Все думаю: о чем он вспоминал-думал в свои последние минуточки? О ком? Не иначе – про мать и отца. Про тебя, Коля. Про родное село…
Ну а теперь слушай, как мы встретились с Ваней в первый раз. У нас в райцентре к пятидесятилетию Победы открыли Аллею Героев. Меня повела туда Нинка, Нина Иннокентьевна. И ведь не предупредила, ничего не сказала! Просто: пошли, мол, на митинг. Ну, мы и пошли. Послушали речи. Всплакнули. Потом берет она меня за руку и ведет на эту самую Аллею. Гляжу: тринадцать голов на пьедесталах. Бюстов – так объяснила Нинка. Ну, иду я, каждую разглядываю. Кто помоложе, кто постарше, но все ребята бравые, смело глядят. А один – еще как бы и с улыбочкой. И уж больно эта улыбочка показалась мне знакомой. Гляжу, гляжу… батюшки-светы, да ведь это наш Ваня! Он без улыбки сроду нигде не появлялся. Причем улыбался – именно что глазами, а губы твердо держал. Не думайте, мол, не так я прост, как на первый взгляд кажусь…
Понял теперь, где я его вижу, твоего родного братца?
Хотя вернее будет сказать – видела. Давно не была в парке Победы… Какие уж теперь походы. Вон – поход к почтовому ящику – и тот не знаю, как одолеть.
Вот и суп остыл, теперь разогревать придется…
Совсем ты выбил меня из колеи, Коля! Всю-всю свою жизнь за единый день перебрала и вспомнила. И если чего еще не сказала тебе – так самый пустяк. Даже не то что не сказала, а не спросила. Но сначала о другом пустяке…
Ты знаешь, мой портрет, Васей нарисованный, до сих пор цел. И как только сохранился: сначала в родительском дому висел; потом, когда я в эмтээсе работала, на стенке в вагончике кнопками его приколола; когда эту квартиру получила – и здесь определила его на стенку, рядом с зеркалом. Погляжу на портрет – молодая; погляжу на себя в зеркале – старуха старухой…
Однажды как наваждение на меня нашло: сняла портрет да на обратной стороне карандашом написала:
Девочка с веселыми глазами,
Ты куда ушла, в какие дали?
Пляшет пламя, водит хороводы,
Как песок, текут сквозь пальцы годы…
Все приемлю! Все и всех простила!
Только одного понять не в силах:
Девочка с веселыми глазами,
Ты куда ушла, в какие дали?..
То ли я прочитала где это стихотворение да запомнила, то ли сама сочинила… Не знаю!
А вопрос у меня такой. Коль, ты всю войну – скрозь – прошел. Скажи: не встречал ли где моего Васю? Понимаю: глупый, зряшный, все возможные времена переживший вопрос задаю. А все-таки: не встречал ли где? А, Коль?..
Излучина
Рита жила на три дома сразу.
В первом доме она спала, ела, ухаживала за цветами, держала собаку Мушку и кошку Маргошу. Ее кровать стояла в комнате, под окном которой росла сирень. В мае она открывала окошко и начинала дышать сиреневым ароматом. А потом зацветали душистый табак, маттиола…
У Риты и дома было много цветов. Горшки с цветами стояли не только на подоконниках, но и на полу, на ступеньках крыльца и даже вдоль садовых дорожек. Соседки заходили и ахали: красиво, красиво. Только не лень тебе еще и эту заботу на шею вешать? Или других мало? Вон – огурцы пошли, пора банки закрывать…
Да закрывала она банки, закрывала! И c огурцами, и с помидорами, и с салатами. Но почему при этом надо отказываться от цветов?!
Еще больше цветов раздражал соседок аквариум. Нет, подумайте только – балуется, точно дитя. На рыбок любуется. Да ладно бы аквариум был маленький, а то – больше метра в длину. Это же сколько с ним мороки!
А она смотрела на плавающих рыбок и думала: вот где жизнь! Плавают себе среди красоты. Не то что люди…
Во второй дом Рита приезжала копать картошку, рубить уток и кур и делать из них тушенку.
Уток и кур с каждым годом становилось все больше, а этим летом свекровь еще и бычков завела. Одной ей с разросшимся хозяйством было не справиться, и Славик, ее сын (а ее, Риты, муж), до того наезжавший в Каменку время от времени, поселился там насовсем. А наезжать стал к жене – примерно раз в неделю.
И привыкнуть к этому Рита никак не могла. Нет, она не скажет про себя, что одиночество ей в тягость (оттого и с работы ушла без сожаления, а еще оттого, что на платках она заработает больше, чем на грошовой должности медсестры). Но вот просыпаться одной ей совсем не по душе. И ходить вечером по двору и дому, запирая все калитки и двери, – тоже приятного мало. Это всегда делал муж, и она всегда при этом думала: хорошо! Словно защитную стену вокруг нее возводит. За мужем и впрямь – как за каменной стеной.
А теперь?..
И он-то, он-то, – думала она дальше, – неужто ему все равно, где жить? Неужто совсем в ней не нуждается? Для кого она создавала весь этот рай – для одной себя, что ли?
Временами она говорила себе: все, приедет сегодня – я и дверей не открою. Пусть живет со своей мамашей… Они за скотиной уже белого света не видят… Приезжает – и все ей кажется, что от него навозным духом несет, хоть он и в чистой рубахе, и летний душ в мамашином огороде соорудил, а значит, перед поездкой в город помылся.
«Город – ха!» – говорит Славик по поводу их общего места жительства. И звучит это «ха» с таким пренебрежением! Только Рита с такой постановкой вопроса совсем не согласна. Да, невелик их городок, однако и не деревня. На центральных улицах асфальт, народ в грязи не тонет. На их окраинной улице асфальта нет, ну так ведь не все сразу. Зато до центра дошел, и хочешь – постригайся в парикмахерской, хочешь – обувку в ремонт неси, хочешь – в магазин заходи.
Магазинов в городе много. Может быть, даже чересчур много – и в бывшем кинотеатре магазин, и в бывшем книжном бытовыми товарами торгуют, и в ДК по выходным торговля идет… Что делать – время такое. Зато кто хочет – торгует, а не хвосты коровам крутит…
Торговать Славик, конечно, не будет ни за что. Он привык к машинам и железкам и ни за что бы своей работы не оставил, если бы она не оставила его: автоколонну, как и многое другое в городе, с началом всяческих перемен в государстве упразднили.
Ну, так другую работу мог бы поискать, чем к родимой мамочке ехать.
Да только ли мамочка в Каменке его держит? На прошлом базаре ей шепнули: смотри, молодых баб в Каменке много… Верка так и вовсе глаз с него не сводит. А ты же помнишь…
Еще бы ей не помнить! Верка как втюрилась в Славика в восьмом классе…
После выпускного она, Рита, сильно опасалась, что Славик пойдет провожать домой как раз-то Верку, а не ее. В городе выпускники встречают рассвет на мосту через Хопер, а каменские ходят на Излучину. Там, на Излучине, речка делает крутой поворот, образуя такую уж хорошую полянку – ровненькую, заросшую травой и цветами, молодыми дубками украшенную. Здесь выпускники всегда и разводят костер, поют песни. Разговаривают.
И обычно бывает так: на Излучину идут все вместе, гурьбой, а возвращаются – кто с кем хочет. Вот она и боялась, что Славик – с Веркой…
Но он провожал в ту ночь, вернее, в то утро, ее.
У дома, под сиренью, целовались…
Тем же летом уехали в райцентр: она училась на медсестру, а он на водителя. И как только устроились потом на работу, сыграли свадьбу.
Ее родители тоже вскоре переехали в райцентр.
Так что третий ее дом – как раз родительский.
Мама в последнее время сильно сдала. Сердце пошаливает, в голове шумит. Ноги совсем отказывают, долго стоять у плиты ей невмоготу. Два раза в неделю дочь прибегает, чтобы сварить родителям горячего. Яичницу и отец пожарит, картошку в мундирах тоже сообразит, а вот борща или супа…
Рита варит, мать вяжет – несмотря на все недомогания, спиц из рук она не выпускает.
– Твой приезжал в выходные?
– А как же…
– «А как же»… Пора бы уж и за ум взяться. Люди из села, а он наоборот.
– Мам, ну ты же знаешь: автоколонну закрыли, людей поувольняли.
– Многих поувольняли, да все как-то поустраивались, – не сдается мать. – Назад в село – это уж дураком надо быть.
Рита и сама так считала: назад в село – это расписаться в собственном бессилии, это признать, что в городе ты оказался не нужен. Это и правда признать себя дураками. Но одно дело – думать так про себя, другое – выслушивать от матери. Могла бы и не высказываться, могла бы подумать, чем это может обернуться для дочери. Не-е-т, у матери что на уме, то и на языке. Вот и сейчас – режет, как ножом. Уже до государственного строя добралась…
– Оно и при колхозах не больно хорошо жилось. Свое здоровье я где потеряла? Да на колхозных полях. Одной свеклы сколько переполола. Но с нынешним временем…
Мать даже спицы положила на колени:
– Но с нынешним временем не сравнить, не-е-т! Не поймешь, кто и руководит хозяйством: то волгоградские, то московские хозяева… Чеченцев кругом полно, как будто своих, русских, не хватает.
Отец недовольно крякнул. Сколько себя помнит Рита – свой протест против чего бы то ни было он выражал именно так. Мать не преминула отреагировать:
– Чего кряхтишь? Свои без работы сидят, а мы всяких пришлых принимаем… Тебе бы знай на рыбалку ездить. Ему, видишь, рыбалка в Каменке нравилась. Он и сейчас чуть что – на Излучину норовит…
Рита слушала односторонний диалог родителей и внутри себя уже бушевала: придешь к ним душу успокоить, а они…
– Смотри, как бы тебя назад не сманили! Не вздумай!
Она уже хотела и свое слово вставить, но мать неожиданно тихо, как бы в нерешительности, произнесла:
– Поди, когда-нибудь наши правители про свой народ вспомнят.
И снова взявшись за спицы:
– Вяжи лучше, дочка. Вяжи и вяжи! Платок продашь – живые деньги получишь.
И тут сдержать слезы Рита уже не смогла:
– А я что делаю? Цветы полью, корма рыбкам брошу – да за спицы, за спицы…
Старались они ради Сережки – сына и внука.
Сын Риты был летчик. Военный. Квартиры военным по телевизору обещали, только ведь обещанного в нашем государстве не то что три года – десятилетия ждут. Иногда на это и жизнь уходит…