Но однажды вдруг встала и пошла в церковь. Служба уже закончилась, народ разошелся, только батюшка виднелся в раствор Царских врат. Подняла глаза вверх – и обомлела: сверху прямо в душу (вот когда поняла про душу) смотрели глаза, которые знали все. Про нее и про весь этот мир, юдоль земную. Все и всех вобрали в себя эти глаза, всех обнимали и утешали, даруя людям терпение и силу пройти отмеренный участок земного пути.
– Батюшка, как же он… смог? Выпивал ведь… с женщинами грешил…
Батюшка, неслышно подошедший к ней, терпеливо принялся разъяснять:
– Если бы ты читала Святое Писание, знала бы, что Господь всех любит. Даже грешников. И всем дает Свои милости. Вот и сыну твоему… Ведь талант-то свой он успел реализовать! Что было ему определено – сделал!
– Кем определено?
– Эх, Мария… Да ведь Господь сотворил нас по образу и подобию Своему. Господь – Творец. Надо ли говорить дальше?
– Кажется, разумею, батюшка. Только Он велик, а мы…
– А мы малые мира сего. Но искра Его есть в каждом. Да не каждый ее чует, дает ей развитие. Твой Аким сумел. И успел…
Мария опять подняла глаза. По образу и подобию… Ее сын носил такие же длинные волосы, так же открыто было его лицо. Батюшка, конечно, про другое подобие говорил, но ей и такое сходство тоже ра… радостно. Какое невозможное слово сказалось-вырвалось из груди… И вслед за ним открылось: вот и нашел сынок своего Отца…
– Батюшка, можно, я буду приходить, полы здесь мыть? Или еще чем помогу.
– Приходи, Мария, приходи.
Маруся низко поклонилась на иконостас, подняла руку ко лбу, перекрестилась.
Она была уже у дверей, у выхода, когда батюшка окликнул с амвона:
– А тебе известно, что отца Девы Марии тоже звали Иоакимом?
Шла домой и думала: зачем, для чего он ее об этом спросил?..
Часики
…Когда-нибудь ты будешь большой и совсем другой. Не веришь? Я тоже когда-то не верила. И думала так: буду всегда такая, как сейчас. Как в детстве. Нет, внешне я, конечно, стану меняться, а как же иначе, но вот внутренне… Меняться внутри себя я совсем-совсем не собираюсь. Вот сейчас, невзрослая, я прекрасно знаю, что такое хорошо и что такое плохо. Знаю, как надо – правильно! – поступать в той или иной ситуации. И буду знать это всегда! И без колебаний все и всегда делать хорошо! Но… пришло время, когда я с удивлением заметила, что границы между «хорошо» и «плохо» размылись, а то и вовсе превратились в свою противоположность. Получалось, что я… изменилась? Изменилась – должна была констатировать факт. Изменилась настолько, что порой вынуждена спрашивать себя: та наивная, доверчивая, все наперед знающая девочка – это была я?!
Так же будет и с тобой. Потому что так бывает со всеми. И все-таки, думаю, не все исчезает бесследно, что-то из наивного, доверчивого, все наперед знающего детства человеку удается в себе сохранить. Можно, я помогу тебе ПОМНИТЬ?..
– Бабушка, я хотел бы быть вечным ребенком.
Это что-то новое. До сих пор я слышала фразы: «Вот когда я был маленьким…» – «А сейчас ты большой?» – «Конечно». Это звучало и в пять, и в шесть лет. И вот тебе семь, и… что я слышу?
– Но зачем? – донельзя удивленная, спрашиваю я.
– Чтобы всегда играть с Соней.
Ох уж эта Соня… Ты, житель шумного, богатого на всяческого рода фейерверки и развлечения мегаполиса, приезжаешь в гости к нам, в маленький провинциальный город, и первая твоя фраза: «Если бы ты знала, как я соскучился по Соне!»
Любовь в такие годы, пишут психологи, явление не такое уж редкое. Я наблюдаю твою любовь. Пять, шесть, семь… сейчас тебе уже девять лет, закончены два класса. Ты уже умеешь читать и писать и – дитя XXI века – не любишь ни того ни другого. Компьютер, айфон – твои любимые игрушки, твое любимое занятие и времяпрепровождение. Про школу ты уже успел сочинить крамольные стихи:
По камешку, по камешку
Мы школу разберем…
А я школу в свое время любила. Но… тогда ведь и школа была другая. Учебные программы не перегружали наши умы и позволяли самостоятельно и неспешно видеть, обдумывать, постигать окружающий мир. Теперь в вашей школе есть даже такой предмет: окружающий мир, – а мы этот мир изучали без всяких программ. Может быть, это было не совсем полноценное постижение (что-то мы, руководимые не научными разработками, а только собственным внутренним чутьем, упускали), но зато уж что постигали – то было наше. Нашими были зима с санками и ныряниями в сугробы, лето с речкой, точнее, с озером, но мы всегда говорили: пошли на речку! У берега – тина едва не до колен, но потом дно все ровнее, все тверже, и вот ты уже отталкиваешься от него ногами и плывешь, плывешь… вода – счастье, воздух – счастье, синее просторное небо – тоже счастье! А весна – это уже всем счастьям счастье! Весной, самой-самой ранней, мы шли в овраг. Он был далеко за селом, но мы все равно шли, нас тянуло в него неудержимо, потому что именно там, в овраге, на солнечной его стороне, появлялись весной первые проталины, на которых земля освобождалась от уже надоевшего снега и прогревалась настолько, что тут можно было уже и сесть, и лечь, не опасаясь простуды. Про простуду мы, конечно, не думали, а просто хотели скорее, как можно скорее соединиться с теплой землей, от которой шли запахи недавнего снега и прорастающей травы, и это сочетание (вон он, снег, на дне оврага еще целехонек, а здесь, на солнцепеке, уже проклюнулась травка), это сочетание было таким радостным и бодрящим! Мы брали с собой еду – посыпанный солью хлеб и лук. Ах, какой вкусной была эта нехитрая еда! И как хорошо нам тогда говорилось, молчалось, мечталось…
Ты тоже любишь овраги! И не только летние, но и зимние!
Разве забыть мне тот случай? Сколько тебе было? Наверное, шесть – в школу ты еще не ходил. Но, может быть, все значительное и даже, может быть, самое главное происходит с нами как раз до школы. До обеда вы играли дома, а потом резко засобирались на улицу. Ты, Соня, Юля. Соня и Юля были соперницами, соперничая, конечно же, из-за тебя. «Если ты пойдешь к Соне – я не буду с тобой дружить…» Но зима, желание покататься на ледянках вас объединило. «Бабушка, я игрушки потом уберу!» Конечно, потом. Мне ужасно хочется остаться наконец одной, спокойно почитать, спокойно приготовить ужин. Но вот проходит час, другой… Дело идет к вечеру. Начинаю волноваться. Пожалуй, пора отправляться на поиски. Иду сначала в «свой», ближний овраг. Никого! Иду в другой, чуть дальше. И здесь никого! А уже темнеет, и мороз нехилый – за двадцать. Наступает момент, когда мной овладевает паника, страх. «Давай на машине по всем ближним улицам проедемся», – говорю деду. Но и на заснеженных, морозных улицах – нигде никого… Боже, что делать?!
И вот когда мое отчаяние достигает пика, вижу: по улице плетутся, донельзя усталые, два маленьких человечка – ты и Юля (Соня, значит, уже дома, а Юля живет в нашем конце). Слава Богу, нашлись! Трогаю твои руки – они в обледенелых варежках. Трогаю ноги – они в обледенелых штанишках. Скорее, скорей домой! Скорее – ноги в таз, в воду погорячее! Делаю все, что нужно, и причитаю: «Ну как ты не понимаешь – я уже с ума схожу! Пропали, нигде нет…» «Мы, бабушка, в дальний овраг ходили». «Ну зачем в дальний, если и в своем можно хорошо покататься? Посмотри, какие ноги холодные, не дай бог, заболеешь…» Причитаю и думаю: вот ведь ничего, ничего не чувствует и не понимает… что ему бабушкины переживания… И вдруг:
– Бедная бабушка… Ты не убирай игрушки, я сам уберу. Завтра. Как поем блинов…
Мог ли ты сказать что-то еще, более обезоруживающее, чем это? Мог. Но сказал именно так. Ах, если бы ты сохранил эту способность – сопереживать, жалеть – на всю жизнь. Сохрани, пожалуйста! Знаешь, зачем? Чтобы всякое сердце отзывалось тебе тем же…
А что было наутро! Про игрушки – кто из нас их убирал, я уже не помню. Но другое!..
– Бабушка, а ведь я вчера поссорился с Соней.
– Как?!
– У нее мама строгая. Соня покаталась в овраге и сказала: все, надо идти домой. А Юле разрешают гулять, сколько она хочет. И мне тоже так хотелось еще покататься с горки! И я сказал Соне: ну и иди. Трусиха. И Соня тогда сказала: ты мне больше не друг.
– Ну, милый мой, как же ты мог… Надо было как-то мягче сказать. А то – «трусиха». Может, она ушла не потому, что боится мамы. Просто не захотела ее расстраивать. Тебе так не кажется?
Молчит. Думает. Мы сидим за столом на кухне, пишем буквы (ты уже до школы умел читать и писать). Чувствую, что на душе у тебя неспокойно. И вот:
– Бабушка, я напишу Соне записку.
– А может, проще позвонить?
– Нет, я сначала напишу. А позвоним потом.
Звоним после обеда:
– Сонь, тут вот хотят с тобой поговорить. Я передаю трубку…
Ты берешь открытку и читаешь:
– Со-ня, про-сти ме-ня.
Я удивляюсь шепотом:
– Читать-то зачем? Ты скажи словами.
И тогда тем своим ласковым, душевным голосом (как вчера – «бедная бабушка…») ты говоришь:
– Соня, я был не прав. Я тебя люблю!
Я оцепенело сижу на диване, сраженная твоей искренностью. Господи, помогай этому ребенку всегда, во всякой ситуации, и сейчас, и потом…
Блины же – твоя любимая еда. Жарь хоть каждый день. Что я с радостью и делаю: не ломай голову, что на завтрак – блины! И – поприжаристей. Или бутерброды. Кашу – ни в коем случае! В садике надоела.
Дети помирились, снова играют вместе. Соня на год старше моего внука, но ей с ним интересно. Мне и самой интересно с ним. Словарный запас внука впечатляет, познания в самых разных, порой неожиданных областях – тоже; он знает, например, кто такой был Никола Тесла и в чем заключалась его научная и практическая деятельность; однажды я стала рассказывать ему о фашизме и концлагерях, он перебил меня вопросом: «Ты какую войну имеешь в виду – Первую или Вторую мировую?» Про физическое устройство мира – всякие там молекулы, атомы, электроны и протоны – элементарно может прочитать мини-лекцию. Про бабочек и жуков – тоже. Боже, сколько их было переловлено и посажено в то дошкольное лето в стеклянные банки – для наблюдений! А сколько времени мы провели у муравьиных куч, наблюдая жизнь неутомимых насекомых! Ты меня просвещал: «Тебе известно, что они обладают коллективным разумом? У каждого человека разум свой, а у них один на всех». – «Да откуда ты это знаешь?» – «Странно, что это не знаешь ты»… А еще у вас с Соней был период увлечения составлением различных смесей («Нам нужно растительное масло, уксус, крахмал. А если крахмал просто в воду – смотри, какой твердый он становится»)… Словом, быть интересным для девочки на год старше внуку не составляло труда. Но вот в чем заключался осложняющий жизнь момент: Соня – красавица. Большие глаза, пухленькие и румяные, как у девочек на дореволюционных открытках, щечки, аккуратный носик, а самое главное – вся она излучает какие-то фантастические, притягивающие к себе лучи. Несмотря на свой юный возраст, она, видимо, это знает и, можно не сомневаться, получает знаки внимания не только от моего внука, потому что однажды вдруг заявляет: