 18 июня, когда Егор экстренно собрал внеочередной II съезд партии ДВР, он высказался на эту тему. Номенклатурный капитализм – неизбежная стадия развития «после 75 лет безрыночного тоталитарного режима». Но для сторонников Гайдара – это переходный этап к «совсем другому капитализму – развитому, цивилизованному, рыночному». Для партии же власти он «является целью, образом желаемого, возможного, приемлемого общества».
Союз с «Яблоком» был по-прежнему невозможен (хотя сохранялась опция сотрудничества в регионах в мажоритарных округах), причем не только по политическим, но и экономическим причинам: осенью партия Явлинского выступила за возвращение денежной эмиссии, призывала к фактическому пересмотру решения 9 марта 1995 года об отказе от кредитования правительства Центральным банком, ключевой меры стабилизационной политики, с большим трудом принятой по результатам «черного вторника».
Первые годы реформ прошли в жестком оппонировании краснодиректорскому лобби. На парламентских выборах 1995 года они победили электорально – благодаря победе коммунистов. Не говоря уже о том, что приватизация де-факто по-прежнему шла с преодолением жесточайшего и часто эффективного сопротивления. Бюджет был пуст, использовать приватизацию для его пополнения практически невозможно. И вот на политико-экономическом горизонте появилась новая сила – крупные бизнес-игроки, которых потом назовут олигархами. И которые переиграют уже красных директоров. В том числе и политически – благодаря победе Ельцина на президентских выборах – 1996.
Гайдар настороженно и сложно относился к красным директорам, но столь же настороженно и сложно – к олигархам: не имел с ними дел, если отношения и были, то скорее никакие или, как, например, с Борисом Березовским, плохие. «Он терпеть не мог олигархов, они для него были совсем чужие, – вспоминал Анатолий Чубайс, – они его сильно недолюбливали – за интеллигентность».
Тем не менее, как свидетельствует Чубайс, Гайдар понимал, что в 1995 году единственным способом наполнить бюджет и выполнить социальные обязательства государства были придуманные олигархами залоговые аукционы. Егору они не нравились, но Чубайсу он не считал возможным мешать. Во всяком случае, на тему залоговых аукционов Гайдар публично не высказывался. Егор мог выполнить морализаторскую роль, как Ясин или Уринсон, с сильным сомнением относившиеся к схеме, но он понимал, что Чубайсу нужно было спасать бюджет. Была задача и создания класса собственников; на выходе, впрочем, получилось так, что собственники оказались гиперкрупными и чересчур тесно связанными с государством.
В бюджете были предусмотрены доходы от денежной приватизации в размере более 8 триллионов рублей при бюджетном дефиците в 50 триллионов. Выручать деньги, строго говоря, было не за что – парламент наложил запрет на продажи акций нефтяных компаний. К концу августа, как писал Евгений Ясин, от приватизации было получено 500 миллиардов рублей, 1/16 годового плана. «Газпром» при Черномырдине-премьере, естественно, не продавался. «И тогда, – вспоминал Альфред Кох, в то время отвечавший за выполнение приватизационного задания, – в правительстве стали склоняться к идее, которая обсуждалась уже не первый месяц: если акции нельзя продать, их следует заложить».
Идею в марте 1995 года предложил Владимир Потанин, разработана она была, по свидетельству Дмитрия Васильева, Борисом Йорданом. Победившие в конкурсе отечественные банки (только отечественные) получали от правительства контрольные пакеты акций крупных компаний, преимущественно нефтяных. В обмен на акции банки предоставляли правительству кредит. По истечении определенного срока либо правительство возвращало кредит, забрав обратно акции, либо акции становились собственностью банков. Понятно, что правительство едва ли нашло бы деньги, чтобы вернуть кредит. Но речь все-таки шла о частных собственниках – залоговые аукционы, при всех процедурных претензиях к ним, сильно разогрели рынок, начались продажи и существенно менее крупной собственности за деньги, да и новые владельцы компаний занимались их развитием, как занимаются именно своей собственностью. Государство же получило от залоговых аукционов около 1 миллиарда долларов. Бюджетное задание было выполнено, расходные обязательства профинансированы, у финансовой стабилизации появилась прочная база.
Конкурсы, естественно со скандалами, проходили в ноябре – декабре 1995 года. В неудачное время – как раз под выборы. Коммунисты получили дополнительную возможность как следует оттоптаться на теме грабительской приватизации. Кампания «Демвыбора» выглядела на этом горячем фоне слабой. Да, демократия, да, европейский выбор. Все это интересовало скорее только «ядерный» демократический электорат, который был готов слушать Гайдара: «Убежден, национальные интересы России не в том, чтобы соревноваться с США по количеству ядерных боеголовок. Они в том, чтобы наконец начать соревноваться с развитыми рыночными демократиями по продолжительности жизни нашего населения… Убежден, наша задача не в том, чтобы, ощетинившись колючей проволокой, попытаться вновь отгородиться от Европы, а в том, чтобы решить историческую, многовековую задачу России – вернуться обратно в наш европейский дом, вернуться равноправным партнером, а не незваным гостем. Вот это реальные национальные интересы России».
«В этой кампании, – вспоминал Леонид Гозман, – мы мало отличались от „Яблока“. Но на нас еще и „висела“ приватизация».
Впрочем, если в 1993 году считалось, что проиграл «Выбор России», то в 1995-м речь в большей степени шла о поражении новой партии власти – «Нашего дома – России». А «Демвыбор» не получил в новом парламенте ни одного депутатского места.
На совещании в Центре либерально-консервативной политики у Аркадия Мурашёва Гайдар заявил соратникам: «Обсуждать поражение и его причины не будем, за все ответственность несу я один».
В копилку недовольства власти был добавлен еще один эпизод, связанный с Чеченской войной, в котором столкнулись гражданская линия политики и силовая. Незадолго до выборов в Думу, 9 декабря, отряд командира боевиков Салмана Радуева атаковал пригороды дагестанского Кизляра, захватил – что самое ужасное – родильный дом, больницу, школу, взял заложников. Состоялся своего рода ремейк Буденновска. Снова переговоры, снова Черномырдин, снова часть отпущенных заложников. Боевикам предоставили автобусы, в которых находились, помимо более сотни оставшихся заложников, дагестанские депутаты и два журналиста. Был шанс спасти заложников. Но у силового лобби, включая влиятельного члена клана Коржакова – Сосковца, директора ФСБ и бывшего коменданта Кремля Михаила Барсукова, были другие планы – рассчитаться с победившим в июне гражданским крылом власти. Колонна была обстреляна с вертолетов, боевики закрепились в селе Первомайском.
Гайдар писал в «Днях поражений и побед»: «Террористы в Первомайском предложили освободить заложников, если их согласятся заменить собой Гайдар, Явлинский или Лебедь… К этому времени мне ясно – отряд Радуева решено уничтожить, не считаясь ни с чем… Захватываю с собой вещи, мчусь на работу. Пытаюсь дозвониться до Барсукова – не соединяют, прошу ему передать, что, на мой взгляд, предложение боевиков надо принимать вне зависимости от того, что они собираются делать дальше. Звоню руководству Генерального штаба, ключевым сотрудникам администрации президента. По реакции чувствую – заложников уже похоронили».
Барсуков – прямой враг Гайдара, один из членов группы, «оккупировавшей» президента России и превратившей его в стенобитное орудие для прихода к высшей власти. Они соседи по «ельцинскому» дому в Крылатском, где ФСБ постоянно создает проблемы Егору и его семье в бытовом смысле – а дом по статусу принадлежал службе охраны президента. В своей собственной квартире Гайдар избегал интимных разговоров. Первомайское – еще один эпизод политической войны между двумя соседями.
Заложниками стали и жители Первомайского. На этот раз ничто и никто уже не мог остановить силовиков. Не стал делать этого и Ельцин, рассказавший в несколько комичной манере о «38 снайперах», обеспечивавших успех операции. Штурм с использованием ракет и артиллерии привел к многочисленным жертвам среди мирного населения. А Радуев с небольшим числом оставшихся в живых боевиков ускользнул на территорию Чечни.
«Смесь жестокости и беспомощности» – так охарактеризовал действия силовиков Гайдар, заявивший о выходе из Президентского совета. Одновременно с ним из совета вышли знаковые для демократического движения фигуры – правозащитник Сергей Ковалев, экономический публицист Отто Лацис, юрист, бывший глава Конституционного комитета СССР Сергей Алексеев. «Не представляю себе ситуации, – в сердцах заявил Егор, – при которой я мог бы вернуться на позицию поддержки президента».
Гайдар много значил для Ельцина. И, наверное, потеря поддержки демократического движения воспринималась им крайне болезненно. И тем не менее, как и год назад в период начала Чеченской войны, президент взял сторону силового блока.
Бывают чувства посильнее страха, например стыд, признавался впоследствии в интервью Илье Мильштейну Егор Гайдар: «Невозможно было смотреть на Ельцина, рассуждающего о 38 снайперах. Невыносимо было видеть, как им манипулируют. Мучительно было наблюдать, как он вообще ничего не понимает в происходящем! И что… мы должны за такого Ельцина голосовать? В январе, после Первомайского, я был убежден, что его шансы выиграть выборы равны нулю, а если он даже каким-то чудом и пройдет, то все равно останется марионеткой в руках людей в высшей степени небезопасных».
От Ельцина Гайдару пришло письмо с заверениями верности президента прежнему демократическому курсу и с призывом к более рациональной оценке событий, который Егор мог бы счесть и оскорбительным: «Знаю, что Вы активно заняты политикой не ради корысти. Очень надеюсь, что при решении исключительно сложных проблем нынешнего года Вы, как и прежде, во главу угла будете ставить не эмоции, а интересы России, что в самые критические моменты Вы проявите ясное стратегическое видение». Получалось, что Гайдар руководствовался исключительно эмоциями и не смотрел вперед стратегически…