Макото Синкай5 САНТИМЕТРОВ В СЕКУНДУЦепь историй oб их отдалённости
История первая. Отрывок о цветущей сакуре
1
— Очень похоже на снег, правда? — говорит Акари.
С той поры прошло семнадцать лет; мы с Акари тогда только-только перешли в шестой класс младшей школы[1]. По пути домой мы, волоча тяжёлые ранцы, идём мимо небольшой рощи. На дворе весна, в рощице выстроились в ряд бессчётные сакуры в цвету, вокруг, куда ни глянь, танцуют, повинуясь неслышной мелодии, лепестки, асфальт под нашими ногами застлан белоснежным лепестковым ковром. Воздух тёплый, небо прозрачное до бледности, как если бы в воде развели голубую краску. Неподалёку пролегают большая магистраль и железнодорожная линия Одакю, но сюда их шум почти не доходит; поблизости, словно благословляя весну, щебечут на все голоса птицы. В округе, по которой шагаем мы с Акари, никого больше и нет.
Такая вот весенняя сценка, точно запечатлённая на картине.
По крайней мере, мне то время запомнилось именно такой красочной картиной. Ну или эпизодом фильма. Когда я фокусируюсь, пытаясь извлечь из памяти давно прошедшее, я вижу нас с Акари со стороны, будто нахожусь за пределами кадра. Вот мальчик, которому недавно исполнилось одиннадцать, вот его ровесница, девочка того же роста. Две удаляющиеся фигурки идеально вписываются в сияющий мир. На этой картине они всегда уходят прочь. Девочка неизменно срывается с места и бежит вперёд. В этот миг (вспоминаю я) сердце мальчика переполняется смутным чувством одиночества на меня, уже повзрослевшего, налетает ни с того ни с сего лёгкая грусть.
Чего уж теперь. Я вспоминаю, как Акари сказала, что кружащие повсюду лепестки сакуры похожи на снег. Вот только я никакого снега в них не видел. Тогда я думал, что сакура — это сакура, а снег — это снег.
— Очень похоже на снег, правда?
— На снег? Ну уж…
— Ох. Ну да ладно, — отстранённо сказала Акари и, оторвавшись на два шага, обернулась. Её каштановые волосы блестели, отражая небесный свет; и вновь она произнесла нечто загадочное:
— Пять сантиметров в секунду...
— Э… ты о чём?
— А ты как думаешь?
— Понятия не имею.
— А ты подумай немного, Такаки-кун!
Я снова не понял, о чём она говорит, и честно сказал, что не понимаю.
— Скорость, с которой падают лепестки сакуры. Пять сантиметров в секунду.
Пять сантиметров в секунду. Как волшебно звучали эти слова! Я честно выразил свой восторг:
— Ух!.. Акари, ты так много всего знаешь!
Она довольно засмеялась.
— Хочешь ещё? Дождь падает со скоростью пять метров в секунду. Облака падают со скоростью один сантиметр в секунду.
— Облака? В смысле, которые в небе?
— Которые в небе.
— А они разве падают? Они разве не плывут?
— Они падают. А не плывут. Тучи состоят из капелек дождя. Это издалека кажется, что огромные тучищи парят в небе. Капли медленно падают, постепенно становятся больше и больше, превращаются в дождь или снег и достигают земли.
— Ух ты!.. — искренне восхитился я и посмотрел на небо, а потом опять на сакуру. Акари рассказывала про облака звонким детским голоском и с такой радостью, словно открывала мне важнейшие секреты вселенной. Пять сантиметров в секунду!
— Ух ты!.. — передразнила меня Акари и вдруг побежала вперёд.
— Эй! Подожди! Акари!..
И я не мешкая побежал за ней.
В те дни мы с Акари завели обычай обмениваться знаниями, почерпнутыми из телепередач и книг; по дороге из школы домой говорили о том, что казалось нам важным, — например, о скорости, с которой падают лепестки, о возрасте вселенной, о температуре плавления серебра. С усердием белок, готовящихся к зимней спячке и лихорадочно запасающихся желудями, или путешественников, что не решаются взойти на корабль, пока не научатся распознавать созвездия, мы жадно собирали разбросанные по миру сверкающие крупицы знаний. По неведомой причине мы были убеждены в том, что эти знания пригодятся нам в дальнейшей жизни.
Да, именно так. Потому-то мы с Акари и узнали в те дни много всякого. Мы запомнили, какие созвездия и где можно наблюдать летом, осенью, зимой и весной — и как меняется блеск Юпитера, когда он движется по небосводу. Мы поняли, почему небо кажется синим, почему на нашей планете сменяются времена года; выяснили, когда с лица земли исчезли неандертальцы; выучили даже названия исчезнувших видов животных кембрийского периода. Всё огромное и далёкое притягивало нас куда сильнее, чем обычные люди, такие же, как мы. Прошли годы — и я почти всё позабыл. Сейчас я помню лишь, что некогда знал что-то, но и только.
2
С момента, когда я встретился с Акари, и до самого расставания, то есть три года, с четвёртого по шестой класс младшей школы, нас с ней многое объединяло. И у меня, и у Акари отцов часто переводили по службе из одного города в другой; собственно, так мы и оказались в одной школе в Токио. Моя семья переехала в столицу из Нагано, когда я учился в третьем классе, а через год в наш класс перевелась Акари — раньше она жила в Сидзуоке. До сих пор помню, как в первый день в новой школе насупленная Акари замерла перед доской, окаменев от стеснения. Длинноволосая девочка в бледно-розовом платьице сцепила руки перед собой; робкие лучики весеннего солнца, заглянувшего в окно классной комнаты, раскрасили Акари, осветив её тело от плеч и ниже, а голову оставив в тени. Глаза девочки широко раскрыты, она не мигая смотрит в одну точку; губы сжаты, щеки покраснели от напряжения. Я подумал тогда, что год назад стоял на её месте с точно таким же выражением лица, и сразу ощутил, что меня к ней словно тянет, что мы с этой девочкой — родственные души. Поэтому, помнится, именно я заговорил с ней первым. Мы очень быстро стали друзьями.
Выросшие в Сэтагая[2] одноклассники взрослеют куда быстрее остальных; в людской толчее на станции становится трудно дышать; вода из-под крана до удивления невкусная — обсудить эти насущные, как мне тогда казалось, вопросы я мог только с одним другом, с Акари. Ко всему прочему мы с ней были маленького роста, часто болели и предпочитали стадиону библиотеку, а урок физкультуры был для нас пыткой. Веселиться в больших компаниях мы не любили, нам нравилось непринуждённо болтать один на один или просто читать книги в одиночестве. Моя семья жила тогда в служебной квартире, принадлежавшей банку, где работал отец, семья Акари занимала такую же служебную квартиру какой-то другой компании, и полпути из школы домой мы шли рядом. Как-то само собой получилось, что мы с Акари стали нуждаться друг в друге, встречаться на переменках и гулять после уроков.
Конечно, рано или поздно мы были обречены стать мишенью для насмешек одноклассников. Сейчас, оглядываясь на прошлое, я осознаю, что их подначки и выходки были не более чем ребячеством, но тогда я ещё не умел закрывать глаза на разного рода «инциденты», так что каждая новая выходка ранила всё больнее. И чем дальше, тем сильнее нас с Акари тянуло друг к другу.
Однажды случилось вот что. В обеденный перерыв я выходил в туалет, а когда вернулся в класс, увидел, что Акари стоит перед доской и не шевелится. На доске (сейчас-то мне ясно, что это была самая обычная, ничем не примечательная насмешка) кто-то нарисовал «зонтик на двоих», а под ним написал наши имена; одноклассники сгрудились в отдалении и тихо шушукались, сверля неподвижную Акари взглядами. Я понял, что она хотела дать шутникам отпор и вышла к доске, видимо, для того, чтобы стереть рисунок, однако стеснительность и стыд остановили Акари на полпути. Когда я увидел замершую Акари, меня охватила ярость: не говоря ни слова, я шагнул к доске, схватил тряпку, быстро расправился с проклятым рисунком, после чего, не понимая толком, что же я делаю, схватил Акари за руку, потянул за собой — и мы выбежали вон из класса. Позади раздались улюлюканье и визг одноклассников, но мы продолжали бежать, словно ничего не слышали. Я сам не мог поверить тому, насколько храбро поступил; помню, моё сердце бешено колотилось, а голова кружилась, — ведь моя рука сжимала нежную ручку бежавшей рядом Акари, — и вместе с тем в первый раз я чувствовал, что этот мир мне уже не страшен. Теперь, с какими бы трудностями я ни столкнусь в жизни, — а трудностей будет, конечно, в избытке, от новых школ до экзаменов, от неприятных городов до неприятных людей, — одна только мысль о том, что на свете есть Акари, поможет мне преодолеть любые преграды. И пусть это слишком детское чувство нельзя ещё назвать «любовью», я был, безусловно, влюблён в Акари — и понимал, что она точно так же влюблена в меня. По тому, как она сжимала мою руку и бежала рядом, я с каждой секундой всё больше уверялся в том, что дело обстоит именно так. Я твёрдо знал: мы есть друг у друга, и бояться нам теперь нечего.
За те три года, что мы с Акари были рядом, чувство, о котором я говорю, не только не поблекло — наоборот, оно делалось всё сильнее и сильнее. Мы с Акари хотели поступить в одну и ту же частную среднюю школу довольно далеко от нашего района, вместе усердно готовились к экзаменам и стали проводить в обществе друг друга куда больше времени. Наверное, наше психологическое развитие чуть опережало развитие сверстников: когда нам стало ясно, что мы рискуем замкнуться в крошечном мирке на двоих, мы твёрдо решили, что всё должно измениться, как только завершится подготовка к экзаменам. Подружиться с одноклассниками в младшей школе нам не удалось, но в средней школе все ученики начинают с нуля, и границы нашего мира значительно расширятся. К тому же я надеялся на то, что теперь, когда мы повзрослели, слабое чувство между нами окрепнет и наши отношения станут более определёнными. Возможно, однажды мы сможем сказать друг другу; «Я тебя люблю». Расстояние между мной и другими людьми, между мной и Акари со временем сделается более соразмерным — иначе и быть не может. Мы станем сильнее, мы станем свободнее… вот о чём мечтал я.