— Если так, то почему же другие не воспользуются ее опытом? — спросил я.
— Я думал об этом, — грустно сказал Утесов. — Мне уже поздно. Хотя, когда читаю со сцены монолог «Перелистывая страницы», не скрываю, что воспользовался примером Марлен Дитрих. Но тут есть обстоятельства, для меня, увы, уже непреодолимые. Сколько ей было лет, когда она приезжала к нам?
— В 1964-м ей исполнилось шестьдесят три.
— А мне в ту пору уже было почти семьдесят! А после шестидесяти, знайте, каждый год идет за два! И хорошо, что новый монолог я читаю сидя. Стоять на сцене два часа — не каждый выдержит. Шульженко пела свой юбилейный концерт в семьдесят лет, — два отделения, с большим антрактом, с оркестровой фантазией минут на десять, но двадцать песен! Это подвиг! Так можно выложиться раз в жизни. В такие годы!
А если ты стоишь в Москонцерте на графике и обязан делать пятнадцать концертов в месяц! Да еще осознавать свой долг: не поешь — не работает твой оркестр, а кормить семью нужно каждому.
Счастье, что этих проблем Марлен не знает. Есть дирижер, есть партитуры, в каждой стране приглашаются другие музыканты — и пой себе столько, сколько захочешь. Но всегда в одном отделении и не больше часа. Тут я американской охране труда готов петь аллилуйю! Задержишь выступление на минуту — плати музыкантам сверхурочные или получи забастовку. Там с этим просто.
Я, конечно, когда после концерта зашел к ней, не удержался и спросил, как она пришла к своему открытию.
— На досуге, — ответила она, ну, в смысле — от нечего делать.
Удивительно? Но ведь смешно представить себе ее в позе роденовского мыслителя, ломающего голову, куда пристроить концертную программу или где отыскать высокопрофессиональных музыкантов.
Это я сейчас обеспокоен этим, как никогда прежде. Большие оркестры теряют популярность, приглашать сразу двадцать пять гавриков — дорогое удовольствие, оттого и концерты стали реже, и короче, а гаврики ищут место, где куски пожирнее. Сидишь и ломаешь голову, как привлечь публику и где отыскать приличных музыкантов.
И все чаще думаешь: эх, нам бы такую советскую Марлен!
Гастрольный — не значит плохой
Судя по отдельным номерам концерта Марлен, что сняты за рубежом, в Москве мы увидели несколько иной вариант, нежели зрители Лас-Вегаса и лондонского «Кафе де Пари». Уязвленное чувство — «а мы чем хуже» — можно успокоить одним: гастрольный концерт — не значит плохой, но он может быть принципиально другим.
Судите сами. Марлен спела несколько песен в своем пуховом одеянии, сбросила его, дав налюбоваться публике, стала петь в прозрачном платье, сплошь увешанном хрустальными подвесками (один из внуков, увидав Марлен в нем, завопил от восторга: «Ты — рождественская елка!»). Она предваряла следующую песню разговором:
— Фильм, что принес мне известность, вам известен. Это «Голубой ангел», как и песня, прозвучавшая в нем. (Зал начинал аплодировать.) Нет, нет, — останавливала аплодисменты Марлен, — совсем не та, о которой вы думаете. Это песня… (Она держала паузу, смотря в зал.) Это песня… (И не было случая, чтобы с галерки или из партера не раздавался крик: «Лола!») «Лола», — повторяла Марлен, кивала дирижеру, оркестр начинал вступление, а Марлен неожиданно и не спеша удалялась за кулисы. На сцену тут же выскакивала подтанцовка — шесть девушек, они выделывали под мелодию первого куплета ногами кренделя и ровно через тридцать секунд (сам проверял!) на сцену вылетала Марлен в фокстротном ритме и, не оставляя и секунды на паузу для аплодисментов, что сокрушали зал, начинала петь «Я прекрасная Лола». Зал не сразу смолкал, пораженный молниеносной быстротой преображения актрисы. Я, может быть, ошибаюсь, но, кажется, это называется трансформацией: за тридцать секунд она смогла сменить платье на белый фрак, белые брюки и такой же цилиндр, надеть черные ботинки на высоком каблуке и повязать черный же галстук.
— Я очень гордилась этим волшебством, — сказала мне Марлен. — Поверьте, без тренировки оно не дается так легко, как кажется уважаемой публике!
Я верил и только оттого, что однажды видел, как в своем спектакле менял костюмы и маски Аркадий Райкин. У него этот механизм был доведен до совершенства, и все-таки после пяти-шести переодеваний, что шли подряд, без пауз, взмыленный артист падал на диван без сил.
«Важно знать свою ахиллесову пяту и не позволять другим прикасаться к ней».
Миниатюра «Гостиница “Метрополь”» из спектакля, что мы собирались записывать, начиналась с появления японца, который выражал недовольство предоставленным ему номером. Продолжая возмущаться, он наполовину скрывался от публики, произнося последние фразы монолога. А в это время с артиста сдирали все, что уже не видел зал, натягивали один рукав ливреи, надевали на ноги стариковские валеные боты, и как только Райкин целиком оказывался за сценой, заканчивали его преобразование — парик, маска, фирменная фуражка, а Райкин, не теряя ни секунды, в это же время начинал речь швейцара, которому не дают покоя эти иностранцы со своими иностранными языками, и выходил на сцену при полном параде. А те, кто стоял за занавесом, уже были наготове к превращению артиста в совсем другого человека и даже другого пола — в дежурную по иностранцам Агнессу Павловну.
— Наша «Лола-Лола» имела феноменальный успех, — продолжала свой рассказ Марлен. — Я пела песню дважды без перерыва — надо же было дать публике хоть услышать слова. А затем мы с подтанцовкой из тростей, что были в руках у каждого, сооружали балетный станок, делали несколько упражнений, задирая ноги не ниже солисток «Лебединого озера», музыка менялась, и мы начинали канканировать. Получался песенно-танцевальный аттракцион минут на шесть — не мало. Слава богу, публика успокаивалась не сразу, и, пока девочки принимали удар на себя и находили разные способы поклонов, я успевала переодеться и выходила, еле отдышавшись, на следующую песню.
— Почему же мы не увидели этого? — спросил я с сожалением.
— Вы сожалеете? — улыбнулась скептично Марлен. — А что же делать мне? Поинтересуйтесь, какая актриса откажется от номера, вызвавшего шумный успех?! Здесь все объясняется просто: ваш Госконцерт меня бы не потянул.
Я не люблю бухгалтерию, но Берт вам мог бы показать, сколько стоят наши концерты, если приехать к вам полным составом. Танцовщицы, обслуга, гостиница, авиабилеты — прикиньте, что в итоге. В Москве мы получаем по минимуму, но я согласилась, потому что Берт хотел увидеть ваш город. И нисколько не жалею об этом.
Мне кажется, нам с Бертом стоит задуматься, нужна ли нам вообще подтанцовка и вся эта мишура. Эффектная, но мишура. Все-таки она из другой оперы. Берт тянет программу совсем в иную сторону, и, мне кажется, правильно делает. Я даже стала чувствовать себя очень серьезной певицей, не к лицу которой заниматься пустяками. Не так ли?
Мечты и фантазии
В мае 2009 года Президент России подписал указ, запрещающий искажать историю Второй мировой войны и особенно роль наших войск в победе над гитлеровской Германией.
Можно надеяться, что сатирические фантазии на темы минувших сражений не подпадают под этот указ. Иначе Квентину Тарантино пришлось бы у нас несладко. Он буквально через неделю после появления означенного документа показал на Каннском фестивале новый фильм «Бесславные ублюдки». В нем Вторая мировая война в самом разгаре совершает резкий поворот благодаря удачному покушению на Гитлера и его подручных. Покушение это совершено спецбригадой кинозвезды Бреда Питта, в состав которой вошли евреи и американцы, имевшие на фюрера зуб.
— В этой картине я воплотил мою мечту, найдя сказочный путь освобождения человечества от фашизма, путь, о котором я денно и нощно мечтал! — объяснил режиссер зрителям в Каннах.
Мечты, что парят над реальностью и не связаны с нею, называют наивными. Марлен нередко погружалась в них. Она мечтала о своем сильнейшем воздействии на Гитлера.
— Ночная кукушка всегда переспорит дневную, — говорила Марлен. — Я бы пошла на многое, отбросив свои желания и нежелания, но добилась бы своего. Представьте, я возвращаюсь в Германию сразу после «Марокко» — женщина с задатками юноши — предел желаний фюрера. Мои фильмы он смотрит ежедневно, по одному каждый вечер, отходя на сон грядущий. И разве я допустила бы войну, уничтожение людей, библиотек и городов?! Все пошло бы по-другому.
Она говорила об этом Билли Уайлдеру с широко раскрытыми глазами, светящимися мечтой. Он посчитал, что мечты Марлен были не настолько уж беспочвенными. И вспоминал об этом:
— Мы встретились после войны, и она рассказала, что неоднократно получала от Гитлера предложения вернуться в Германию. Ей, как она говорила, было обещано, что сам Гитлер встретит ее на вокзале и по ковровой дорожке проводит до дворца на Вильгелштрассе.
Я почувствовал в ее голосе искреннее сожаление. А наш разговор она закончила тирадой о своей разбитой мечте:
— Может быть, я все-таки должна была принять предложение Гитлера. Ну, что мне мешало?! История свидетельствует, что на ее ход часто влияли женщины. Подумайте, — она улыбнулась, — и меня в толстых фолиантах назвали бы не актрисой, а исторической женщиной! Мне часто говорят, что я обладаю даром убеждения. Могу переубедить упрямого режиссера, правда, только иногда, но зато всегда убедить актеров, особенно мужчин. Гитлер ведь тоже постоянно актерствовал. Я точно знаю, он брал уроки актерского мастерства, даже могу назвать того, кто научил его этим покровительственным жестам, увидев которые поднимался омерзительный крик: «Хайль! Хайль!»
Я бы не допустила этого, объяснила их неэстетичность. И смогла бы его отговорить от его ужасной политики, объяснила бы, какие ценности хранит Европа, что нельзя бесцеремонно вмешиваться в жизнь художника, который творит ежедневно и не знает перерывов, оставаясь в небесах, как ласточка, которая, по закону мудрой природы, должна никогда не приземляться — иначе она не взлетит и ее ждет конец…