Многие характеризуют Егора Гайдара как человека решительного, он и сам говорил о себе, что любит «шашкой помахать». А с детства воспитывался так, что самым страшным позором было любое проявление трусости. Интеллигент-эволюционист по натуре, он преображался в ситуациях опасных и кризисных. Человек нерешительный не взялся бы в 1991 году за реформы в ситуации развала страны, не брал бы на себя ответственность за сопротивление мятежу в октябре 1993-го, не оставался бы в стране в 1996-м, не брал бы на себя ответственность за некоторые шаги летом 1998-го.
В этом отношении к опасности было что-то от пастернаковского «блага гибельного шага», некий фатализм человека, прошедшего через все катаклизмы 1990-х, находясь в самом их эпицентре.
В ситуации югославского кризиса Егор готов был стать своего рода заложником ради того, чтобы бомбардировки страны его детства прекратились. Так возникла идея поездки делегации российских либеральных политиков с миротворческой миссией и с конкретным предложением семидневного «пасхального перемирия» НАТО и режима Милошевича – с тем, чтобы начались переговоры между сторонами. «Пасхальное» – означало привлечение авторитета церквей.
Правда, поскольку год был предвыборный, нашлись те, кто решил сделать из этого пиар. Раз уж все равно делегация российских демократов окажется под бомбами, стоило бы повстречаться, например… с папой римским. Гайдар же с ним знаком – почему бы не организовать и такую аудиенцию.
Дело было вечером, в субботу, 27 марта. Леонид Тодоров, помощник Гайдара, занимавшийся связями с заграничными коллегами, находился в этот день в Институте: шеф должен был встречаться с Филиппом Хильдебрандом, будущим главой Центрального банка Швейцарии, а Леонид просто хотел с ним повидаться как со старым товарищем. Потом у Гайдара было какое-то совещание. Он вышел в приемную и, увидев задержавшегося на работе Тодорова, заметил: «Раз уж вы все равно здесь… Нужно срочно вылетать в Сербию».
«Дальше началась свистопляска, – рассказывал Леонид Тодоров. – Мне было поручено связаться с секретариатом Боры Милошевича (посол Югославии в России, брат Слободана Милошевича. – А. К.), запросить визы. Я позвонил, мне сказали: „Конечно, конечно, визы будут“. Надо сказать, что югославы, и, в частности, сербы, очень тепло относились к Егору Тимуровичу, я не был удивлен. У нас были на тот момент на руках паспорта Бориса Федорова, подвезли паспорт Немцова, был паспорт Гайдара и Некрутенко (Виктор Некрутенко – впоследствии ответственный секретарь политсовета СПС, министр природных ресурсов в правительстве Сергея Кириенко. – А. К.). Мы отправили эти четыре паспорта туда, и, пока водитель ехал, нам поступил звонок, что виз не будет».
Явным образом брат запросил брата, и югославский диктатор заподозрил недоброе. Водитель уезжал в посольство еще раз, потому что еще раз было сказано, что визы будут, а потом – опять не будут. Тогда возникла идея – по географическому признаку – делать визы в Венгрию. Через посла, с которым были очень хорошие отношения. О том, что у российских политических деятелей будут венгерские визы, Тодоров все-таки решил уведомить югославов и тем самым их пристыдить. Уже глубокой ночью он получил заверения, что югославские визы тоже будут.
Именно в тот момент в лихорадке этой ночи и возникла несколько авантюристическая идея заехать из Белграда в Рим и заручиться поддержкой идеи перемирия со стороны папы римского.
Гайдар позвонил Виктору Ярошенко, который был в хорошем контакте с редактором парижской «Русской мысли» Ириной Иловайской-Альберти, легендарной фигурой в русском сообществе Запада, сотрудницей Александра Солженицына в 1970-х годах, находившейся в дружеских отношениях с Иоанном Павлом II. К разговору с Иловайской был подключен Леонид Тодоров. Поездка к папе предполагала получение итальянских виз. Здесь, как и в случае с венграми, сыграло свою роль необычайно теплое отношение тогдашнего посла Италии, милейшего старика, барона Эмануэле Скаммакка дель Мурго и делл’Аньоне к Гайдару – он поднял по тревоге консула и чуть не отправил его с печатью прямо в Институт. Забегая вперед, надо сказать, что встреча (вторая с папой римским для Егора), правда очень короткая и во дворе резиденции, состоялась, и именно благодаря Иловайской. (Про Ирину Алексеевну папа во время беседы с Борисом Ельциным сказал: «Вы даже не подозреваете, что у вас за спиной стоит лучший посол России».) На фотографии из архива Бориса Немцова запечатлен Иоанн Павел, который что-то объясняет Федорову, Немцову и Гайдару (договоренность о фото тоже была достигнута благодаря Иловайской).
«Безумное чаепитие» этой ночи для Тодорова и секретаря Гайдара Ирины Корнелюк на этом не закончилось. Возникла идея отправить в Соединенные Штаты, чтобы уж закруглить вектор переговоров, Бориса Федорова. Визы у него не было. Однако удалось договориться, чтобы ее ему выдали в американском посольстве в Риме.
«Мы сидели с Ирой Корнелюк за кофе и сигаретами и развлекались тем, что периодически звонили в разные страны и уточняли, как у нас там обстоят дела с визовыми вопросами, – вспоминал Леонид Тодоров. – Все закончилось благополучно, после чего я просто невероятно возгордился, выходя с работы в четыре часа утра. Нам, слава богу, дали машину, чтобы развезти нас по домам. Я почувствовал себя просто величайшим логистиком в мире: все было готово – были получены все визы, был напуган Бора Милошевич, был согласован папа римский».
Перед вылетом 28 марта в первую точку маршрута – Будапешт, где у делегации, которую возглавляли, демонстрируя единство российских либералов, Егор Гайдар, Борис Немцов и Борис Федоров, должна была состояться встреча со спецпредставителем США в Югославии Ричардом Холбруком, обсуждалась возможность задействования в миротворческих усилиях патриарха РПЦ Алексия. Ответственный за переговоры с ним – оставшийся в Москве Анатолий Чубайс.
В составе делегации среди прочих были Леонид Гозман и бывший министр печати, в свое время работавший корреспондентом в Белграде, Сергей Грызунов. От Чубайса Гозман получил задание: отвечать (головой) за личную безопасность Гайдара, который, с точки зрения Анатолия Борисовича, не был наделен умением чувствовать опасность. А отправлялась делегация непосредственно под бомбы – в середине маршрута значился Белград.
Встреча в Будапеште с Холбруком, архитектором Дейтонских соглашений 1995 года, остановивших войну в Боснии и Герцеговине, ничего не принесла: американская сторона не готова была идти на уступки. На микроавтобусах делегация отправлялась в Белград. Гозман ворвался в транспортное средство первым, сел у окна и под каким-то предлогом усадил Гайдара рядом с собой – так он выполнял поручение Чубайса.
Леонид Гозман вспоминал: «Егор знал Борислава Милошевича, посла Югославии в России, с детства. Ехали мы в Белград по договоренности с Бориславом Милошевичем, что не исключало того, что его брат, Слободан Милошевич, нас там грохнет. Мы поехали на машинах в Сербию, нас долго не пускали, буквально несколько часов мы стояли на границе. И не пускал нас именно Милошевич. Потом пустил, в те сутки или полтора суток, что мы были на территории Сербии, американцы не поднимали в воздух самолеты. Это было предложение Холбрука, он сказал: „Мы не будем этого делать“, – чтобы Милошевич не мог списать убийство Гайдара на американцев. Потому что было понятно, что для Милошевича самый выгодный вариант – это грохнуть всю группу нашу и сказать, что это американцы».
Борис Федоров писал в своих мемуарах: «В тот же день мы были на границе с Югославией и не знали, будут ли нам выданы визы. Все обошлось, и мы очутились на территории воюющей страны. Я в первый раз попал в такую обстановку. Первые впечатления – полное отсутствие автомобилей на улицах, затемнение, укрытые вдоль дорог югославские истребители. Белград показался нам вечером мрачным городом, жутко выли сирены, нигде не было людей. Официальный Белград не был рад нашему приезду, и поэтому мы встретились только с Вуком Драшковичем – демократическим оппозиционером и тогда вице-премьером в правительстве (правда, на этой должности ему предстояло оставаться считаные дни; впоследствии он как противник Милошевича переживет два покушения на свою жизнь. – А. К.). Он передал нам официальную позицию правительства, которая сводилась к тому, что югославы готовы на определенные уступки, но лишь после прекращения бомбардировок и начала переговоров».
Важным – и, главное, состоявшимся – контактом стал доброжелательный разговор с патриархом Сербским Павлом. Его колоссальный авторитет как миротворца мог повлиять хотя бы в какой-то мере на реализацию идеи «пасхального перемирия». Во всяком случае, 84-летний патриарх ее поддержал. Очень помогало знание Гайдаром сербскохорватского языка.
Кстати, патриарх Павел был известен и своим нестяжательством. Однажды он несколько удивленно заметил: «Если архиереи, зная заповедь Спасителя о нестяжательстве, имеют такие машины, то какие же машины у них были бы, если бы этой заповеди не было?»
По воспоминаниям Немцова, с жителями Белграда «Гайдар говорил на их языке, а они просили: „Егор, оставайся с нами, тогда нас не будут бомбить!“ На что Егор сказал: „Если бы к нам хотя бы на 50 % так хорошо относились в нашей стране, мы бы уже давным-давно были преуспевающей державой“».
В Риме члены делегации встретились с министром иностранных дел Италии Ламберто Дини, а потом Иоанн Павел побеседовал с тремя молодыми российскими политиками. Ватикан сделал миротворческое заявление: папа, разумеется, одобрил идею совместного обращения католиков и православных с призывом к Слободану Милошевичу и генсеку НАТО Хавьеру Солане остановить бомбежки и насилие, объявив пасхальное перемирие. Анатолию Чубайсу удалось убедить Алексия II сделать официальное заявление РПЦ одновременно с папой с призывом к перемирию. Что, впрочем, не имело никаких практических последствий: две стороны не собирались ни в чем уступать друг другу, и бомбардировки завершились только в июне.