Тогда возникла партия «Либеральная Россия». В ней оказались многие соратники Гайдара – Борис Золотухин, Сергей Юшенков, Виктор Похмелкин. Причем с ними Егор сохранил прекрасные отношения, а Виктор Похмелкин, как опытный юрист-законотворец, активно работал над либеральным законодательством в ходе того самого окна возможностей – 1999–2003 годов. Как он сам шутил: «Имел дело со всеми кодексами, кроме Водного и Воздушного». Отношения с некоторыми новыми праволиберальными политиками, которые совсем не были похожи на «демороссов», у него не складывались. Похмелкин вспоминал, как после яростных споров с новой политической порослью Гайдар его милосердно отпаивал коньяком.
Партия у старых демократов не получилась. В том числе и потому, что в какой-то момент они согласились строить ее на деньги Бориса Березовского, что естественным образом очень быстро привело к расколу. В 2002 году был убит Владимир Головлев, депутат фракции СПС, а затем глава исполкома «Либеральной России». В 2003-м – убит Сергей Юшенков. За убийство был осужден Михаил Коданев, глава того крыла «Либеральной России», которое затеяло раскол и осталось с Березовским.
Работа во фракции СПС в Думе третьего созыва в 1999–2003 годах казалась Гайдару невероятно плодотворной. Получалось так (по впечатлениям того времени), что он не ошибся, согласившись с коллегами в том, что Путин может стать проводником важнейших структурных реформ, которые могли бы зафиксировать необратимость рыночной экономики. И не зря Гайдар позволил себя вовлечь в политическую деятельность: в результате открылась возможность для содержательной законодательной работы. Хотя, как выяснилось очень скоро, ненадолго.
Вот что интересно: Егор Гайдар для массовой публики – и. о. премьера в правительстве Ельцина, для более продвинутых «пользователей» – ученый и публичный интеллектуал. Но совершенно не в фокусе внимания его парламентская деятельность в первой и третьей Думах, где он законодательным путем закладывал основы государственности и правового регулирования рынка. Больше того, ему эта работа – как практику, использующему окна возможностей и парламентские инструменты, – нравилась, потому что он видел конкретный результат.
В это же самое время у него все было хорошо в частной жизни. Немного разгрузился график, он стал больше времени посвящать общению с семьей, позволял себе с друзьями и, как правило, сыном Петром выезжать на рыбалку и охоту, что предполагало отключение от внешних раздражителей. Он, как и прежде, очень много писал, хотя время для забега на длинную дистанцию – завершение главных книг – еще не до конца вызрело. Все-таки законотворческая работа отнимала львиную долю рабочего расписания. И пока была возможность практическим образом влиять на политику, прежде всего экономическую, – нужно было этим пользоваться. Во всяком случае, первые два года работы третьей Думы по эффективности были сопоставимы с «коротким парламентом» 1993–1995 годов. Гайдар знал, что окно возможностей в России закрывается быстро, хотя и надеялся на то, что на этот раз оно наконец закроется не до конца. К Путину Егор относился по-прежнему доброжелательно-настороженно: «Он еще должен будет доказать свою истинную приверженность демократии».
Притом что президент должен был быть благодарен за то, что период транзита от административной к частной экономике состоялся – за счет реформ Гайдара. Были созданы предпосылки для роста. Егор был деликатен: «Начавшийся в России экономический рост имеет мало отношения к тому, что пришел Путин». И обращал внимание в том числе и на то, что рост начался почти во всех постсоветских странах – транзит к новой реальности завершался.
Эта настороженность останется внутри Гайдара и будет постепенно разрастаться, несмотря на его прагматическое отношение к новому главе государства. В публичных высказываниях он станет проявлять уклончивую деликатность – слишком драгоценной казалась возможность успеть провести хотя бы какие-то реформы.
В своих разговорах с журналистами в 2000-м и 2001-м Гайдар все чаще рассуждал о том, как трудно продвигать реформы, даже иной раз в коалиции с «Яблоком» или «Единством». Притом что, по его мнению, если бы «Единству» дали отбой на поддержку реформаторских усилий, фракция немедленно взяла бы под козырек и поменяла политику (что и случилось потом, когда она стала партией «Единая Россия»). Нужно сосредоточиться на примерно трех реформах, все сразу реализовать не удастся, констатировал он. И неизменно приводил пример концентрированного направления главного удара – налоговую реформу.
К ней он тоже подходил рационалистически. Еще в 1998-м по Думе циркулировали 10 вариантов Налогового кодекса. Один из них – правительственный, на содержание которого существенное влияние имел Институт Гайдара, другой – более либеральный – Виктора Похмелкина. Григорий Томчин вспоминал, как на политсовете «Демвыбора» обсуждались эти два варианта. И тогда Гайдар подытожил дискуссию: кодекс Похмелкина лучше подходит для развития экономики, но нет денег, поэтому голосовать придется за правительственный вариант, где акцент сделан на решении фискальных проблем – наполнении бюджета.
Вот и здесь – продолжение бюджетной истории. Гайдар за жесткий бюджет – а как же иначе? Однако в дискуссии с Андреем Илларионовым в конце 2000 года он призывал учитывать политические обстоятельства: «Когда начиналось обсуждение бюджета в бюджетном комитете Думы, я выступал строго за те же самые предложения, с теми же идеями, которые отстаивает Андрей Илларионов. Но надо понять: а у вас есть думское большинство для того, чтобы провести такой бюджет? Значит, надо действовать по максимуму в границах возможного».
Так и с налоговой реформой 2000 года: если бы присутствие либералов в парламенте было большим, преобразования были бы радикальнее, говорил Гайдар. Но и то, что сделано, Егор оценивал как прорыв: «Это одна из радикальных реформ в мировой практике. Резко снижены предельные ставки обложения зарплаты, уменьшены предельные ставки налога на прибыль, снижено число оборотных налогов… Все взносы в социальные фонды сведены в единый социальный налог».
Самое главное – 13-процентный подоходный налог и его плоская шкала. Все это создавало базу для структурных изменений в экономике и экономического роста: «Россия получит одну из самых эффективных, простых и стимулирующих деловую активность налоговых систем в мире». Позже он констатирует: «Введение 13 %-го подоходного налога, пока все обсуждали, хорош он или плох, привело к росту реальных поступлений в январе (2001 года. – А. К.) на 60 %».
Много было оснований для беспокойства. Одно из главных – высокие цены на нефть. Гайдар пророчил «голландскую болезнь» – чрезмерную, если не полную зависимость недиверсифицированной экономики от сырья. Об этом он напишет в своих книгах, в том числе описав трагические исторические примеры – от Испании XVI–XVII веков до Советского Союза. Но главное следствие «высокой» нефти – это политическое благодушие, нежелание делать реформы, потому что и так все хорошо, недальновидная расслабленность.
А Гайдар слишком хорошо знал уроки истории. И постоянно – в своих статьях, выступлениях, интервью, книгах – преподавал их. От этого учения отворачивались, как от горького лекарства. Кому хочется слушать о том, что после того, как все стало хорошо, вдруг все может стать плохо? Снова Егор выступал в роли гонца с плохими новостями.
К урокам истории было и есть такое же отношение, как и к самим реформам Гайдара, – да не нужны они были, и так бы все выправилось, а то и вовсе бы не развалилось. Не учить уроки истории – неизбывная особенность национального сознания. Избегать ответственности за тяжелые решения – передающееся из поколения в поколение свойство элит. Танцы на отравленных граблях – традиционный российский вид политического «спорта».
«Как только конъюнктура становится благоприятной, сразу появляется огромный соблазн делить нефтяную ренту», – волновался Гайдар еще в октябре 2000-го, когда у всех было благостное настроение. И возникает другой соблазн – не заниматься никакими реформами. А Егор твердил свое о проблеме управления свалившимся на голову изобилием: «Необходимо создавать резервы (эта идея потом трансформируется в институт Фонда национального благосостояния, который спасет российскую экономику в кризис 2008–2009 годов и в эпоху пандемии коронавируса. – А. К.), не наращивать текущие обязательства, максимально использовать дополнительные доходы для снижения долгового бремени».
В начале 2003 года он обозначит проблему, и, к сожалению, опять-таки пророческим образом: «Четыре года высоких цен на нефть приводят к полному „разжижению мозгов“ правящей элиты. Если вы вспомните последние четыре года высоких цен на нефть в 1979–1982 годах, цены были примерно в три раза выше, чем сейчас, в реальном исчислении. Они привели к такому „разжижению мозгов“, что мы даже в Афганистан ввязались… Политическая элита становится совсем уж расслабленной».
И еще об одном. О том, во что уже никто не верил. Причем годами. «Цены на нефть снизятся неминуемо».
Власть – сильная. Об этом Гайдар говорил в бесчисленных выступлениях и интервью того времени. И благодаря этому удалось начать второй раунд реформ. Более или менее активно действовало правительство. Но торможение начавшихся было преобразований Егор каким-то своим радаром уловил еще во второй половине 2000 года. В апреле 2001-го, когда обозначились авторитарные тенденции, которые неизбежным образом сопровождали и замедление активности властей в трансформации экономики, в дерегулировании, земельной реформе, реформе армии, во всем том, что Егор называл повесткой XXI века, он ответил на прямой вопрос журналиста Олега Мороза: «Разве не понятно, что власть стремится подмять все не нравящееся ей?» – «Во всяком случае, я и мои коллеги видим в предотвращении этой опасности свою важнейшую задачу».
«Я и мои коллеги» – это партия СПС, заниматься которой Гайдар не очень хотел, но за которую ощущал ответственность. С видимым облегчением воспринял тот факт, что председателем политсов