«До сих пор я…» — думал он, провожая взглядом Рису, которая шла на противоположную платформу станции Китидзедзи. Когда в кого-то влюбляешься, любовь приходит внезапно, когда её совсем не ждёшь. Она поглощает тебя без остатка, а потом ты расстаёшься с тем, кого любишь. Такаки не хотел, чтобы такое повторилось.
Дождливым вечером в самом конце лета он сидел дома и смотрел новости об успешном запуске ракеты Н-IIA.
На улице было ужасно промозгло; хотя Такаки захлопнул окно и включил кондиционер на слабый обогрев, под шелест дождя и шуршание машин на мокром шоссе липкая сырость вползала в комнату. На экране телевизора с площадки знакомого Такаки Космического центра Танэгасимы взлетала, выпуская гигантские клубы пламени, ракета Н-IIA. Картинка сменилась; набравшая огромную высоту Н-IIA поднималась в просвете между облаками; в следующем кадре показали блоки первой ступени, какими они выглядят сверху, с установленной на ракете-носителе камеры.
Сквозь прореху в облаках Такаки увидел остров Танэгасима с высоты птичьего полёта. Он был как на ладони: Такаки узнал и береговую линию, и город Накатанэ, где он ходил в старшую школу.
По телу побежали мурашки.
Почему этот вид вообще пробуждает в нем какие бы то ни было чувства, Такаки не понимал. Танэгасима перестал быть его домом давным-давно. Отца много лет назад перевели в Нагано, и родители там, судя по всему, осели, да и для Такаки остров стал всего лишь временной остановкой на жизненном пути. Он залпом выдул банку теплеющего пива, ощущая, как горькая жидкость струится по глотке и стекает в желудок. Молодая телеведущая довольно равнодушно сообщила о том, что на орбиту запущен спутник мобильной связи. «Выходит, этот запуск каким-то боком связан с моей работой…» Но думал Такаки вовсе не о работе — неожиданно он перенёсся мыслями в далёкое прошлое.
Ему было семнадцать лет, когда он впервые увидел, как стартует ракета. Рядом стояла девочка в школьной форме. Подружка из параллельного класса. Правда, Такаки был для неё не просто приятелем, а чем-то большим. Девочку звали Канаэ Сумида, она занималась сёрфингом, была загорелой, весёлой и очень милой.
За прошедшие десять лет бурлившие некогда чувства, к счастью, улеглись, но даже сейчас при мысли о Сумиде в груди возникла глухая боль. Силуэт Сумиды, запах её пота, голос, улыбка, слезы, ощущение, что она рядом, цвета, звуки и запахи острова, где прошла юность Такаки, — всё это живо воскресло в его памяти. Он ощущал нечто вроде раскаяния, хотя никаких других вариантов поведения у него в то время не было, и он это отлично понимал. Понимал он и то, почему Сумиду так к нему влекло, и то, что она много раз собиралась признаться ему в любви. И почему он держался так, что она не смогла сказать ни слова, и что в момент, когда ракета взлетела, она воспаряла духом, и что потом решила промолчать. Всё это Такаки видел очень ясно, но сделать тогда ничего не мог.
Когда Такаки уезжал поступать в университет и уже купил билет на токийский самолёт, он сообщил время отлёта одной только Сумиде. В тот день небо было чистое — облака разогнал сильный мартовский ветер. На парковке крошечного аэропорта, больше смахивавшего на паромную переправу, состоялся их последний короткий разговор. Обоим слова давались с трудом, в какой-то момент Сумида не сдержалась и расплакалась, но когда они расставались, её лицо озаряла улыбка. Наверняка она к тому времени повзрослела и стала сильной — в отличие от него.
Смог он тогда улыбнуться в ответ или не смог? Этого Такаки уже не помнил.
Поздняя ночь, на часах — 2:20.
К следующему рабочему дню Такаки подготовился, теперь нужно поспать. Он и сам не заметил, как закончился выпуск новостей и началась реклама товаров, которые можно заказать по почте.
Выключив телевизор, он почистил зубы, потом настроил таймер кондиционера на отключение через час, погасил верхний свет и лёг в постель. Заряжавшийся рядом с кроватью мобильник замигал огоньком, сообщая о полученном сообщении. Такаки открыл телефон, и комнату тускло осветил белый свет экрана. Приглашение на обед от Мидзуно. Такаки лёг на кровать и на несколько секунд закрыл глаза.
По внутренней стороне век плыли пятна разных форм. Кто-то когда-то говорил Такаки, что из-за давления, которое оказывают веки на глазное яблоко, оптический нерв «видит» свет, поэтому, как бы человек ни зажмуривался, оказаться в полной темноте ему не дано.
…Кстати, тогда-то у меня и появилась привычка забивать в мобильник сообщения, которые никогда и никому не отправлялись, подумал он вдруг. Поначалу это были мэйлы для одной девочки. Их переписка в конце концов сошла на нет, а адреса её электронной почты он не знал. Он перестал писать бумажные письма, но чувства к девочке не иссякли, и когда Такаки сам не мог в чем-то разобраться, он вводил сообщения в телефон, чтобы тут же, не отправляя, их стереть. Для него это был словно подготовительный период. Разбег перед тем, как в одиночку вырваться в большой мир.
Однако понемногу мэйлы перестали кому-либо предназначаться, они превращались в абстрактные внутренние монологи, и в итоге привычка исчезла сама собой. Когда Такаки это заметил, он подумал, что подготовительный период закончился.
Писем девочке он больше не писал.
От девочки писем тоже не было — и явно уже не будет.
…Погрузившись в размышления, он отчётливо вспомнил вдруг, как тогда, давным-давно, его охватывало жгучее нетерпение, и он рвался куда-то всей душой. Это чувство обрушилось на него с новой силой. В лёгком ошеломлении Такаки спросил себя: неужели он ничуть не изменился? Каким тупым, высокомерным, бессердечным он тогда был! «И всё же…» Такаки открыл глаза. По крайней мере, сейчас у него есть кто-то, кто искренне о нем заботится.
«Наверное, я всё-таки люблю Мидзуно», — подумал он.
При следующей встрече Такаки скажет ей о своих чувствах. Приняв твёрдое решение, он стал писать ответ на мэйл. Да, так и будет: они откроются друг другу. Как открылась ему Сумида в тот день, когда они попрощались.
В тот день в аэропорту Танэгасимы.
Видеть друг друга не в школьной форме было непривычно. Сильный ветер трепал волосы Сумиды, качал провода, тормошил листья финиковых пальм. Из её глаз текли слезы; она посмотрела на Такаки и, улыбаясь, сказала:
— Я так любила тебя, Тоно-кун. Я и сейчас так тебе благодарна. Спасибо.
4
Один из поворотных моментов в работе настал, когда Такаки трудился в компании уже третий год.
Дело было в проекте, запущенном ещё до того, как Такаки поступил на работу: долгое время перспективы проекта оставались туманными, и когда стало ясно, что достичь изначально поставленной цели не удастся, компания приняла решение поставить на нём крест. Нужно было, так сказать, расчистить поле боя после поражения: чтобы свести ущерб к минимуму, высшее руководство поручило Такаки разобраться в сложном комплексе написанных для проекта программ и отобрать те из них, которые могли хоть на что-то сгодиться. Иными словами, раз ты у нас такой умный, разгреби-ка вот эту кучу — примерно так.
Поначалу Такаки выполнял работу так, как проинструктировал его глава отдела. В результате ему пришлось продираться сквозь густой лес подпрограмм, и чем дальше, тем непролазной этот лес становился. Такаки попросил начальство позволить ему изменить тактику, получил отказ и целый месяц пахал как проклятый, каждый день задерживаясь на работе допоздна. На протяжении этого месяца Такаки делал то, чего хотело от него начальство, и одновременно пытался выполнить ту же работу средствами, которые казались наиболее эффективными ему самому. Прогресс был налицо, ликвидация проекта сдвинулась с мёртвой точки, но лишь благодаря придуманной Такаки методике. Он снова переговорил с начальством, на этот раз явившись с конкретными результатами на руках. Глава отдела грубо отчитал Такаки и распорядился впредь воздерживаться от какой бы то ни было самодеятельности.
Обескураженный Такаки стал присматриваться к коллегам и обнаружил, что все они делают ровно и только то, что велит им глава отдела. Ликвидировать проект таким образом было попросту невозможно. Начальные условия были оценены некорректно, из-за в корне неверного подхода работа встала, снежный ком проблем, одна сложнее другой, нарастал. Переоценка начальных условий проекта заняла бы теперь слишком много времени. С точки зрения высшего руководства следовало не тянуть резину, а думать о том, как свернуть проект побыстрее.
Окончательно запутавшись, Такаки пришёл на приём к топ-менеджеру, который поручил ему заняться проектом. Топ-менеджер внимательно выслушал объяснения Такаки, после чего сказал, что в итоге, поддерживая позицию главы отдела, он просит поторопиться с ликвидацией проекта. «Это что-то невероятное», — подумал тогда Такаки.
Больше трёх месяцев Такаки производил абсолютно бессмысленные действия. Он понимал, что глава отдела на свой манер хочет завершить проект успешно, но не мог безропотно следовать инструкциям, от которых ситуация только ухудшалась. Начальник всё время орал на Такаки, который — единственный из всего отдела — продолжал делать свою работу. Топ-менеджер давал понять, что он вроде как на стороне Такаки, и его молчаливое одобрение придавало Такаки сил. Такаки увязал в проекте как в болоте, все его достижения сводились на нет путаницей, которую день за днём создавали коллеги. Он стал чаще курить, а дома пил куда больше пива.
Однажды чаша терпения Такаки переполнилась, и он попросил топ-менеджера перевести его в другой отдел. Или же убедить начальника в том, что тот неправ. «Если всё останется по-прежнему, я уволюсь сам».
На следующей неделе глава отдела сменился. Пришедший ему на смену человек совмещал новую должность с курированием другого проекта и, считая дополнительные обязанности обузой, общался с Такаки подчёркнуто холодно, но по меньшей мере рабочие вопросы решал вполне рационально.
Так или иначе, Такаки наконец увидел хоть какой-то свет в конце туннеля. Зарываясь в работу, он всё больше отдалялся от коллег и трудился на износ. Продолжать в том же духе было невозможно. Он выжал себя досуха.