Врач же все на часы смотрит. — Ну, говорит, время ваше вышло! — Отнял листок, дал другой. Весь буквами заполнен.
— Вот, — говорит, — зачеркните букву «X», где только она встретится, да смотрите, не пропустите, — а сам — на часы.
Взглянул я, в глазах зарябило. И буквы все на «х» стали похожи. Стал я зачеркивать, чего сам не помню…
— Довольно, — говорит, — время ваше вышло!
Дают опять листок. Меня аж в холод ударило.
Ну, думаю, замучают. Пропал.
— На одной стороне, — говорит, — рассказ написан, да с пропусками. А напротив слова разные, вот вы и вставляйте подходящие…
Читаю: «Поехал крестьянин продавать сено», а напротив слова разные: «в баню, в кооператив, в банк».
Куда же, думаю, он поехал. В баню? В баню-то можно, да опять, как же сено? Пока будешь париться, и базар проморгаешь! В кооператив? Правильно. А если не принимает кооператив сено, как у нас, а только яйца да масло и скот?.. Не повезешь же обратно! В банк? Ну, нет. Там сена не сдашь. Вот, крестьянский заем купить, это можно.
А куда же сено везти-то? Ясно — на базар!
Так и написал.
— Ну, время ваше вышло. Не важно брат, — говорит врач.
Вышел я, как из бани. Эх, думаю, не видать мне двух треугольников, как своих ушей.
И приуныл.
Однако зря. Взяли меня все-таки в школу-то.
Под тальянку
Эй, прочисть, ребята ушки —
Слушай музыку мою:
Терармейские частушки
Под тальянку я спою!
Говори, играй, тальянка,
На мужицкий наш манер…
Не тужи, моя белянка,
Что миленок улетел.
Эстафет пришла по почте —
«Собирайся на терсбор», —
А мой батька испугался.
Думал: рекрутский набор!
За рекой собаки лают
Черные, мохнатые,
За границей все нас хают
Богачи пузатые.
Нам не нонеча жениться,
Нам не девок выбирать,
Лучше строю поучиться,
Как Советы защищать.
На горе стоит рябина,
На рябине цвету нет,
Как пойду в красноармейцы,
Погляжу на белый свет!
Мы с прияточкой сидели
На березовом бревне,
Как пойду в красноармейцы,
Буду помнить о тебе!
Уж ты, матушка-учеба,
Терармейская моя,
Всем врагам нашим на злобу
Обучила ты меня.
Все — за красную учебу,
Укрепим советский стан;
Охраним свою свободу
От буржуев разных стран!
Красноармейские частушки
1. На горе стоит скамейка,
Под горой скамеечка.
Мой-от мил — красноармеец,
Я — красноармеечка.
2. Моет мил красноармеец
Загорелое лицо,
Навалился на винтовку
И читает письмецо.
3. Поглядите-ко, подружки,
Это што там деется?
Красна армия дерется
Алой флаг алеется.
4. Красна армия такая —
Никому пощады нет,
Колчака давно не стало,
Врангеля в помине нет.
5. Скоро, скоро мой товарищ
В Красну армию пойдет,
Вместо милочки винтовку
К белой груди он прижмет.
6. Нам казарма — мать родная,
Шлем с звездой — отец родной,
Трехлинейка, моя милка,
Проводи меня домой.
Тяжелый день
Правду говорила моя мамаша, что понедельник тяжелый день и ничего в этот день начинать не надо.
Кроме этого я сделал самостоятельное открытие, что особенно злостные понедельники это те, что падают на четные числа. Если, например, понедельник 15 числа — это еще не беда, но уж коли 20 или 22 — пропащий день.
Имею опыт — потому говорю.
Был понедельник, 3 января, примерно, — ничего. Прошел, как полагается. Потом был понедельник 10-го — наряд получил. За что спрашивается?! — За винтовку! — вчера не чистил и сегодня только пощупал, да и бросил, — говорит командир отделения. Говорит, а того не понимает, что раз вчера я не чистил, не могу сегодня начинать. Все равно удачи не будет — понедельник тяжелый день. Да разве ему объяснишь! Пришлось дневалить у ворот вне очереди — на морозе. А все 10-е число.
17 числа (следующий понедельник) ничего не случилось. Получил выговор перед строем за самовольную отлучку в город в воскресенье, но никакого наказания не получил, и день прошел спокойно. (Замечайте, 17 — число нечетное!)
24-го с утра у меня было нехорошо на сердце. Чуял, что день много несчастий принесет. Во сне с черным котом целовался, утром портянку насилу разыскал — в сундучке оказалась, — и под ложечкой какое-то шевеление все чувствовалось. Однако первые два часа прошли благополучно. Умылся, чаю напился, винтовку посмотрел (дырку видно), потер немного — все хорошо.
— Ну, — думаю, — может, сегодня и пронесет мимо! Может, 24-е число, не в пример прочим понедельникам, счастливое и ничего со мной неожиданного не случится. Только успел подумать, глядь, дежурный бежит.
— Егоров! — кричит. — К командиру роты.
У меня аж сердце упало до самой слепой кишки. Так и чувствую — около пупка — чуть пониже бьется. Ну, думаю, началось!..
Вхожу в канцелярию. Командир роты сидит, бумажки какие-то рассматривает — вижу, посмеивается и усы крутит. Ну, думаю, добрый… ничего…
— Явился, — говорю, — товарищ командир роты, по вашему приказанию.
Поглядел он на меня — и брови сморщил:
— Где вы были вчера? — спрашивает.
Ну, что тут отвечать? Не скажешь же, что у Маруськи был — причина для самовольной отлучки неуважительная! Надо бы что-нибудь придумать, да думать-то некогда.
— Да… да… я… товарищ командир… у меня…
Тьфу. Чорт… ничего в голову не лезет! Беда!..
— Ну, — говорит. — Что же замолчали?
— У меня, — говорю, — причина для увольнения в город самая удовлетворительная… и даже очень серьезная… У меня, — говорю, — мамаша помирает и приехала проститься — повидаться в последний раз перед смертью.
— Кто приехал?.. Умирающая мамаша! Вы что шутки пришли сюда шутить!
Вижу — аж покраснел командир. Сообразил я, что напутал немного, — да куда ж теперь пятиться… Дай, думаю, напролом попру, авось, пробьюсь!
— Нет, — говорю, — товарищ командир, не мамаша приехала, а папаша, как мамаша больна, не только ходить, даже ездить не может и скоропостижно умирает от разрыва сердца, потому вместо нее папаша приехал, чтобы проститься.
— Мать умирает, а отец проститься приехал?! Так что ли?
Глаза прищурил командир и пальцами по столу стучит. Вижу, опять напутал.
— Нет, — говорю, — он приехал, чтобы меня в отпуск пустили на неделю по случаю похорон.
Эх, думаю, може, и впрямь отпустят!
— А почему же вы не просились в город, раз отец приехал?
— Я боялся — не пустят…
— Дурака вы валяете, товарищ Егоров. Не молодой вы красноармеец, чтобы порядков не знать, да и мы вас достаточно знаем. Идите. Взыскание получите. И сегодня же приведите ко мне вашего отца. Я поговорю с ним относительно отпуска.
— Слава богу, — думаю, — прошла гроза! Нарядиков парочку придется отнести — ну, что ж поделаешь. Понедельник — несчастный день!
Через 15 минут несет мне старшина увольнительный билет и говорит:
— Сейчас же идите в город к отцу и ведите его сюда!
Летел я, словно пропеллер мне сзади привернули. Вот так понедельник! Бывают среди них и счастливые дни. И на занятиях не присутствую, и Маруську увижу, и отпуск, может быть, получу…
Вдруг меня будто по голове кто ударил!
А отец? Где же взять отца?! Не выпишешь же на два часа из деревни за 500 верст! Остановился я среди дороги и что делать не знаю. Как я к командиру роты явлюсь? Что ему скажу? Влетит по первое число — это одно, а второе — отпуск пропадет. Ведь совсем было получил, а теперь…
Шлем об землю со злости ударил и чуть не заплакал от обиды.
Однако не заплакал и, шлем обратно подняв с земли, направился к Маруське. Рассказал я ей про свое горе, но она ничего печального в этой истории не увидела, а даже наоборот:
— Домой тебе ехать незачем, — говорит, — получишь отпуск и недельку у меня проживешь!..
— Какой отпуск? Отца-то, отца где мне взять?. По радию не вытребуешь!..
— Дурень ты, — Маруська говорит, — командир твоего отца, чай, сроду не видал. Так, что ли?
— Ну, да… так…
— Ну и бери дворника нашего Якова. Дай ему полтинник — он и согласится с тобой сходить к командиру заместо отца.
Ведь придумала же! А говорят: «бабы!»…
Позвала Маруська Якова. Он долго не ломался: полтинник на дороге не валяется, а делать все равно нечего.
К командиру роты вместе явились.
Яков такого отца разыграл, что я аж глаза на лоб выпустил. Как почал рассказывать о материнской болезни, о хозяйстве, о налоге — так куда тут, и не подумаешь, что городской житель.
— Мне бы, — говорит, — рублей триста денег, так я бы себе хмельник выстроил и жил бы припеваючи, да вот, где их возьмешь? У нас, на Волыни, многие, — говорит, — хмелем только и живут. Доходное дело…
Тут командир роты ввязался:
— Как на Волыни?! Ведь вы из Тульской губернии.
Яков за бороду схватился.
— Да, да, — говорит, — из Тульской. Да и в Тульской, чай не хуже Волыни…
Покосился на него командир роты, да и спрашивает:
— А скажите, товарищ Егоров, как вас по имени отечеству не знаю, ваше село далеко от Красовки?
А тот ему:
— По имени отечеству меня Яковом Петровичем Михайловым зовут, а от Красовки до нас, думаю, верст 25 будет.
Встал командир роты:
— Яков Петрович Михайлов! А сын у вас Семен Иванович Егоров?! А Стешино от Красовки всего 2 версты, а сам я из Красовки, а деда его (на меня кивает) помню и отца знавал. Скажите теперь, кто вы таков.