Гайдар объяснял специфику оценки ВВП на примере парадокса британского экономиста Артура Пигу: женитьба на собственной домработнице должна снижать валовой внутренний продукт, поскольку хозяин, превратившийся в супруга, перестает покупать соответствующие услуги. Или постановка вопроса Саймоном Кузнецом, лауреатом Нобелевской премии по экономике: он описывал опыт Древнего Египта, где мертвых снабжали едой. И как тогда считать ВВП – делить его на живущих или на мертвых тоже?
Обосновывая вероятность затухания восстановительного роста, Гайдар обращался к работам выдающихся экономистов 1920–1930-х годов Владимира Громана и Владимира Базарова. Никто не ожидал скачка экономического роста в 1923–1924 хозяйственных годах. Точно так же в 2000-м прогнозировался рост максимум до 1,5 % ВВП, а он составил по итогам года 10 %. Громаном и Базаровым было отмечено то обстоятельство, что основные источники восстановительного роста исчерпаемы: он, пояснял Гайдар, «обеспечивается использованием ранее созданных мощностей, ранее подготовленной квалифицированной рабочей силы. Перспектива российской экономики зависит от того, в какой степени мы сможем подкрепить ресурсы восстановительного роста ресурсами роста уже на новой, собственной основе».
«Постарайтесь сохранить институт. Он важен для продолжения нашего дела. Из последних выступлений и статей – сделайте книжки… Позаботьтесь о семье. Обнимаю, Егор». Такую записку Гайдар оставил своим замам в Институте Сергею Синельникову и Владимиру Мау, улетая в сентябре 2003 года в Ирак. Было еще две записки – супруге Марии Аркадьевне и Анатолию Чубайсу. Все это было помещено в конверт с надписью «Вскрыть в случае трагического развития событий». Конверт Гайдар передал своей помощнице Елене Мозговой.
Опасения были небезосновательными. Спустя некоторое время после того, как Егор вернулся из Багдада в Москву, аккурат в тот этаж гостиницы «Аль-Рашид», где находилась союзная администрация, которую посетил Гайдар, попала ракета класса «земля – земля».
«Там ведь физически опасно, Егор Тимурович, – говорил ему перед отъездом главный редактор радио «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов, – мы видели гибель сотрудников ООН. Это все непросто, там есть сопротивление сторонников Саддама Хусейна. Вы вообще отдаете отчет, что это довольно рискованное мероприятие, а не научно-практическая конференция?»
Егор отчет отдавал, заметив лишь: «Я даже сегодня посмотрел по цифрам и выяснил, что страховка для поездки в Ирак стоит намного дороже, чем страховка при поездке в Афганистан».
В апреле 2003 года американцы вместе с союзными войсками свергли в Ираке режим Саддама Хусейна. Спустя несколько месяцев они задумались о послевоенном восстановлении страны. В сентябре Гайдар получил письмо от главы временной администрации Пола Бремена с предложением поучаствовать в Багдаде в консультациях по поводу состояния экономики страны и возможных шагах по ее реанимации.
Гайдар согласился. Во-первых, с точки зрения проведения реформ в России наступил ожидавшийся им застой, который лишь усугублялся тем, что в декабре должны были пройти парламентские выборы. Во-вторых, он, хотя и надеялся на то, что СПС попадет в следующий созыв Думы и, возможно, откроется еще одно короткое окно для реформ, задумывался над новой для себя ролью – международного гуру-консультанта и челночного дипломата, решающего неформальным образом вполне формальные вопросы. В-третьих, эта поездка была естественным проявлением его безразличия к опасности.
В Багдаде собиралась очень серьезная команда бывших и действовавших реформаторов-практиков – от экс-президента Болгарии Петра Стоянова и экс-премьера Эстонии Марта Лаара до министра финансов тогдашней Сербии и Черногории Божидара Джелича.
«Он отчетливо понимал свою роль как независимого эксперта и делал то, что считал нужным, – вспоминал Леонид Тодоров. – Единственный случай, когда я действительно видел, что он хотел получить какие-то вводные, была поездка в Ирак». Гайдар написал письмо министру иностранных дел Игорю Иванову, предложил свои услуги в решении вопросов, которые, возможно, были интересны МИДу. «Обо мне говорят, что я разрушитель государства. На самом деле трудно отыскать большего государственника, чем я», – с досадой говорил Гайдар Тодорову, который сопровождал его на встречах с чиновниками, в том числе международными.
Была назначена аудиенция у замминистра иностранных дел Александра Салтанова, курировавшего вопросы ближневосточного и иракского урегулирования. Леонид Тодоров так описывал этот специфический эпизод, обнаруживший полное безразличие МИДа к решению содержательных, а не официозно-протокольных вопросов: «Не думаю, что МИД был особенно дружелюбен по отношению к Гайдару. Нас посадили в приемную Салтанова и попросили подождать. Прошли те самые протокольные пять минут, после которых становится все понятно. Гайдар вздохнул и сказал: „Ну что же, пошли“. И мы отправились к выходу. Нас уже у лифта догнал абсолютно белый референт, бросился извиняться, мы вернулись».
У МИДа не было никаких предпочтений и задач: российские дипломаты не понимали, что в принципе происходит в Ираке. И, судя по всему, не очень хотели понимать: связи с посольством России в Багдаде не было – телефонные сети оборваны в результате боевых действий, от предложенной связи через Вашингтон российская сторона отказалась, посольство превратилось в бункер. Как сказал потом Тодорову посол Чехии в Ираке, российское посольство было единственным, которое ото всего дистанцировалось. Словом, для государства российского эта поездка Гайдара была скорее обременением.
А для Егора иракский кейс, при всех различиях с крахом СССР, был еще одной поучительной историей полного краха политических институтов тоталитарного государства. Он считал, что «если мы чем-то можем помочь стабилизации положения в Ираке, а там живут больше 20 миллионов человек, нужно сделать это».
Гайдар летел через Кувейт. В Эль-Кувейте его встретил Леонид Тодоров. На следующее утро делегация, состоявшая в основном из восточноевропейской профессуры, вылетела совместно с двумя взводами рядовых, GI, военно-транспортным самолетом США в Багдад. Самолет был стар, из времен Вьетнамской войны, вызванный из резерва. Таким же был и летчик, у которого ремень не сходился на животе.
Самый опасный участок пути – из аэропорта в центр города. Гайдар пояснял: «Американская безопасность построена на системе фортов: безопасна зона аэропорта, безопасна зеленая зона в центре Багдада. Между ними опасно». Свой подход был у ООН: например, друга Гайдара, польского экономиста Марека Домбровского, который побывал в Ираке еще раньше, в августе, инструктировали перед отъездом и рекомендовали избегать американских конвоев, патрулей, объектов. Они – мишени. «Эта концепция не подтвердилась, – рассказывал Гайдар, – потому что через три дня, как он оттуда уехал, была взорвана миссия ООН, где погибло около 100 человек».
Делегацию облачили в тяжеленные бронежилеты и каски инженерных войск. Профессура выжимала бронежилеты, как штанги. В автобусах с занавесочками в сопровождении бронетранспортера делегацию повезли в центр столицы. Это была едва ли не самая опасная часть пути.
«Я отчетливо понимал, что наличие бронетранспортера впереди колонны из двух автобусов – это замечательный повод просто шмальнуть по этим автобусам, – рассказывал Леонид Тодоров. – Я попытался сесть у окошечка. (Как Леонид Гозман в Сербии. – А. К.) Не из героизма, а просто подумал, что лучше сумею среагировать на опасность. Этого сделать мне не удалось: автобусик был маленький, с сиденьями на двоих, и Гайдара немедленно притиснул к окну Марек Домбровский и завел с ним какие-то разговоры. Я посмотрел на Гайдара, но он развел руками и продолжал разговаривать. Так мы и ехали легкой мишенью в течение где-то 40 минут, которые заняла дорога. Вокруг нас обтекали весьма подозрительного вида машины. Это же надо было переехать Евфрат по мосту, а дувалы вдоль дороги тоже никто не отменял. По счастью, на тот момент еще не было такой ситуации с терроризмом, которая потом уже проявилась в полной красе».
В Багдаде группу поселили в так называемой «зеленой», то есть теоретически безопасной, зоне, в гостинице «Аль-Рашид». Гайдар описывал условия существования в этом лучшем отеле Багдада: «Как нам сказали, в нем вполне прилично, даже вода холодная почти всегда бывает. А по утрам иногда дают теплую воду… Когда я попытался открыть кран с холодной водой, оказалось, что ее нет. Мне объяснили, что я ошибаюсь, действую не по той методике: надо открыть кран за 15 минут».
На этажах дежурили непальские гуркхи, находящиеся на службе британской короны, подчеркивая всем своим видом союзнический характер операции в Ираке. Прибывших членов делегации консультировал третий человек в союзной администрации, бывший министр финансов и будущий премьер-министр Польши Марек Белька. «Пока мы там сидели, – вспоминал Тодоров, – Гайдар явно скучал, а я отошел – просто мне было интересно – на рекогносцировку и вдруг нашел бар, а в баре наливали. Я вернулся и сказал: „Егор Тимурович, вы знаете, а тут, оказывается, есть бар“. На что Гайдар громко сказал: „Это радикально меняет дело!“ Мы встали и ушли туда вместе с еще несколькими представителями бывших союзных республик, балтийских в основном».
Американской администрации, рассуждал потом Гайдар, хватило ума понять: блестящим американским академическим экономистам «не приходилось размораживать цены, проводить экономическую политику в стране, где параллельно ходит несколько валют». Поэтому для консультаций позвали практикующих экономистов из Восточной Европы. Проблемы ведь схожие. Егор сравнивал ситуацию в России 1991 года с Ираком-2003. Например, дефицит бензина в нефтедобывающих странах: «…пограничная служба развалилась, границы открыты… вывозится нефть, вывозится бензин, сохраняется дефицит. Очень похоже все».
Обсуждали конкретные вопросы: «Скажем, в ноябре истекает срок действия программы „Нефть в обмен на продовольствие“. Продолжать рационирование, не продолжать? Вводится в октябре новая валюта, а какую после этого проводить денежную политику, политику валютного курса?»