Полная женщина - её звали Ангелиной Семёновной - приподнялась и схватила маму за руку:
- Ах, мужчины этого не понимают! Конечно, я присмотрю за ребёнком! (Так прямо и сказала: «за ребёнком»!) Я его познакомлю со своим Веником.
Я подумал: «Бывают же такие имена: «Веник»!.. Ещё бы метёлкой назвали!» - и засмеялся.
- Вот видите, как он доволен! - воскликнула Ангелина Семёновна. - Меня все дети любят, просто обожают!
Подполковник отвернулся от окна и удивлённо взглянул на меня, точно хотел спросить: «Неужели вы и в самом деле так уж её любите?» За всех детей я отвечать не мог, но мне лично Ангелина Семёновна не очень понравилась. И вообще, я не понимал, как можно про самого себя сказать: «Меня все обожают».
Оказалось, что Ангелина Семёновна и Веник тоже ехали в Белогорск, но каким-то «диким способом». Что это значит, я тогда не понял. Мне сразу вспомнилась школа, потому что математик Герасим Кузьмич часто нам говорил: «Задача простая, а вы решаете её каким-то диким способом».
- Мы - дикари! - сказала Ангелина Семёновна. - А это, - она нежно наклонилась к Венику, - мой маленький дикарёныш. Хочу залить его сметаной и молоком.
Мне представилось, как бледный «витязь», по имени Веник, барахтается в сметане и молоке и пускает белые жирные пузыри. Я снова засмеялся.
- Вы оставляете своего сына в прекрасном настроении, - заявила Ангелина Семёновна. - Он среди родных людей!
Но мама перед уходом всё-таки обратилась к подполковнику:
- Вы уж тоже присмотрите, пожалуйста, за моим Сашей. Ладно?
Подполковник кивнул - и она перестала сутулиться, словно у неё гора с плеч упала.
Потом мама пожелала всем счастливого пути, поцеловала меня и пошла на перрон, к бабушке.
На перроне она сложила ладони рупором и крикнула:
- Не забудь про самое главное! Не забудь!..
И, разрушив свой рупор, погрозила мне пальцем. Подполковник, тоже глядевший в окно, конечно, ничего не понял.
А я всё понял - и у меня сразу испортилось настроение.
КАК Я ЛЕТОМ ДВОЙКУ ПОЛУЧИЛ
Лишь только тронулся поезд, Ангелина Семёновна сейчас же начала «шефствовать» надо мной.
Прежде всего она попросила, чтобы я уступил её Венику свою нижнюю полку.
- Он у меня очень болезненный мальчик, ему наверх карабкаться трудно, - сказала Ангелина Семёновна.
- Альпинизмом надо заниматься, - усмехнулся подполковник, которого звали Андреем Никитичем.
- Веник обойдётся без посторонних советов. У него есть мама! - отрезала Ангелина Семёновна. Она вообще косо поглядывала на Андрея Никитича.
А я, конечно, с удовольствием уступил нижнюю полку, потому что ехать наверху куда интересней: и на руках можно подтягиваться, и в окно смотреть удобней.
Но это было только начало.
Ангелина Семёновна очень точно знала, на какой станции что должны продавать: где яички, где жареных гусей, а где варенец и сметану. На первой же большой остановке она попросила меня сбегать на рынок, который был тут же, возле перрона.
«И так уж продуктовый магазин в вагоне устроила! - подумал я. - Куда же ещё?..» Мне очень хотелось побегать вдоль вагонов, добраться до паровоза, посмотреть станцию, но пришлось идти на рынок. Сама Ангелина Семёновна командовала мной сквозь узкую щель в окне: «Вон там продают куру! (Она почему-то называла курицу «курой».) Спроси, почём кура… Ах, очень дорого!.. А вон там огурцы! Спроси, почём… Нет, это невозможно!»
В результате я так ничего и не купил. Но Ангелина Семёновна объяснила мне, что для неё, оказывается, самое интересное - не покупать, а прицениваться.
То же самое было и на второй большой остановке. А на третьей я не стал спрыгивать вниз, нарочно повернулся носом к стенке и тихонько захрапел. Но Ангелина Семёновна тут же растолкала меня. Она сказала, что спать днём очень вредно, потому что я не буду спать ночью, а это отразится на моём здоровье, за которое она отвечает перед мамой, - и поэтому я должен сейчас же бежать на станцию за варенцом.
- Вы просто эксплуатируете детский труд, - не то в шутку, не то всерьёз заметил Андрей Никитич. - Послали бы своего Веника. Ему полезно погулять на ветерке - вон какой бледный!
Ангелина Семёновна очень разозлилась.
- Да, Веник - болезненный мальчик! - сказала она так, будто гордилась его болезнями. - Но зато он отличник, зато прочитал всю мировую литературу! Он даже меня иногда ставит в тупик.
- А за что это «зато» он отличник? - спросил Андрей Никитич своим спокойным и чуть-чуть насмешливым голосом. - Можно подумать, что одни только хлюпики похвальные грамоты получают. Вот Саша, наверно, тоже хорошо учится.
При этих словах у меня как-то неприятно засосало в том самом месте, которое называют «под ложечкой».
- И у меня племянник отличник, - продолжал Андрей Никитич, - а такие гири поднимает, что мне никогда не поднять.
- Ну, Веник циркачом быть не собирается! - заявила Ангелина Семёновна. И сама поплелась на станцию.
С тех пор она больше не разговаривала с Андреем Никитичем. Да и со мной тоже. Ко мне она обращалась только в самых необходимых случаях. Например, говорила: «Мне нужно переодеться». И мы с Андреем Никитичем оба выходили в коридор.
Он тоже, как и Ангелина Семёновна, хорошо изучил наш путь и знал, казалось, каждую станцию. Но только совсем по-другому.
- Видишь кирпичную коробку? - спрашивал он. - Это консервный завод. Сома в томате любишь? Так вот здесь, на той вон речке, что за станцией, этого ленивого сома в сети загоняют, а потом уж в томат и в банку!.. А вон там, за поворотом, большущий совхоз. Животноводческий!.. Когда в самолёте летишь, кажется, что облака с неба вниз спустились и ползают по земле. А на самом деле это белые овцы. Стада овец!
Андрей Никитич ехал в гости к брату.
- Врачи советуют лечиться, в санаторий ехать, - сказал он. - А я на охоту да на рыбалку больше надеюсь. Вот и еду…
Я как услышал, что Андрею Никитичу надо лечиться, так прямо ушам своим не поверил. Зачем, думаю, такому силачу лечиться? Ведь Андрей Никитич в два счёта справился с окном, которое, как говорили проводники, «заело» и которое они никак не могли открыть.
Он заметил моё удивление и сказал:
- Да, облицовка-то вроде новая, не обносилась ещё, а мотор капитального ремонта требует.
- Какой мотор? - удивился я.
Андрей Никитич похлопал себя по боковому карману - и я понял, что у него больное сердце.
- Если не вылечусь, перечеркнут мои боевые погоны серебряной лычкой - и в отставку. А не хочется мне, Сашенька, в отставку, очень не хочется…
Андрей Никитич заходил по коридору. Шаги у него вдруг стали медленные и тяжёлые-тяжёлые, как будто он на протезах ходил.
Потом он остановился возле окна, погрузил все десять пальцев в свои густые, волнистые волосы и стал изо всей силы ерошить их, словно грустные мысли отгонял.
- А ведь я на следующей станции за Белогорском вылезаю, - сказал Андрей Никитич. - Выходит, соседями будем.
Я очень обрадовался:
- Приходите к нам в гости! А? Вам ведь, наверно, гулять полезно? И дедушка как раз доктор…
Я достал нарисованный мамой план городка. Там была и дорога, которая вела от станции к дедушкиному домику. Это мама для меня нарисовала, чтобы я не заблудился. Андрей Никитич долго разглядывал план и чего-то ухмылялся про себя.
- Ладно, - говорит, - как-нибудь нагряну.
Вечером Андрей Никитич достал из бокового кармана маленькие, как будто игрушечные, походные шахматы, и мы стали сражаться. Я не выиграл ни одной партии. Но Андрей Никитич не предлагал мне фору, не давал ходов назад и долго обдумывал каждый ход. Мне это очень нравилось, и я сдавался с таким радостным видом, что Венику издали, наверное, казалось, будто я всё время одерживаю самые блистательные победы.
Венику тоже захотелось сыграть в шахматы. Но я заметил, как Ангелина Семёновна наступила ему на ногу, он испуганно заморгал глазами и уткнулся в книгу.
А ночью я вдруг проснулся оттого, что вспыхнул верхний, синий свет. Я приоткрыл глаза и увидел, что Андрей Никитич ищет что-то в боковом кармане кителя, который висел у него над головой на гнутой алюминиевой вешалке. Наконец он вытащил из кармана кусочек сахара. От синей лампы и белоснежный сахар, и серебристая вешалка, и зелёный китель, и лицо Андрея Никитича - всё казалось синим.
«Проголодался он, что ли? - удивился я. - Вот странно, взрослый, а сладкое любит. В боевом кителе сахар таскает!» Но тут я увидел, что Андрей Никитич достал из-под подушки маленький пузырёк, стал капать из него на сахар и шевелить губами - отсчитывать капли. Потом он спрятал пузырёк обратно под подушку, а сахар положил в рот - и вдруг тяжело задышал. Я вспомнил, что так же вот принимала лекарство моя бабушка, когда у неё, как она говорила, «сосуды лопались».
Я приподнялся и тут только разглядел, что лицо у Андрея Никитича очень бледное (издали-то мне синяя лампа мешала разглядеть), а на лбу выступили крупные капли.
- Андрей Никитич, вам плохо? - тихонько прошептал я. - Может, нужно что-нибудь?
- Нет, нет… Ничего не нужно, - шёпотом ответил он и через силу улыбнулся. - Спи… Тебе ведь завтра вставать рано.
Я потушил синюю лампу, но долго ещё не решался уснуть: а вдруг Андрею Никитичу станет плохо и нужна будет срочная помощь? Чтобы не слипались глаза, я стал глядеть в окно. А за окном медленно просыпалось утро. Понизу стелился белый туман, а поверху - такие же белые клубы от паровоза. Между этими дымками, как на длинном-предлинном экране, проносились поля, деревни, неровные, словно с отбитыми краями, голубые блюдца озёр…
Так незаметно я и заснул.
Разбудил меня Андрей Никитич. Вид у него был самый бравый, лицо было чисто выбрито и очень приятно пахло одеколоном и чем-то ещё. Мне показалось, что это запах свежей студёной воды. Это ведь только говорят, что вода не имеет запаха, а на самом деле имеет, и даже очень приятный.
Внизу в полной боевой готовности, окружённая своими бесчисленными чемоданами, узелками и сумками, восседала Ангелина Семёновна. А Веник читал книгу, тихо забившись в угол скамейки.