Той ночью ей приснился сон о давно прошедшем дне. И он, и она — ещё дети; тихой снежной ночью они стоят под сакурой и, задрав головы, смотрят, как медленно падают снежинки.
Назавтра на станции Ивафунэ кружила снежная пыль. Мела пороша, местами сквозь пелену облаков проглядывало синее небо; всё указывало на затишье перед бурей. Но снегопадов в декабре не бывало давным-давно. А такой снежной бури, как тогда, не случалось уже много лет.
Побыла бы ты до Нового года, сказала мама, и Акари ответила: мне столько всего надо успеть…
— Ты там, главное, корми его повкуснее, — сказал отец. Конечно, кивнула она — и подумала: как же мама и папа постарели! Но так и должно быть, скоро они станут пенсионерами. Что до меня, я уже в том возрасте, когда пора выходить замуж.
Они ждали поезд на Ояму, и Акари размышляла о том, как странно стоять на платформе рядом с родителями. Кажется, они не были на вокзале втроём с того дня, как сюда переехали.
Акари до сих пор помнила, в каком отчаянии она была, когда они с мамой с пересадками добрались из Токио до Ивафунэ и сошли с поезда. Папа, приехавший сюда загодя, ждал их на станции. В Ивафунэ жили его родители, и Акари в детстве уже бывала в этом посёлке. Она считала его пусть тихим и приятным, но захолустьем. Поселиться тут Акари не хотела бы. Она родилась в Уцуномии, выросла в Сидзуоке, с четвёртого по шестой класс ходила в младшую школу в Токио, и крошечный вокзал Ивафунэ привёл её в глубокое уныние. Акари была уверена в том, что должна жить в каком-то другом месте. Её пронзила такая сильная тоска по Токио, что на глазах выступили слезы.
— Ты, если что случится, сразу звони, — сказала мама, повторив эту фразу в сотый, наверное, раз с прошлой ночи.
Получилось так, что Акари и её родители полюбили этот посёлок. Ивафунэ стал для Акари родным местом, с которым трудно было расставаться. Улыбнувшись, она добродушно ответила:
— Всё будет хорошо. Не волнуйтесь так, мы увидимся в январе, на свадьбе. Тут холодно, шли бы вы лучше домой…
Едва она замолчала, как вдалеке раздался гудок приближавшегося по линии Рёмо состава.
После полудня поезда линии Рёмо ходили пустыми: кроме Акари в вагоне никого не было. Она взяла с собой книжку, но не смогла сосредоточиться на чтении и, подперев голову рукой, стала смотреть в окно.
За окном раскинулись рисовые поля, голые после уборки урожая. Этот сельский вид вызвал в воображении Акари образ равнины, покрытой толстым слоем снега. Полночь. Далёкие редкие огоньки. Стекло, конечно же, заиндевело по краям.
…Каким же унылым и безнадёжным должен был казаться ему вид за окном, подумала она. Тот человек в остановившемся на полпути поезде, тот мальчик, мучимый голодом и чувством вины за то, что он заставляет кого-то ждать, — что он видел в этом пейзаже?
…Может быть, так всё и было.
Может быть, он мысленно просил меня вернуться домой. Мальчик был очень добрым. Но я была готова прождать его сколько угодно часов. Ничего не могла с собой поделать — очень, очень хотела с ним встретиться. У меня не было и тени сомнения в том, что он обязательно приедет. Если бы я сейчас могла сказать что-нибудь этому мальчику, запертому в остановившемся поезде, думала Акари. Если бы я только могла — что бы я ему сказала?
Всё будет хорошо — та, которую ты любишь, ждёт тебя.
Девочка уверена в том, что ты к ней приедешь, как уверен в этом ты сам. Твоё тело будто окаменело, но постарайся расслабиться. Подумай, как вам с любимой будет хорошо. Может, вы никогда уже не встретитесь — так сохрани это чудо, которое значит для тебя так много, сохрани его в сердце, сохрани навсегда.
Тут Акари неожиданно для себя улыбнулась. И что за мысли мне приходят к слову, а? Со вчерашнего дня только и думаю, что об этом мальчике.
Видимо, причиной всему — найденное вчера письмо, решила она. За день да регистрации брака вспоминать о другом мальчике — как-то не очень честно. Правда, думала она, вряд ли мой будущий муж меня за это упрекнёт. Компания, где он работал, переводила его из Такасаки в Токио, и по этому случаю они решили пожениться. У него огромное множество мелких недостатков, но я его очень сильно люблю. Кажется, он меня — тоже. Воспоминания о том мальчике — это уже важная часть меня. Как съеденная пища превращается в плоть и кровь, так и эти воспоминания стали неотделимой частые моей души.
«Пожалуйста, береги себя, Такаки-кун», — попросила Акари, провожая взглядом плывущие за окном пейзажи.
6
Когда живёшь обычной жизнью, на всём, что тебя окружает, оседает тоска.
Так подумал Такаки Тоно, щёлкнув выключателем и оглядев своё жилище, озарённое люминесцентными лампами. Как из невидимых частичек образуется пыль, так на вещах в этой квартире незаметно скопился толстый слой тоски.
Взять хоть оставшуюся в одиночестве зубную щётку в ванной. Или белую простыню, которую ты некогда выстирал и высушил ради другого человека. Или список полученных звонков в мобильном телефоне.
Как и всегда, Такаки вернулся домой на последнем поезде; развязывая галстук и вешая пиджак на вешалку, он думал о тоске.
Только вот Мидзуно сейчас наверняка приходится куда хуже, сказал он себе, достав из холодильника банку пива. Потому что Мидзуно бывала у меня дома не раз, но я ездил в её квартиру в Нисикокубундзи куда чаще. Я очень сильно перед ней виноват. Я не хотел.
Мало того, что он продрог по пути домой, так ещё и пиво холодило желудок.
Конец января.
В последний рабочий день Такаки, как обычно, надел пальто, приехал в офис, сел за стол, к которому привык за пять лет, включил компьютер, выпил кофе, пока загружалась ОС; уточнил распорядок дня. Такаки уже передал все свои дела и брался теперь за небольшие задания, стремясь до ухода как можно больше облегчить труд коллег. По иронии судьбы, именно эти задания сблизили его с работниками компании, которых он теперь мог назвать друзьями. Все коллеги сожалели об увольнении Такаки и хотели было устроить прощальную вечеринку, но он вежливо отказался: «Прошу прощения, но сегодня я буду, как всегда, работать. Потом у меня будет много свободного времени, и я с радостью приму ваше приглашение», — сказал он.
Вечером к его рабочему месту подошёл бывший начальник и, глядя в пал, сказал: «Прости меня за всё, прошу тебя». Такаки, слегка удивившись, ответил: «Да что вы такое говорите!» Они побеседовали впервые с тех пор, как год назад начальника перевели в другой отдел.
Потом, стуча по клавишам, Такаки думал: хорошо, что я сюда никогда не вернусь. Чувствовал он себя при этом очень странно.
<я всё ещё тебя люблю> — писала Мидзуно в последнем электронном письме.
<думаю, я никогда не смогу тебя разлюбить. для меня ты остаёшься добрым и очаровательным человеком. ты где-то далеко, но всё равно ты — мой герой>
<такако-кун, с тобой я впервые в жизни поняла, что значит отдать другому человеку всю себя. мы были вместе три года, и я каждый день Влюблялась в тебя всё сильнее и сильнее. каждое произнесённое тобой слово, каждая строка твоего письма заставляла меня радоваться и огорчаться. я ревновала тебя по пустякам, я слишком часто тебе надоедала. а потом — извини, что это прозвучит так эгоистично, — я почувствовала, что начинаю от всего этого немного уставать>
<я полгода обдумывала, как именно тебе об этом сказать. но ничего умного так и не придумала>
<я знаю, что ты меня тоже наверняка любишь, как ты и говорил мне всё это время. просто, наверное, мы с тобой чуть по-разному относимся к тем, в кого влюблены. из-за этой крошечной разницы между нами у меня немножко болит внутри>
Домой с работы он в последний раз вернулся, конечно же, поздно ночью.
Ночь выдалась такой холодной, что все окна в поезде запотели. Такаки вглядывался в проступавшие сквозь конденсат огни высоток. Он не радовался свободе, не думал о том, как будет искать новую работу, никуда не рвался. Не знал даже, всё равно ему или нет. Подумав, что в последнее время он вообще перестал понимать, что с ним происходит, Такаки грустно улыбнулся.
Сойдя с поезда, он, как обычно, миновал подземный переход и побрёл по району небоскрёбов Западного Синдзюку. Ни шарф, ни пальто ни капельки не согревали, ночной мороз леденил тело. Высотки с редкими светящимися окнами казались останками зверей-исполинов, погибших в глубокой древности.
Такаки брёл по долине гигантских зданий…
«Какой же я самовлюблённый придурок»
…подумал он.
За эти десять лет я ни за что ни про что обидел стольких людей, при этом врал себе, что иначе поступить нельзя, и вдобавок бесконечно изводил самого себя.
Почему я ни о ком не заботился по-настоящему? Почему не говорил то же самое другими словами?.. С каждым шагом он вспоминал всё больше поступков, о которых почти забыл, и сердце его переполняло раскаяние.
Остановиться он не мог.
«У меня немножко болит внутри», — говорит Мидзуно. Немножко. Только это неправда. «Прости меня за всё, прошу тебя», — говорит один голос; «Куда ты вечно спешишь?» — говорит другой; «Теперь между нами всё кончено, да?» — это девушка из подготовительной школы; «Не будь со мной таким добрым», — это Сумида; «Спасибо», — это её последнее слово. «Прости меня», — шёпот в телефонной трубке. И потом:
— Такаки-кун, у тебя точно всё будет хорошо, — говорит Акари.
Эти голоса мощным потоком вторглись в доселе безмолвный, как океанское дно, мир и во мгновение ока захлестнули Такаки с головой. Одновременно он начал слышать и иные звуки. Завывание снежных вихрей у стен домов, рёв мотоциклов, грузовиков и других машин на хайвее, трепетание каких-то флагов — всё это смешивалось в низкий, гулкий шум мегаполиса. Внезапно мир обрёл звучание.
Потом Такаки услышал, как кто-то рыдает в голос. И понял, что слезы текут по его щекам.
Кажется, в последний раз он плакал пятнадцать лет назад, в деревянном здании вокзала. Слезы лились бесконечно, неостановимо. Такаки всё плакал и плакал, словно внутри у него был огромный кусок льда, и этот лёд начал плавиться. Другого исхода и быть не могло. Так он думал потом.