з убирать. Завела огород, цветник разбила – у нас было много цветов. А в первое же послевоенное лето отправила его на курорт. Средства не позволили нам поехать вместе…
– Ваш муж не попал на войну… из-за туберкулеза?
– Не только. Он был заместителем директора оборонного предприятия.
– И даже таких людей…
– Теперь-то вам известно, что даже еще и не таких…
– А письма – каждый день – он присылал вам как раз тогда?
– Как раз тогда – с юга, из санатория. Ты смотрела сегодня передачу «Моя семья»? Помнишь, один молодой человек заявил, что человеческая жизнь для одной любви слишком длинна? А вот мне – для моей любви – целой жизни не хватило. Когда Женя ушел на пенсию, я обрадовалась: наконец-то буду видеть его столько, сколько хочу!
Забытый чай остыл; Галина Георгиевна – баловень судьбы – сидела, уронив руки на колени. Ко всему рассказанному она добавила только одну фразу:
– Только радость, к сожалению, оказалась недолгой…
– И все-таки вы были счастливая, счастливая! – не вытирая внезапно хлынувших слез, выдохнула Лера. – А вот что делать мне? Что делать мне, Галина Георгиевна?
Со своих проблем на чужие соседка переключалась легко и быстро.
– Лерочка, детка, но ведь я же тебе гадала…
Валерия почувствовала к старой женщине неприязнь. Гадала… суеверие темное…
– Что вы нагадали, что? Что прошлому конец? Но как оно исчезнет, прошлое, если мы не должны меняться? Если я, как дура, по-прежнему буду его любить, а он, как и раньше, будет бегать за каждой юбкой? Да мне пора уже брать чугунную сковородку, да по контуженой башке его, по контуженой…
– Он что – болен?
– Так ведь в Чечне был, в командировке – так это у них называется. Ну и где-то в ущелье бандиты их здорово потрепали. Ведищев – слышали, может, – из той командировки не вернулся, а моего взрывом оглушило. Жалко, что оглушило только!
– Лерочка, милая, что ты несешь, опомнись…
Она и сама поняла, что – пора остановиться. Взять себя в руки. Соседкины карты ошиблись: небесный ветер, призванный соединять, предназначен для других, а в ее жизни изменить уже ничего нельзя. И с этим надо смириться – без истерик, соплей и воплей…
Простившись с соседкой (вот дура, еще и ей настроение испортила), Лера зашла домой, надела пальто, спустилась к подъезду. Смотрела в темное, беззвездное небо и шептала: «Господи, прости, Господи, прости…» Да-да, ей надо успокоиться, смириться и… отпустить его. Или уйти самой.
Она должна принять ЧИСТОЕ решение? Вот оно – чище и больней не бывает…
Вернувшись в квартиру, Лера принялась собираться. Она заберет с собой одежду и умные книжки – больше ей ничего не…
Дверь в прихожей распахнулась, и на пороге возникли двое: Борис и незнакомая женщина. Красивая, только вот накрашена слишком ярко – машинально отметила Лера.
Вот ей и замена…
Она удивилась своему спокойствию и еще тому, что сердцу больней не стало. Или больней уже просто некуда? Не прерывая своего занятия, краем глаза отметила озадаченность, возникшую на лице мужа. Но вот это выражение стало меняться (так быстро возникает иногда летняя гроза), и она по привычке испугалась: сейчас вскипит…
– Ты не волнуйся, – поспешила сказать она. – Видишь – я уже ухожу.
– Как уходишь? – совсем не грозно, а скорее озадаченно спросил муж.
– Ну, как… Разве я не делаю то, чего ты всегда хотел?
Буря все-таки разразилась: муж бегал по квартире, разбрасывая собранные платья, кричал, что ничего она не понимает – и не понимала никогда, а ведь она женщина, ей надо бы… Они не заметили, как в прихожей стало пусто – ярко накрашенная женщина исчезла, будто ее и не было. Зато в руках Бориса появилось вдруг охотничье ружье. Каким-то шестым чувством Лера поняла, что это – не для острастки, и не пугать ее он собирается, а…
Откуда-то в ней появилась решимость, а потом власть, которой (может, и вправду на помощь пришла Вселенная?) Борис неожиданно подчинился: позволил взять себя за руку, посадить на диван и даже – как маленького – погладить по голове.
– Ну, все, все… Успокойся… Успокойся и иди спать. Тебе надо отдохнуть. Тебе надо отдохнуть… ягодка моя.
Последние два слова она сказала даже не вслух – про себя.
А утром…
Люба, равная Вселенной
…Так жизнь и идет: встань в четыре, убери за скотиной, накорми, напои, подои. Съезди на базар, продай мясо… Грядки для нее – после всего этого – уже почти что не работа, а удовольствие. Дышишь свежестью зелени, видишь, как лучок да морковка из земли лезут-стараются. Правда, к этому времени, ко второй половине дня, начинают болеть ноги. И если начинает прополку Люба, как все бабы, – кормой кверху, то продолжает так: становится прямо на колени да и продвигается вперед, с корнем вырывая осот, лебеду, молочай. А когда и на коленях становится невмоготу – бросает на землю старенькую безрукавку да и падает на землю между грядок, лицом вверх, чтобы передохнуть. Глядит на застывшие в знойном мареве облака, каждый раз удивляясь тому, как быстро они меняют свои очертания. Вот только над тобой было гигантское лицо молодого мужчины, но за какие-то немногие минуты оно успело постареть, а потом и вовсе распалось. Зато на его месте возникло чудное видение – женская головка в шляпке. В шляпке, которые Люба сроду не носила. Тем интересней: шляпка, оказывается, женщину здорово украшает. Но вот и шляпка стала вытягиваться, утончаться, менять очертания… Господи, уж не Царевна ли Лебедь теперь по небу плывет?..
Хорошо… Хорошо в такую вот минутку, когда никуда не надо торопиться. Лежи себе, думай про все сразу…
Вспомни, например, свою свадьбу. Да что свадьбу, свадьба – дело обычное, заранее во всех своих главных моментах распланированное. А вот до свадьбы…
Жила Люба в своей Рожновке и ни о каких романтических (так теперь молодежь говорит) встречах думать не думала – некогда было. Отец пил, сестренки и братишки младше ее – кто матери помогать будет? Она, Люба. Она и помогала – и по дому, и со скотиной. Походы в райцентр за покупками были для нее как сейчас прополка – одно удовольствие. Иди да гляди вокруг, сорви попутно полевой цветочек, удивись его невычурной, но греющей душу красоте…
Вот так шла она однажды и шла; пять километров – не расстояние, но уж больно сумка тяжелой на этот раз оказалась. И потому она обрадовалась, когда рядом остановилась машина. «Садись, подвезу», – говорит водитель. Она и села, чего не сесть? Шофер оказался молодой, но все же ее постарше и такой… такой… Как артист Джигарханян в молодости: роста невысокого, кости некрупной, а мужского обаяния – через край. И глаза – умные и смешливые сразу. Спрашивает: «Как зовут?» «Ну, Люба». «А я Вовка». Люба засмеялась: поняла уже, что не водитель он этой машины, а, наоборот, из тех, кого возят. Ради баловства за руль сел, или настоящий шофер заболел.
Так потом и оказалось: председатель соседнего колхоза он – Вовка, Владимир Константинович…
В общем, пока ехали, Люба голову потеряла. И так-то в ней было не больно много, в ее голове, а тут совсем опустела. Одни только глаза его да голос – такой уж приятный, смешинками начиненный…
Про остальное она от самого мужа знает. Когда Вовка убедился, что обид держать она не умеет (все обиды входят в нее, как нож в воду: вынул – и вода снова сомкнулась, и уже не помнит его, ножа), так вот, когда Вовка убедился, что обидам она не разрешает задерживаться ни в голове, ни в сердце, рассказал, как все было.
…Когда он заявил матери, что собирается жениться на ней, Любе, будущая ее свекровь заявила, сурово поджав и без того тонкие губы:
– Да уж догадывалась… Но не одобряю. Девка-то без образования.
Вовка помолчал. Потом поглядел на потолок, на стены. В стол. И – так же немногословно:
– Женюсь, мам. Ты уж как хочешь, а я женюсь.
– Не о такой жене для тебя я мечтала, – скажет еще свекровь, понимая, что все слова бесполезны: раз сын решил – значит, так и оно будет.
Но на свадьбе Люба все же сидела ни жива ни мертва: ну, как все как-нибудь не так еще повернется? Мало ли… Это она голову потеряла, а он? Мог ведь и вправду с высшим образованием выбрать, а не ее, Любу, у которой всех достоинств – телом крепка. Так сейчас в моде как раз-то совсем другие – бестелесные…
Но все шло своим путем: гости кричали «горько», пели и плясали…
Свекровушка глядела на нее не сказать что ласково, но задумчиво. И вдруг, улучив момент, к ней подсела. И вышел у них откровенный разговор. Свекровь сказала так:
– Я ведь тоже без высшего образования. А у мужа таких образований аж два. Но с собой поделать ничего не могу. Мы с ним как живем: ложится он рядом, а во мне ни одна жилочка не дрогнет. Бревно и бревно привалилось… Пусть у вас по-другому будет – за это и выпью.
Люба сначала опешила. Потом застеснялась…
Она стеснялась этого долго. Стыдно сказать: когда Вовка ложится рядом, в ней все петь начинает. Все начинает петь! Но она виду не подает, прячет глаза под одеяло. И дожидается, когда Вовка положит на нее руку. Прямо на грудь. И тогда все тело вмиг становится легким, как облачко… Так было в молодости. Так было после того, как двух детей родила. Так и сейчас. Кладет Вовка руку на грудь, и она сразу и на земле, и на небе… А уж в самый сладкий момент, в самый-самый, происходит что-то совсем непонятное: Люба чувствует, что стала равна Вселенной…
Как это возможно, чтобы обычный человек сравнялся с необъятной Вселенной? Да откуда ей про это знать, Любке без образования? Она только именно что чувствует: Вселенная и она – одно и то же. У Вселенной и у нее – одни жилочки, одна кровь. Одна душа…
И причина такому ее необыкновенному чувству – он, муж…
Колхоз был для Вовки всей его жизнью. Вставал он так же, как и она, в четыре, съедал два куска мяса с картошкой и ехал в поле, на фермы («Ты думаешь, чего я на тебе женился? Знал, что мясом с утра накормишь»…). Домой возвращался затемно. Люба одна управлялась и с хозяйством, и с детьми, а образованный муж крутился на колхозной работе, как белка в колесе, и почитал это за счастье. Люба его работу уважала: она что – только по дому да возле дома, а у него забот полон рот…