Но это и в самом деле был их самый последний совместный завтрак.
Такаки решил написать заявление об уходе, когда до окончательной ликвидации проекта оставалось, по его прикидкам, три месяца.
Когда он решился подать заявление об уходе, то понял, что на деле хотел уволиться уже давно. Сначала надо закрыть проект, ещё месяц пойдёт на то, чтобы разобраться с делами и передать их коллегам; просчитав все сроки, Такаки сообщил начальнику, что если всё пойдёт по плану, он уволится в феврале будущего года. Глава отдела отнёсся к Такаки участливо и велел переговорить с топ-менеджером.
Услышав о том, что Такаки намерен уйти, топ-менеджер стал всерьёз его отговаривать. Если Такаки недоволен условиями труда, в определённой степени их можно улучшить; разве это дело — уходить из компании после стольких лет? Следует проявить терпение.
Да, сейчас ты наверняка перегружен работой, но когда проект будет завершён, твои заслуги оценят по достоинству и обязательно дадут тебе более интересное задание…
«Может быть. Но это всё-таки моя жизнь», — подумал Такаки, однако вслух этого не сказал.
Дело не в недовольстве условиями труда, ответил он. И совсем не в том, что я сейчас перегружен работой. Такаки не врал. Он просто хотел уволиться. Он прямо сказал об этом топ-менеджеру, но понимания так и не добился. Всё правильно, думал Такаки. Я даже самому себе не могу толком объяснить, что на меня нашло.
Так или иначе, после недолгого спора было решено, что Такаки уволится в конце января.
Осень вступала в свои права, воздух день ото дня становился всё прозрачнее и прохладнее. Такаки с головой ушёл в свой последний проект, работа спорилась. Теперь, когда срок сдачи определился, он работал даже больше, чем раньше, выходных у него практически не было. Те редкие часы, которые Такаки проводил дома, он обычно спал как убитый. Из-за постоянного недосыпа тело переставало слушаться, его бросало в жар, каждое утро в электричке Такаки изо всех сил боролся с тошнотой. Но обо всем этом он старался думать как можно реже. На душе у него, наоборот, с каждым днём становилось всё спокойнее.
Подавая заявление об уходе, Такаки приготовился к тому, что начальство будет осложнять ему жизнь, но на деле никто и не думал его притеснять. Глава отдела пусть неуклюже, но выразил ему благодарность, а топ-менеджер с искренней заботой спрашивал, нашёл ли Такаки новое место. «Такому работнику, как ты, я с радостью дам самую положительную рекомендацию», — говорил топ-менеджер. Такаки ответил вежливым отказом, сославшись на то, что желает отдохнуть.
После того, как тайфун принёс в Канто холодный ветер, Такаки стал одеваться по-зимнему. Одним морозным утром он надел недавно выложенное из комода пальто, всё ещё слабо отдававшее нафталином, на другой день обмотал вокруг шеи шарф, который подарила ему Мидзуно; так Такаки постепенно примерялся к зиме. Он почти ни с кем не разговаривал — и это не было ему в тягость.
Они с Мидзуно продолжали общаться — раз или два в неделю обменивались сообщениями по мобильнику. Ждать ответные письма приходилось очень долго, но Такаки говорил себе, что Мидзуно, наверное, тоже сильно занята на работе. Да и сам он отвечал далеко не сразу. Однажды Такаки осознал, что после того совместного завтрака прошло три месяца, и за это время они ни разу не увиделись.
Когда после очередного рабочего дня Такаки заходил в вагон последнего поезда линии Тюо и в изнеможении опускался на сиденье, он всякий раз тяжело вздыхал. Очень-очень тяжело.
Мчавшийся по ночному Токио опустевший поезд всегда смутно пах алкоголем и усталостью. Позади остался район Накано; слушая привычный уху стук колёс, Такаки глядел на приближавшиеся огни небоскрёбов, и ему вдруг представилось, что он смотрит на самого себя откуда-то с высоты. Он увидел тонкую светящуюся нить, которая медленно ползла к гигантскому зданию, напоминавшему надгробие.
Дует сильный ветер, и под его порывами мерцают огни города далеко внизу — совсем как звезды. А я, запертый внутри тонкой световой нити, медленно передвигаюсь по поверхности этой гигантской планеты.
Поезд прибыл на станцию Синдзюку, и Такаки, шагнув на платформу, поневоле обернулся, чтобы бросить взгляд на опустевшее сиденье. Невозможно было избавиться от ощущения, что он, смертельно уставший человек в костюме, на самом деле остался сидеть в вагоне поезда.
Такаки подумал, что до сих пор никак не может привыкнуть к Токио. Ни к скамейкам на платформе, ни к выстроившимся в линию турникетам, ни к галереям подземного торгового центра.
В декабре настал день, когда после двух лет работы проект был завершён.
К собственному удивлению, сильных чувств Такаки по этому поводу не испытал. Он ощущал только копившуюся день ото дня усталость. Сделав перерыв на чашку кофе, Такаки принялся готовиться к уходу. В этот день он опять возвращался домой последним поездом.
Сойдя на станции Синдзюку и миновав турникет, он увидел тянувшуюся к западному выходу очередь на подземную стоянку такси и вспомнил наконец, что прошедший день был пятницей. Хуже того: это была рождественская ночь. В приглушённом вокзальном гуле Такаки различил доносившуюся откуда-то тихую мелодию Jingle Bells. Он решил не брать такси и дойти до дома пешком; оставив позади подземный туннель, который вёл в Западный Синдзюку, Такаки оказался в районе небоскрёбов.
В столь поздний час здесь, как обычно, было тихо и спокойно. Такаки шагал мимо оснований высоток. От станции к дому он всегда шёл одним и тем же маршрутом. Внезапно в кармане пальто завибрировал мобильник. Такаки остановился, сделал вдох, вынул телефон из кармана.
Это звонила Мидзуно.
Он не смог принять вызов. Почему-то не захотел. Исчезли все чувства, кроме одного: ему было плохо. Почему — Такаки не знал. Он застыл на месте, беспомощно глядя на жидкокристаллический экранчик, на иероглифы «Риса Мидзуно». Мобильник звенел и звенел, а потом, словно выдохшись, резко замолчал.
В груди вдруг стало жарко, и Такаки поднял глаза к небесам.
Половину неба занимала чёрная как ночь стена тонувшего в вышине небоскрёба. На ней светился десяток окон, ещё выше судорожно мигали красные предупредительные огни, над ними расстилалось беззвёздное небо мегаполиса. В следующий момент Такаки увидел мириады крошечных белых точек, медленно падавших с небес на землю.
…Снег.
Всего-то одно слово, подумал он.
Одно слово — но как же он хотел его услышать. «Всё, чего я искал, — это лишь слова, которые, кажется, так никто и не произнесёт. Я знаю, что моё желание насквозь эгоистично, но ничего не могу с собой поделать. Я вижу снег, который не замечал столько лет, и в самой глубине моей души словно распахивается дверь.» Стоило это понять, как он раз и навсегда осознал, чего именно ему недоставало так долго.
Слов, которые одна девочка сказала в тот самый день, давным-давно.
«Такаки-кун, у тебя точно все будет хорошо».
5
Акари Синохара нашла это древнее письмо, когда разбирала вещи, готовясь к переезду.
Письмо обнаружилось в картонной коробке, запрятанной в глубь шкафа. Створки коробки были заклеены скотчем с короткой надписью «СТАРЫЕ ВЕЩИ» — конечно, эти слова несколько лет назад написала сама Акари, — и любопытство заставило её открыть коробку. Внутри лежала всякая всячина, оставшаяся со времени, когда Акари училась в младшей и средней школе. Выпускное сочинение, заметки, сделанные во время школьных поездок, несколько номеров ежемесячного журнала для младшеклассников, аудиокассеты с какими-то записями — Акари забыла, с какими, — потускневший красный ранец, кожаный портфель, с которым она ходила в среднюю школу.
Когда Акари перебирала содержимое коробки, разглядывая каждую из вещей, которые так много значили для неё в прошлом, её охватило предчувствие: где-то тут должно быть и то письмо. Добравшись до самого дна коробки и найдя пустую банку из-под печенья, она наконец вспомнила. Ну конечно же: ночью после церемонии окончания средней школы она положила его в эту самую банку. Акари очень долго таскала письмо с собой, не решаясь вытащить его из портфеля, а после окончания средней школы избавилась от наваждения и запрятала письмо в банку из-под печенья.
Она сняла с банки крышку, достала тонкий блокнот, с которым не расставалась в средней школе, и вынула запрятанное между его страницами письмо. Первое написанное ею любовное послание.
Пятнадцать лет назад она хотела передать это письмо мальчику, в которого была влюблена, во время их первого свидания.
В тот день снег падал на землю в абсолютной тишине, вспоминала она. Мне только-только исполнилось тринадцать лет, мальчик, в которого я была влюблена, жил далеко, в трёх часах езды на поезде, и с пересадками добирался до назначенного места, чтобы со мной встретиться. Но из-за снегопада поезда ехали медленно, и в итоге мальчик опоздал на четыре с лишним часа. Я ждала его в маленьком деревянном здании вокзала: сидела на стуле перед печкой и писала это письмо.
Акари коснулась письма, и в ней ожили давно забытые беспокойство и одиночество. Ей и самой не верилось, что она может так ярко помнить те чувства, которые испытывала пятнадцать лет назад: как она боготворила этого мальчика, как хотела с ним встретиться! Эмоции нахлынули на Акари с такой силой, будто она и сейчас была влюблена: тлеющие в душе угольки вспыхнули столь ярко, что она изумилась самой себе.
Значит, я и в самом деле была по-настоящему в него влюблена, подумала она. Первое в жизни свидание, первый в жизни поцелуй… Мне казалось тогда, что после этого поцелуя мир стал совсем другим, не таким, каким был прежде. Вот почему я так и не передала мальчику своё письмо.
Все это случилось словно бы вчера — да, именно так, будто вчера! — думала она, продолжая вспоминать. Лишь кольцо с драгоценным камешком на безымянном пальце левой руки свидетельствовало о том, что прошло целых пятнадцать лет.