мдессю».
17 августа последовало заявление правительства об одновременных девальвации рубля (новый валютный коридор), замораживании обслуживания и принудительной реструктуризации внутреннего долга (ГКО – ОФЗ), моратории на 90 дней на обслуживание внешних валютных долгов частных заемщиков.
Дальнейшие события Гайдар описывал так: «Было ощущение очень у многих, в том числе международных инвесторов, что да, прошли самое тяжелое, что да, сделали отвратительную вещь, но в общем дальше все будет стабилизироваться. И тогда на это все накладывается решение президента отправить правительство Кириенко в отставку… Плюс к финансовому кризису мы получаем кризис власти, правительство, которое разрабатывало эту программу, вернее, отвечало за нее, – в отставке, МВФ свободен от своих обязательств… Возникает совершенно другая политическая ситуация, потому что в условиях кризиса, отставки премьера и необходимости заигрывать с тем же думским большинством, которое все сделало для того, чтобы развалить финансовую ситуацию, этому же думскому большинству на блюдечке с голубой каемочкой и приносят власть».
Гайдар снова оказался неприятно поражен действиями Ельцина, хотя куда президенту было деваться – кто-то должен ответить за дефолт. Гайдару не нравилось и то, что Ельцин вернул в качестве кандидата в премьеры Черномырдина, которого Егор считал ответственным за торпедирование политики «младореформаторов» в конце 1997 года.
Дума, почувствовавшая силу и способность заключать альянсы (Зюганов – Лужков и даже Явлинский), совершенно не собиралась помогать Степанычу возвращаться на позицию преемника. Два раза Черномырдина парламент прокатил. А на третий раз, понимая, что страна все глубже погружается и в финансовые (дальнейший обвал рубля, инфляция, банковский кризис), и в политические проблемы, Ельцин пошел на компромисс. Премьером стал политический тяжеловес Евгений Примаков, приверженец абстрактно-консервативной политической линии, скорее советской по своему содержанию. Он вполне устраивал левое большинство Госдумы.
У Гайдара были самые тяжелые предчувствия. «Расшатав финансовую систему и приготовив финансовый кризис, – говорил он, – парламентское большинство оказывается бенефициарием, оно получает от этого кризиса главную выгоду». Гайдар называл правительство Примакова «коммунистическим». Оно, впрочем, было скорее дирижистским, то есть верившим в волшебную силу государственного управления и расточительной траты денег. Причем в ситуации, когда управленческие административные рычаги не работали. О чем, судя по всему, представители кабинета Примакова не догадывались. Пока они строили амбициозные планы по возврату государства в экономику, задумывались о запрете хождения доллара, экономическая система и бизнес оказались предоставленными самим себе. И в этих странных условиях вакуума хозяйственной власти рыночные секторы экономики начали восстанавливаться сами. Рынок, а не растерявшееся правительство поднимал из руин экономику.
Гайдар и его коллеги по правительству и ЦБ опасались девальвации именно потому, что она способствовала бы росту популярности коммунистов. Но в результате именно это и произошло. Отношение к Черномырдину было крайне негативным. Но если бы ЧВС вернулся во власть в качестве премьера после дефолта, возможно, он мог бы стать преемником, и история России пошла бы по совершенно другому пути. Наконец, Гайдар, как, впрочем, и большинство экономистов, оказался не прав в своих предсказаниях относительно последствий поведения кабинета Примакова.
Самые мрачные прогнозы Гайдара, основанные на том, что правительство будет реально действовать, не оправдались. Правительство не действовало.
Мартин Гилман так описывал ситуацию со своей колокольни: «Бездействие правительства, хотело оно того или нет, вылилось на практике в жесткую макроэкономическую политику. Не имея в своем распоряжении источников финансирования, правительство могло тратить только то, что собирало в виде доходов в бюджет. Минфин твердо отклонял все предложения, предполагавшие эмиссию, и таким образом сыграл ведущую роль в стабилизации положения… То, что случилось следом, с трудом поддается объяснению. Предсказания всех ясновидцев (МВФ в том числе) относительно будущего российской экономики оказались не просто неверными, а совсем неверными: экономика резко пошла в рост, причем еще до прихода Путина к власти. Способствовало этому сочетание нескольких факторов. Изменились приоритеты российского бизнеса: поскольку спекуляции на валютном и фондовом рынках прекратились, пришлось наконец использовать капиталы в реальном секторе. Удешевление рубля предоставило российским производителям защиту от иностранных конкурентов и их товаров. Значительно выросли цены на нефть (чего МВФ, кстати, в своих прогнозах не предполагал). Наконец, начали сказываться в повседневной практике первые долгосрочные результаты предпринятых ранее мер по улучшению управления в экономической, монетарной и бюджетной областях».
«Понесли потери банки и население, – описывал ситуацию Евгений Ясин. – Но промышленность, сельское хозяйство и вся экономика поперли вверх. Уже с сентября – октября чувствовались перемены… Ситуацию выровнял даже не Примаков или, там, Маслюков, первый зампред правительства и бывший председатель Госплана СССР, а рынок».
«В реальности имел место девальвационный шок, который сопровождался коротким всплеском инфляции (38 % в сентябре 1998 года) и снижением ее уровня уже в октябре – ноябре до 5–6 % в месяц», – оценивал последствия августовского решения кабинета Кириенко Сергей Васильев. Одновременные дефолт и девальвация остановили монетизацию, наполнение деньгами пирамиды ГКО: если бы это произошло, раскручивание инфляции стало бы безальтернативным сценарием. Парадоксальным образом в результате решений именно правительства Кириенко этого удалось избежать.
Позже, анализируя события тех месяцев, Васильев признавал: «Насколько мы неадекватно оценивали реальность, показывает такой пример: Илларионов выступил с заявлением, что для преодоления кризиса надо обеспечить первичный профицит бюджета (превышение доходов над расходами за вычетом обслуживания долга) в размере 2 процентов ВВП, на что Гайдар ответил, что это находится за гранью политически возможных действий. Между тем и года не прошло, как левое правительство Примакова приняло бюджет с первичным профицитом именно в 2 процента».
Из периода работы кабинета Примакова Гайдар извлек урок. И для себя, и для других: «У нас было „левокоммунистическое“ правительство, неспособное проводить либеральные реформы. Мы выяснили, что оно не хочет возвращаться в социализм, боится. Оно боится печатать деньги. Именно оно и показало, что нельзя проводить в России какую-нибудь осмысленную экономическую политику, кроме либеральной».
Гайдар уже не первый год к тому времени занимался строительством дачи в Дунино – возвращался на свою малую родину. Ведь что может быть обаятельнее мест, где прошло детство, причем обоих супругов – Егора Тимуровича и Марии Аркадьевны. Процесс шел не слишком быстро ввиду некоторой нерегулярности финансирования – дом строил отнюдь не олигарх. Участок был замечательный – дача стояла на небольшом возвышении, в центре его должна была быть построена беседка – для работы и небольших застолий.
Естественно, нашлись люди, которые обвиняли Гайдара в том, что он нажился на кризисе ГКО. Поскольку, как было сказано в классическом советском фильме, «и часовню тоже он развалил», в этом не было ничего нового. Сложнее было понять тогдашние и последующие атаки на Егора по этому поводу со стороны тех людей, которые прекрасно знали, что Гайдар не ворует и не наживается на инсайдерской информации.
О том, что произошло с личными сбережениями Гайдара в период кризиса, разные люди рассказывают по-разному. По одной из версий, он «забыл» выйти из ГКО, будучи занятым антикризисной политикой, по другой – сознательно не стал этого делать из этических соображений – не захотел нарушать свой собственный кодекс чести. Правда состоит в том, что пропали ГКО, в которые вложился его Институт, – и запрет на их продажу диктовался именно железными этическими принципами директора исследовательской организации (вспомним призыв к членам правительства реформ ничего не получать от государства и к депутатам Думы в 1994-м не приравнивать свои зарплаты к министерским, а также эпизод с изгнанным из премьерского кабинета губернатором Немцовым с бутылкой водки и икрой в руках).
У самого же Егора Тимуровича государственных краткосрочных облигаций не было: в 1996 году, когда возросли риски для семьи Гайдара, он застраховал свою жизнь в пользу младшего сына, вклады в ГКО у него тоже были. После победы Ельцина он продал свои ГКО, а полученные от продажи деньги вложил в акции нескольких предприятий и в строительство дачи.
Ну, не игрок…
24 марта 1999 года Евгений Примаков, летевший с официальным визитом в США, развернул над океаном свой самолет и вернулся в Москву в знак протеста против бомбардировок НАТО Югославии. Причиной натовской операции «Союзная сила» стали этнические чистки режимом Слободана Милошевича албанского населения Косова. Жест российского премьера, вошедший в историю как «разворот над Атлантикой», покончил с одновекторным движением российской внешней политики.
Уже в то время отношение Бориса Николаевича к Евгению Максимовичу стало, ввиду роста популярности последнего, чрезвычайно сложным, но тогда президент поддержал председателя правительства. Гайдар увидел в этом акте США и НАТО совершенно катастрофический шаг, способный сильно поменять политический расклад в самой России и отвратить ее от Запада.
Собственно, в такой же логике оценивал схожие ситуации Егор Тимурович и в будущем, когда пытался, используя свои связи, объяснить Западу последствия расширения НАТО на восток и размещения систем противоракетной обороны США в Центральной и Восточной Европе для массового сознания россиян. Эти решения способствовали самоизоляции России – она политически закрывалась, как раковина. Гайдар это предвидел и отчаянно старался донести до западного истеблишмента свое понимание проблемы: пропасть между Россией и Западом, с его точки зрения, благодаря таким шагам только расширялась.