При таком раскладе свидания с Рисой Мидзуно были для него отдушиной.
Раз в одну-две недели Такаки по пути с работы домой заезжал на станцию Нисикокубундзи, на которой жила Мидзуно. Встречи назначались на половину десятого вечера. Иногда Такаки покупал Мидзуно маленький букет. Поскольку цветочный магазин неподалёку от работы закрывался в восемь, Такаки выскальзывал из офиса около семи, покупал цветы, запирал их в ячейке вокзальной камеры хранения, бегом возвращался на работу и трудился до половины девятого. Игра в секретность доставляла ему особенное удовольствие. После работы Такаки ехал на станцию, где его ждала Мидзуно; стоя в переполненном вагоне, он держал букет так, чтобы цветы не сломались.
Ночи на воскресенье они иногда проводили либо в его, либо в её квартире. Чаще всего Такаки оставался ночевать у Мидзуно, но случалось и наоборот. В обеих квартирах было по две зубных щётки, у неё хранилось несколько пар трусов Такаки, у него неожиданно завелись кухонные принадлежности и приправы. У Такаки теплела на сердце от мысли, что его комната заполняется разными журналами, которые он до того никогда не читал.
Ужин неизменно готовила Мидзуно. В ожидании еды, под стук кухонного ножа и шум включённого вентилятора, наслаждаясь ароматом варящейся лапши и жарящейся рыбы, Такаки продолжал работать на ноутбуке. Он стучал по клавиатуре, и на душе у него было по-настоящему легко. Когда негромкие звуки с кухни и цоканье клавиш мягко наполняли собой тесную комнату, Такаки понимал, что нигде и никогда он не чувствовал себя настолько спокойно.
С Мидзуно у него было связано множество воспоминаний.
Взять хотя бы еду. Мидзуно всегда очень элегантно ела. Она искусно очищала скумбрию от костей, отрезала куски мяса одним движением ножа, при помощи ложки и вилки умело обходилась с макаронами и до того изящно отправляла их в рот, что можно было засмотреться. А уж когда она касалась ногтями цвета лепестков сакуры чашки кофе!.. Чуть влажные щеки, холодные пальчики, аромат волос, сладость кожи, вспотевшие ладони, тронутые табачным запахом губы, тяжкие вздохи…
Она жила в многоквартирном доме у железной дороги. Когда они выключали свет и забирались в постель, Такаки часто смотрел на видневшийся в окне клочок небосвода. С наступлением зимы звёздное небо сделалось невероятно красивым. Мир за окном сковывала стужа, да и в квартире было так холодно, что выдох превращался в белый пар, но когда Мидзуно клала голову на плечо Такаки, ему становилось тепло и уютно. В такие минуты отдававшийся в ушах перестук колёс поезда линии Тюо казался непонятными словами, долетавшими до Такаки из очень далёкой страны. До того ему казалось, что он находится не там, где должен быть. «Неужели именно сюда я стремился?»— думал он.
В те дни, когда они с Мидзуно были вместе, Такаки осознавал, как сильно зачерствел оттого, что слишком долго жил в одиночестве.
Вот почему, когда они с Мидзуно расстались, Такаки словно заглянул в бездонную чёрную пропасть.
Целых три года они жили надеждами, изо всех сил пытаясь одолеть все разделявшие их барьеры. Но все было тщетно, и в конце концов их дороги резко разошлись. При мысли, что теперь он снова должен будет мириться с одиночеством, на Такаки наваливалась бесконечно тяжёлая усталость.
И ведь ничего не случилось, думал он. Ничего такого, из-за чего стоило бы расстаться. Просто реки наших чувств текут по отдельности, так и не слившись в единый поток.
Глубокой ночью, в полной темноте, внимая урчанию автомобилей за окном, Такаки открыл глаза и ощутил отчаяние. Мысли разбегались; волевым усилием он сосредоточился на том, что было сейчас самым главным.
…Этот исход был неизбежен с самого начала. Не бывает любви до гроба. Тот, кто верит в такую любовь, должен привыкать к потерям.
Я тоже шёл по этому пути; шёл-шёл — и вот пришёл.
Примерно тогда же, когда Такаки расстался с Мидзуно, он уволился из компании.
Он часто спрашивал себя, была ли между этими событиями какая-то связь, но ответа так и не нашёл. Скорее, решил он, одна просто совпало с другим. Иногда Такаки вымещал полученный на работе стресс на Мидзуно, но случалось и наоборот, и вряд ли эти их ссоры на что-то влияли, думал он. Причину разрыва невозможно было выразить словами — Такаки ощущал, что ему чего-то не хватает, и это проявлялось во всем, что он говорил и делал. Но чего именно ему не хватало?
Он не знал.
Впоследствии Такаки часто пытался вспомнить последние два года работы в кампании, но воспоминания расплывались, словно всё то время он дремал на ходу.
Он сам не заметил, как перестал понимать, зима на дворе или лето, осень или весна; временами он путал то, что сделал вчера, с тем, что должен был сделать сегодня или намеревался сделать завтра; дни мельтешили, как картинки в калейдоскопе. Такаки всегда был чем-то занят, работа, которую он выполнял, была исключительно рутинной. Составив ориентировочный план ликвидации проекта, он работал почти как автомат, тратя всё своё рабочее время на вычисления. Такаки будто ехал в потоке машин, двигавшемся с одной и той же скоростью, и только и мог, что повиноваться дорожным знакам. Знай себе крути руль, жми на газ и вообще ни о чём не думай. Даже разговаривать ни с кем не надо.
Однажды он понял, что прежнее благоговение перед программированием, новейшими технологиями и самим компьютером куда-то ушло. «Видно, так всё и бывает», — думал он. Когда Такаки был подростком, он благоговел перед сиянием ночного неба, а теперь, когда поднимал голову, видел только звезды, не вызывавшие уже былых чувств.
В то же самое время в глазах руководства ценность Такаки только росла. При каждой аттестации ему повышали зарплату, и премия у него была больше, чем у коллег с тем же стажем работы. Тратить деньги ему было особенно не на что, потому что времени развлекаться не было, в итоге на счету неожиданно образовалась сумма, о которой он раньше и мечтать не мог.
Такаки сидел перед экраном в офисе, наполненном, как всегда, успокаивающим перестуком клавиш, и ждал, пока компилятор обработает введённую программу. Поднеся чашку с остывающим кофе к губам, он думал о том, что жизнь — всё-таки странная штука.
Такаки многое мог себе позволить, но ничего не хотел, и ему оставалось только копить деньги на счету.
Он рассказал ей об этом как бы в шутку, Мидзуно засмеялась, потом немного загрустила. Когда Такаки видел, как она печалится, глубоко внутри у него что-то щемило и сердце начинало ныть. Тогда он и сам грустил без всякой причины.
Было начало осени; сквозь дверь-ширму в комнату задувал холодный ветерок; Мидзуно и Такаки сидели на ламинатном полу и наслаждались прохладой. Он снял галстук и остался в темно-синей рубашке, она была в темно-коричневом свитере и длинной юбке с огромными карманами. Взгляд Такаки задержался на округлой груди, приятные очертания которой проступали сквозь свитер, и на душе у него стало чуточку тяжелее.
Он зашёл к Мидзуно по пути с работы впервые после долгого перерыва. В последний раз в квартире ещё работал кондиционер, с трудом припомнил Такаки, почти два месяца прошло. Конечно, мы были по горло в работе, и расписания вечно не совпадали, но это всё же не повод, чтобы совсем не встречаться, думал он. А ведь раньше мы виделись очень часто. И она, и я — оба мы как-то расслабились.
— Эй, Такаки-кун, а кем ты хотел стать в детстве? — спросила Мидзуно, выслушав, как обычно, его ворчание по поводу работы. Он задумался.
— Кажется, никем.
— Совсем-совсем?
— Угу. Я просто изо всех сил старался выжить, — сказал он с улыбкой, и Мидзуно, улыбнувшись в ответ, сказала: «Я тоже», — взяла с тарелки одну грушу, откусила и бодро захрумкала.
— Ты тоже, Мидзуно-сан?
— Ага. Когда меня в школе спрашивали, кем я хочу быть, я всегда тушевалась. А когда все устроилось с нынешним местом работы, вздохнула с облегчением. Теперь-то уж никто меня не спросит, о каком будущем я мечтаю!
Вот-вот, мысленно согласился он и протянул руку к очищенным Мидзуно грушам.
«Кем я хочу стать?»
Каждому надо во что бы то ни стало найти себе место. А у меня чувство, что я всё никак не привыкну даже к самому себе. Нет в мире ничего, за чем я гнался бы. Я не знаю, кто я такой, я всё ещё в пути, думал Такаки. Вопрос в том, куда я иду.
У Мидзуно зазвенел мобильник, она извинилась, взяла телефон и вышла в коридор. Такаки проследил за ней краем глаза, сунул в рот сигарету, щёлкнул зажигалкой. Из коридора доносился её негромкий радостный голос, и Такаки сам себе удивился, внезапно ощутив острый укол ревности к незнакомцу, с которым говорила Мидзуно. Такаки живо вообразил, как незнакомый мужик ласкает её под свитером, касается белой кожи, — и на мгновение возненавидел их обоих.
Телефонная беседа продолжалась самое большее пять минут, потом Мидзуно вернулась и сообщила: «Это младший коллега», — и Такаки непонятно почему подумал, что она его презирает. Но Мидзуно ни в чём не виновата. Что ж тут удивительного? Ответив: «ясно», — он, словно давя собственные чувства, раздавил сигарету в пепельнице. И спросил себя в ужасе: «Что со мной происходит?»
На следующее утро они, как и раньше, сидели за обеденным столом и вместе завтракали.
Он посмотрел в окно; небо застилали серые тучи. Утро выдалось зябким. Для Такаки с Мидзуно совместное поглощение завтрака в воскресенье было исключительно важным, символическим событием: продолжаются ничем не омрачённые выходные, времени — навалом, что хочешь, то и делай. Будто вся жизнь впереди. Мидзуно всегда готовила вкусный завтрак, и в минуты воскресной утренней трапезы они с Такаки были как никогда счастливы. Иначе и быть не могло.
Такаки смотрел на то, как Мидзуно кладёт яичницу-болтунью на разрезанные гренки и отправляет их в рот, и его поразило предчувствие; не окажется ли этот их завтрак последним совместным завтраком? Эта мысль пришла ему в голову без всякой причины. Дело было не в том, что он этого желал, вовсе нет: и через неделю, и через две недели Такаки хотел бы завтракать вместе с Мидзуно.