Работа над схематичной историей затянулась, ее пытались наполнить жизненными сценами, а Марлен волею случая озаботилась судьбой актера Джона Джильберта.
Очевидно, ее привлекла его история — и творческая, и личная, не столь уж типичная для Голливуда. Он успешно снимался, пленяя своим жгучим взором и сексуальными усиками всех женщин, был четырежды женат и потерпел крах от последней возлюбленной — знаменитой Греты Гарбо, с которой снялся в успешном фильме «Королева Кристина», несмотря на мед, что сначала потоками изливала актриса на своего партнера, она грубо отвергла его, вызвав возмущение всей голливудской общественности. Согласившись стать его королевой не только на экране, но и в жизни и назначив день и час свадьбы, на брачную церемонию Гарбо не явилась.
Вне себя от горя, позора и злобы, жених сотню раз отмерял расстояние от алтаря до входной двери, я затем с криком «Это вы так воспитываете актрис!» и с кулаками набросился на собиравшегося стать шафером руководителя студии Луиса Майера. Избил его и пнул ногой.
— Вам будет перекрыта дорога на экран, навсегда; ни в один фильм, ни на одну студию вы не попадете! — услышал Джильберт. И это были не пустые слова.
Джильберт запил. Марлен решила его спасти. Уговорила его остановиться, добилась, прибегнув к ультиматуму «Сниматься буду только с ним», что Джильберта утвердили на роль в «Желании».
— У тебя прекрасно получится инженер: он же стал невольным участником скандала, — убеждала она актера.
Не оставляла его ни на день, ни на час, брала его с собой на приемы, вечеринки и званые обеды, ходила с ним к психоаналитику. Узнав, что он любит плавать, проводила часы с ним у бассейна, беседуя, загорая и купаясь, как она объяснила, в традиционном для Германии виде — голышом, такого внимания он не испытывал никогда в жизни. Время у нее было: сценарий «Желания» дорабатывали почти год.
В сентябре 1935 года приступили к съемкам, для Джильберта, по замыслу режиссера, появилась специально для него написанная роль. Не то чтобы большая, но очень важная для развития сюжета. Он играл мошенника, выдающего себя за дворянина. Это вместе с ним Марлен разрабатывает необычный и забавный план, как снова стать обладательницей украденного.
Чувствуя одобрение и поддержку Марлен, Джильберт отлично справился с ролью и расцвел на съемочной площадке: выглядел пышущим здоровьем, влюбленным, счастливым. И трезвенником.
И тут, как в традиционном фильме: чтобы не заскучал зритель, новый и неожиданный поворот: Марлен перестает замечать Джильберта. И не случайно. Трудно проверить, что говорила Гарбо своему воскреснувшему любовнику, нагрянув вдруг в его гримерную, и насколько долго пробыла она там, но последствия были безусловно в характере Марлен: она уходила от возлюбленного первой, если видела его счастливым с другой.
Конец этой истории печален. Исчезновение Гарбо, алкоголь, срыв съемок, снятие с роли, сердечные приступы. Узнав об этом, Марлен, как только закончили «Желание», вновь забрала Джильберта к себе на виллу, что она снимала. Готовясь к Рождеству, вызвала его малолетнюю дочь, приготовила всем подарки, зажгла на елке небольшие немецкие свечки, испекла традиционный для Германии штрудель. И все были счастливы.
Но неделю спустя прислуга обнаружила его мертвым, лежащим у бассейна. Он не дожил до тридцати семи лет. Биограф Стивен Бах заметил точно: «Трагедией Джона Джильберта была не его смерть, а его жизнь».
О, эти сады Аллаха!
По каждой новой роли Марлен по-прежнему советовалась со Штернбергом. Иногда по телефону.
— Мне прислали сценарий, и я сразу вспомнила «Марокко».
— Что за сюжет?
— Снова Сахара, которая теперь называется садом Аллаха. Оказывается, арабы эту гигантскую сковородку нарекли садом своего божества!
— Надеюсь Селзник не рассчитывает на арабского зрителя, который никогда не сделает кассы. — Джозефу явно не нравилась новая попытка откусить хотя бы йоту успеха от его прежней работы. — Ты, надеюсь, не собираешься появиться в этом саду в цилиндре и белом фраке?!
— Нет, нет, — успокоила его Марлен, — твоя работа останется неповторимой. А история, что я вычитала из сценария, настолько нова, что аналогична той, которую я видела в детстве на своем первом киносеансе: монах, раздираемый плотскими желаниями, бежит из монастыря и женится на незнакомке, не представляющей, что ей достается в мужья расстрига.
— Нового мужа тебе уже нашли? И кто будет готовить это свеженькое варево из тухлых продуктов? — поинтересовался Джозеф.
— Можешь быть уверен — я ни в чем не повторю вылепленную тобой героиню, — ответила Марлен, отлично понимая, что именно беспокоит Штернберга.
Замечание о свежести сюжета попало в точку: роман «Сад Аллаха» появился в 1904 году, почти одновременно с появлением Марлен на свет. В начале века история монаха, нарушившего обет и предавшегося мирским усладам, вызвала у читателей шок. Наивные люди расхватывали книгу, как никакую другую, считая ее крамольной. Еще бы: ее автор Роберт Хитченс покусился на святое — воспел измену символу веры! И «Сад Аллаха» выпустили невиданным по тем времена тиражом, затем переделали в пьесу, а позже и в сценарий.
Марлен Дитрих на съемках фильма «Сад Аллаха». 1936 г.
Между прочим, монах и в романе и в его трансформациях был русским, носил русское имя Борис и польскую фамилию Андровский. На эту роль, по замыслу продюсера, в партнеры Марлен прочили еще молодых, но уже вкусивших успех актеров Лоуренса Оливье, Роберта Тейлора, Фредерика Марча. Они не могли претендовать на столь же баснословный гонорар, что собирался бы платить Селзник Марлен — двести тысяч долларов. Никогда ее работа не оценивалась так высоко.
Все претенденты на монаха прошли пробы, один за другим, но никто не устроил режиссера:
— Вы слишком красивы для расстриги и недостаточно мужественны для обуреваемого похотью самца, — повторял Ричард Болеславский каждому.
И тут случился поворот судьбы, от которой не уйдешь: ассистентка по подбору актеров увидела коренастого крепыша, начинающего французского актера по имени Жан Габен.
— Прекрасный партнер для мисс Дитрих! — убеждала она режиссера, но, видно, время встречи Марлен и Жана еще не настало. Габен был отвергнут.
В конце концов на роль русского монаха назначили типичного француза Шарля Буайе, молодого, известного только в своей стране и год назад переехавшего в Америку.
— Одним хорош — не успел еще примелькаться, — успокоил себя режиссер.
Буайе не вызвал у Марлен никаких симпатий, но она как всегда послушно выполняла все указания режиссера: ластилась к герою, но при этом оставаясь неприступной и влекущей одновременно.
— Не женщина, а сосуд соблазнов! — кричал режиссер и был удовлетворен вполне, картина снималась в цвете, и никогда еще Марлен не была так преступно прекрасна. Тонкие критики сравнивали ее с изысканной фреской, но не в рамке под стеклом, а на свободе — живой и необыкновенно привлекательной.
Самой Марлен «Сад Аллаха» запомнился как скопище мучений, которые еще никогда не приходилось испытывать.
Съемочная группа выехала в так называемую Лютиковую долину в штате Аризона. Лютики в апреле уже не цвели, и трудно было представить, что когда-нибудь они появлялись на этой раскаленной земле. Селзник услужливо воздвиг здесь палаточный городок, куда устремились, спасаясь от жары, все населяющие эту американскую пустыню скорпионы. Ядохимикаты на них не действовали, ловили их, словно бабочек, сачками или укрывались по ночам с головой в мешках, предназначенных для хранения одежды.
Рабочий день начинался в три утра, или, скорее, ночи, когда еще ощущалась прохлада, весьма относительная: через час все, что надевали актеры, становилось мокрым. Грим начинал течь, с мокрой лысины Буайе парик сползал посередине эпизода, к полудню и актеры, и все техники, работающие в трусах, выдыхались до основания. Прикоснуться к аппаратуре и не получить при этом ожога никому не удавалось, о продолжении съемок не могло идти и речи. К тому же на группу внезапно обрушивались песчаные бури. Они могли продолжаться час или больше, но что это такое, знает только тот, кто их пережил.
Марлен жила в персональной палатке, ничем не отличающейся от других. Терпела, ждала съемок и ненавидела Ричарда Болеславского, служившего когда-то во МХАТе и не пренебрегавшего криком: «Не верю! Еще один дубль!» И то, что Марлен вначале воспринимала с улыбкой, превратилось в пытку. Услышав в невыносимой жаре это «Не верю!», Марлен не раз падала в обморок, теряя сознание. Но, очнувшись, продолжала работать и снова играла в декорациях, изрядно подпорченных песчаными бурями.
Съемки продолжались два месяца и конца им не было видно. И только когда против Лютиковой долины запротестовали инженеры, заявившие, что за результат, какой даст в такой жаре пленка, они не ручаются, Селзник съемку остановил и вернул всех в Лос-Анджелес, город у самого синего моря.
Но бывает и так: лютиковские мучения закончились, начались новые. Ни в какое сравнение с прежними они, правда, не шли.
— После аризонского пекла меня могли напугать только съемки среди ледяных торосов Антарктиды, где от мороза летят термометры, — сказала Марлен коллегам, и те в ужасе зашикали на нее:
— Не накличь новой беды!
Сцены, что сняли в павильоне в роскошной обстановке, когда и на перерыв уходить не хотелось, только бы сниматься и сниматься, после проявки пленки цветовики забраковали: они никак не монтировались с теми, на которых ухлопали столько сил в Долине лютиков.
— В чем дело? — метался по павильону Дэвид Селзник. — Это все выдумки, мы и так уже превысили смету вдвое! Вы хотите, чтоб я вылетел в трубу?!
Но против лома нет приема: песок, что лежал в студии, привезли за два квартала — с берега Тихого океана, он был вдвое темнее лютиковского. Хочешь — не хочешь, а съемки пришлось остановить и ждать, когда придут вагоны, полные аризонского сыпучего золота.
«Деньги буквально летели на ветер», — записала Марлен. Отснятые в павильоне эпизоды актерам пришлось повторить заново.