Но сегодня… Сегодня волшебница-парикмахерша, за неполный час сотворившая из жалкой провинциалки парижскую женщину, заодно стронула у нее что-то глубоко внутри, там, где располагается маленькая территория, на которой человек – несмотря на все старания жизни обтесать и обкорнать его – остается самим собой. И вот – в результате – она ведет себя не так, как давно привыкла. Ей бы молчать и ждать, когда мужчина положит руку сначала на плечо, потом на талию, – дальше все будет тоже привычно и просто, а она, себя не узнавая, ждет от него чего-то другого. Чего?! Откуда, зачем появилось в ней чувство, что скоро должна произойти настоящая встреча?
– … Так мы с вами завтра увидимся?
– Завтра?
Она прислушивается к тому, что творится внутри, и неожиданно отвечает:
– Не знаю… Наверное, нет.
А вот соседка по комнате всем говорила «да». Да – офицеру из соседнего санатория, да – жгучему брюнету, увязавшемуся провожать ее с танцев… «Настрадалась, намучилась, истосковалась, – объясняла Виктория, рассказывая про ревнивого, грозного мужа. – Хоть от синяков отойти. Хоть ложку ласки черпнуть…»
Ложки ласки и Лиме всегда было достаточно. Всегда, но – не теперь… И все-таки если бы кто-то ей сказал, что всего через неделю у нее, как у школьницы, будет биться сердце от одного только ЕГО взгляда, она бы, разумеется, не поверила. Ей что – семнадцать?..
Ей не семнадцать, но ее бросило в жар, когда доктор, назначавший ей лечение, сухим и официальным тоном приказал ей раздеться, а затем как-то странно, в полном противоречии с голосом оглядел ее до пояса обнаженную фигуру. Фигура у нее была хороша (не могла же природа по отношению к ней проявить полного пренебрежения…), но… разве докторам позволяется так смотреть на своих пациентов?
Ее смущение не осталось незамеченным.
– Что вы испугались, как школьница? Не бойтесь – к доске я вас вызывать не буду.
И сразу стало легко! Она готовно и честно призналась, что никаких особенных болячек в себе не чувствует: так, чуть устала и, вероятно, будет занимать чужое, кому-то очень необходимое место, на что доктор вполне серьезно заметил, что усталость – причина, достаточная для того, чтобы приехать в санаторий. «Ванны, массаж, циркулярный душ. И – побольше бывать на свежем воздухе!»
– А теперь давайте пить чай.
– Чай? – решив, что ослышалась, переспросила Лима.
– Именно! Нет ничего лучше крепкого свежезаваренного чая.
О чем они только не говорили… Лима – о своем маленьком городе, в котором автобус ходит по одному-единственному маршруту: городская площадь – вокзал; на этом автобусе она приезжает на работу, а потом с работы, готовит ужин, нехотя ест и потом подолгу стоит у окна… Ей хотелось, чтобы доктор говорил о чем-то совсем другом, и он догадался об этом ее желании, рассказывал о приезжающих отдыхать знаменитостях, которые в жизни совсем-совсем другие, нежели в публикациях столичной прессы или на сцене. Пугачева? На отдыхе она степенна и вальяжна. Бабкина? О, Бабкина всегда и везде – сплошной фейерверк…
Потом Лима целый вечер вспоминала и перебирала в памяти все детали этого странного приема: свое первоначальное смущение, потом это предложение – «давайте пить чай»… Доктор отвел рукой занавеску, за которой открылась маленькая комната: стол да два стула, на столе – электрический чайник. «Здесь я иногда пью чай с симпатичными мне пациентами». Да, симпатичными, – именно так он и сказал…
Эти чаепития вскоре стали у них традиционными. Лима, как обычно, приходила на прием; доктор мерил давление, задавал два-три привычных вопроса и затем предлагал: «Ну что – давайте гонять чаи?»
Общаться с ним было легко и приятно. Особенно нравилась Лиме эта манера – молниеносно переключаться с серьезного тона на шутку и – наоборот. Правда, однажды доктор произнес фразу, поставившую ее в тупик: она никак не могла понять, к какому разряду ее отнести – к шутке или…
– А все-таки вы неправильно отдыхаете! – заявил доктор со свойственной ему прямолинейностью.
– То есть как? – удивилась она. – Что именно я делаю не так?
– Разве вы… разве вы не видите, как отдыхают другие?
Лима тут же припомнила свою подругу по комнате и… словно остановилась с разбегу. Словно впервые увидела в боковушке докторского кабинета не только ставшие уже привычными стол, стулья, но и… постель. Доктор объяснил ей как-то, что здесь он спит во время ночных дежурств, и она придала этому значения столько, сколько, как она думала, и полагалось: конечно, как же иначе, санаторий – не больница, доктора по ночам здесь вряд ли беспокоят, так отчего же ему…
Лима подняла глаза и обнаружила, что он смотрит на нее так, как тогда – во время первого приема. Слезы хлынули из нее, как весенний дождь: неудержимо, обильно, чем дальше – тем больше.
– Что с вами? Ради Бога, успокойтесь…
Заметив его тревогу, она зарыдала еще пуще. Доктор побежал за полотенцем, смочил его водой, накапал в ложку каких-то капель…
– Утритесь. И выпейте вот это. Да что же с вами, в самом деле…
Вытерев ей лицо и заставив вылить в рот содержимое ложки, доктор в изнеможении опустился на стул:
– Нет, честное слово… Где вы жили до сих пор – в стерилизаторе, что ли? Вам просто противопоказано его покидать!
Она смеялась и плакала – так горько и так сладко, как не смеялась и не плакала еще никогда.
В эту ночь Лима почти не спала – смотрела невидящими глазами в темноту, не думая ни о чем и только вспоминая его обеспокоенные (все-таки обеспокоенные!) глаза. И руки, подающие полотенце…
Виктория пришла за полночь. Лима не шевельнулась, но разве соседку можно было обмануть?
– Зря ты сегодня на танцы не пошла. На-ро-ду… Даже твой доктор был.
– Мой доктор?!
– Ну не мой же. Я наблюдаюсь у Раисы Васильевны.
– И он… танцевал?
– А почему бы нет? Теперь – можно.
– Теперь – почему?
– Ну ты даешь… Всему санаторию уже известно: Игорь Евгеньевич развелся с женой.
Лиме стоило большого труда не вскочить, не помчаться по коридорам туда, в его кабинет… До сих пор она не отдавала себе отчета в том, что доктор – женатый человек. Их отношения были настолько… точнее даже сказать – никаких отношений вообще не было. А значит, у нее не могло быть поводов для укоров совести. Даже сегодня: в конце концов, полупрозрачный намек прозвучал не из ее, а из его уст. Хотя… если уж быть совсем честной… Разве не летела она на эти их чаепития, как на свидания?
Но почему он не сказал ни слова об этом, почему… И что делать теперь ей, Лиме?..
Она едва дождалась утра. Поднявшись еще на рассвете, тщательнее обычного умылась, причесалась, надела светлый сарафан и отправилась на рынок. Долго ходила по цветочным рядам, разглядывая роскошные розы, претенциозные гладиолусы, самодовольные пышные георгины. Нет, решительно ни один цветок не годился для того, чтобы… она сама толком не знала, для чего. Просто цветы должны были помочь там, где словам не было – не могло быть – места. И поэтому, может быть, ромашки? Белые, с солнышками посередине…
Она загадала: пусть дверь окажется открытой, а он пусть куда-нибудь уйдет.
Дверь докторского кабинета действительно оказалась незапертой. Лима приоткрыла ее – никого. Тихонько, на цыпочках (будто в пустом кабинете ее мог кто-нибудь услышать) пошла к столу.
– … Что – я не знаю, сколько их перебывало за твоей занавеской?
От неожиданности она вздрогнула и застыла на месте. Незнакомый голос исходил оттуда – из боковушки.
– Понимаешь, какое дело… Эта не такая, как все. Прямо экзотическое растение какое-то.
Вот это уже голос доктора. Собеседник, не церемонясь, перебил:
– Брось. Собственная жена тебе тоже наверняка казалась когда-то экзотическим растением. А вот – развелся же.
– Развелся. И знаешь, почему? Нет? Тебе скажу: подошла наша очередь получать квартиру. Вот мы и решили развестись – чтобы получить сразу две.
Букет, неожиданно ставший тяжелым, выпал из рук. Но прежде, чем отдернулась занавеска, Лима выскользнула из кабинета.
Она шла по улицам города, не понимая, куда и зачем идет, – просто идти было легче, чем сидеть или стоять. Под ногами был то булыжник, то асфальт; жилые дома, магазины, скверы и скверики – все проплывало мимо, как в кино. Ближе к полудню стало совсем жарко, она остановилась, чтобы купить квасу. Бочка стояла рядом с магазином, в окне которого красовалась вывеска: «Продаются экзотические цветы». Она прочитала ее и раз, и два, прежде чем добралась до смысла. Лениво подумала: выходит, обычные уже надоели? А ведь она сегодня уже слышала фразу об экзотических растениях. Где?..
На прощальный бал собрался весь санаторий – и отдыхающие, и обслуживающий персонал. Звучала музыка. Ночное бархатное небо было совсем близким…
Вот она уедет, и – все. Опять будет добираться с работы единственным в городе автобусным маршрутом, нехотя ужинать и потом подолгу стоять у окна…
А что, если сделать вид, что она ничего не слыхала? Ну ни словечка…
Вот он идет по танцевальной площадке – прямо к ней.
– Я обнаружил недавно в своем кабинете цветы. Белые такие, совершенно чудесные ромашки. Это… вы?
Она смотрела на него и думала о том, что совсем они не расстанутся никогда – ведь в маленьком городе на ночном небе появляются точно такие же звезды, и – кто знает – вдруг они однажды поднимут глаза одновременно…
– Ромашки? С солнышками посередине? Нет, это была не я…
Вот только придет утро
Просыпаются они так: сначала – Юрка, от звука будильника, потом – мамка, от его, Юркиных, толчков. Сначала, когда Юрка только-только пошел в школу, была прямо беда – он так уставал от уроков, что утром шел на хитрость: будильник зазвенит, а он его стук по голове – и спит дальше. Раз опоздал на урок, два… На третий стало стыдно. Анна Павловна не ругалась, но так укоризненно смотрела на него, что дал он себе зарок: больше по будильнику не стучать, а сразу, как только он зазвенит, подниматься – пусть даже не проснувшись толком, пусть даже с закрытыми глазами. Проснуться ведь можно и потом, когда будешь умываться…