Выбрось ты этот мусор, — говорил он ей. — Все они только врут и нагоняют страх на людей. Стоит ли раздражаться из-за этого!» Но его слова не производили никакого впечатления, они были для нее всего лишь очередным доказательством его полной беспринципности, той опасной сефардской политической наивности, которая в конце концов доведет страну до катастрофы. А сейчас ее тело медленно разлагается, превращаясь в ничто, а он, одинокий, сидит, скрестив ноги, перед водопадом, и мысли о ней наполняют его горечью и тоской. Он подобрал с земли камешек и швырнул его в бассейн. И вдруг услышал за собой хруст веток и голоса детей. Из кустов появилась группа поселковых ребятишек, — видно, они шли по его следам и теперь таращились на него сверху, с обрыва. Он помахал им, и они, помявшись, начали спускаться — сначала те, что постарше, за ними остальные, некоторые в кипах, другие с непокрытыми головенками, среди них были и совсем крошечные малыши, похожие на черных козлят, все как один грязные. Они окружили его, и он с удовольствием болтал с ними, растроганно гладя их по головам и плечам, пока вдруг из зарослей не выскочила его девочка — покраснев от ревности и волнения, она растолкала детей: отец вернулся и послал ее найти гостя, чтобы тот не заблудился. Молхо засмеялся и спросил, не приехал ли Бен-Яиш, но она его не видела.
Он поднялся и пошел за ней, с воодушевлением взбираясь по крутой тропинке, глядя, как ее стройные ноги проворно топочут перед его глазами, а остальные ребятишки тянулись позади, цепляясь за кусты, точно стая обезьян. Выбравшись из вади, он увидел ее отца и рядом с ним еще нескольких людей. Все они были встревожены — может быть, городской гость сошел с ума? Что он там искал, в этом вади? «Ничего особенного, — сказал Молхо. — Я хотел посмотреть на водопад. Мне рассказали, что там есть водопад, и я спустился посмотреть на него». Он дошел до самого водопада? — изумились они, и он подумал: «Они, кажется, и в самом деле видят во мне старика». Да, до самого водопада, а что? И он спросил у них, не вернулся ли Бен-Яиш. Оказалось, что за ним послали. «Интересно, гонялся ли еще какой-нибудь чиновник вот так за гражданином», — вздохнул Молхо с каким-то даже удовольствием, разглядывая открывавшийся перед ним пейзаж, особенно прекрасный в этом нежном прозрачном освещении. «Ну ладно, что делать, подождем еще», — и повернул в сторону девочкиного дома.
Индиец казался растерянным, но в конце концов вынужден был присоединиться к Молхо, который уверенно шел в сторону его жилища. У двери он увидел свой портфель. Может быть, индиец снова предложит ему отдохнуть в постели дочери? Но тот завел его в салон и предложил кофе, для бодрости. Молхо сидел в знакомой ему комнате, пил кофе и пытался выжать из хозяина какие-нибудь подробности об утреннем визите в больницу. Какие лекарства ему там давали? Но тот и на этот раз не склонен был рассказывать о своей болезни, очевидно ничего в ней не понимая, как если бы то была чья-то чужая болезнь, зачем-то пересаженная на время в его тело. Молхо осторожно скосил взгляд в сторону комнаты девочки — воспоминание о том, как он спал там в прошлый свой приезд, десять дней назад, вдруг наполнило его каким-то сладким томлением. «Этот ваш Бен-Яиш играет со мной, как кошка с мышкой, — сухо сказал он, уже ощущая легкую усталость после длительной поездки и спуска в ущелье, но понимая, что вряд ли сумеет заснуть в такой поздний послеобеденный час, тем более что и прежний убаюкивавший его ветер тоже исчез. — Но он играет с огнем», — угрожающе предупредил он, надеясь, что индиец осознает свою вину и почувствует ответственность. Но тот и сам выглядел подавленным, как будто уже потерял надежду понять метания своего молодого председателя. «Я сказал ему, что он не должен вас бояться, — пробормотал он наконец. — Вы из наших, вы человек не злой». — «Что это значит — „из наших“?» — спросил Молхо с насмешливым интересом. «Ну, я подумал… по вашему виду… мне показалось, что вы не будете цепляться к мелочам. Но Бен-Яиш, наверно, боится, что вы не поймете его расчеты и из-за этого у нас могут быть неприятности». Он замолчал, и в комнате снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь тоскливыми вздохами коровы в хлеву, и Молхо откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, ощущая, что его душой овладевает какой-то удивительный покой, и понимая, что эта его расслабленность вряд ли понравится индийцу, еще не забывшему, видимо, как долго гость спал у него в предыдущий раз. «Так что, вы полагаете, что он вообще не вернется?» — спросил он лениво, не открывая глаз. Индиец честно признался, что не знает. «Но где же он все-таки сейчас?» — «Сказали, что он отправился в Фасуту, искать водителя, и там пропал, а теперь секретарша поехала за ним». — «Но она обещала, что меня отвезут и обратно, — сказал Молхо, глядя на индийца, но тот понятия не имел, кто этим должен заниматься. Когда у вас тут последний автобус?» Оказалось, что последний автобус отправится из деревни через четверть часа. Но Молхо не хотелось подниматься, он сидел, как приклеенный, как будто его зачаровало молчаливое присутствие этой маленькой девочки. «Опять я схожу с ума», — думал он, глядя на ее обнаженные руки и ноги. «Ваша дочь оцарапала ногу, — сказал он, тяжело поднимаясь. — Посмотрите, может быть, стоит перевязать». Индиец удивленно посмотрел на дочь. «Это я в вади поцарапалась», — сказала девочка, лизнула палец и протерла царапину. «Ну что ж, — сказал Молхо, беря свой портфель, — я, пожалуй, пойду». Он вышел наружу, навстречу празднично-торжественному закату, свернул за дом, заглянул в коровник, чтобы попрощаться с одинокой коровой, нашел тропу, ведущую в поселок, и вдруг, словно прозрев, впервые увидел это место во всей его подлинной, убогой неприглядности — безжизненные поля, полуразрушенные теплицы, приметил признаки запустения и упадка — заброшенные курятники, полупустые коровники, трактора, ржавеющие под рваным брезентом, среди цветущих сорняков и желтеющего раздолья весенних колючек; это место выглядело, как умирающий пациент, который равнодушно позволяет врачам бесцеремонно ворочать его вялое тело. Молхо шел напрямую, сойдя с тропы, и жители поселка, казалось, по-прежнему избегали встречи с ним — даже те, что иногда оказывались почти рядом, на расстоянии нескольких шагов, вскоре торопились отойти. Ему вспомнилось, как жена вечерами посылала его походить по Кармелю, чтобы он не сидел возле ее кровати, отупев от усталости, безразличный ко всему, механически отвечая на ее вопросы. «Опять мертвецы мною командуют», — подумал он, продолжая идти, разглядывать и изучать, как вдруг остановился как вкопанный, увидев стоящий на остановке автобус, от которого уже расходились усталые рабочие и работницы — среди них ковыляла на своих коротких ногах и беременная мать девочки с каким-то свертком в руках, направляясь к дому. Автобус уже отъезжал. «А ведь это последний рейс!» — подумал он с тревогой; но одновременно и с какой-то непонятной радостью, и пошел дальше, в сторону высокого, прочного забора, окружавшего поселок, все время ощущая, будто кто-то смотрит ему в спину, неотступно следуя за ним по пятам, какая-то невидимая тень в ярком вечернем свете. Уж не сам ли неуловимый Бен-Яиш бесшумно идет за ним следом? Теперь уже Молхо ничуть не сомневался, что этот тип просто делил между своими избирателями деньги, выделенные на развитие поселка, в неуклюжей и примитивной попытке обойти законы, лишь бы помочь этим людям свести концы с концами.
Идя вдоль периметра защитного забора, по дальним окраинам поселка, и зорко всматриваясь во все его закоулки, Молхо неторопливо описал большой круг, попутно приметив далеко вдали, на склоне горы, второй гигантский столб электропередачи, от которого тянулись к поселку десятки проводов. А меж тем солнце уже скрылось окончательно, хотя до темноты было еще далеко, как будто летнее время, на которое недавно перешла страна, решительно отодвинуло сумерки, заставив все небесные тела разом остановиться по приказу правительства, так что сияющий вечер внезапно удлинился до бесконечности. Как радовалась бы его жена — она, которая так страшилась каждой наступающей ночи! И ему вспомнилось, с какой горечью, гневом и возмущением она всегда следила за борьбой вокруг летнего времени, какую ярость вызывали у Нее ультра ортодоксы[15], а особенно прежний министр внутренних дел, который многие годы так упрямо сопротивлялся летнему переводу часов. А вот уже и это свершилось. «Все приходит в свое время, — подумал он, — всех можно убедить, нужно только терпение». Он дошел уже до самой северной окраины поселка, старательно высматривая хоть какие-то признаки недавно проложенной дороги или молодого парка, чтобы с чистой совестью подписать свой отчет, но, как ни искал, ничего нигде не находил, а между тем широкая дуга заграждения уже загибалась обратно к югу, щедрый вечерний свет постелен но багровел и темнел, и тень Молхо все более бледнела, становясь всё длиннее и тоньше, и вдруг он понял, что его давно уже окликают — грузная и неуклюжая секретарша, раскрасневшись, бежала за ним следом, запыхавшись и размахивая руками, и он остановился, сверля ее хмурым и сердитым взглядом. «Бен-Яиш только что позвонил», — возбужденно сообщила она, не то радуясь, не то негодуя. «Откуда?» — «Вы даже представить себе не можете — из Хайфы! Он вовсе не был в Фасуте, он сразу отправился в Хайфу — он был уверен, что водитель вообще не заехал за вами. Он звонил с Кармеля. Это там, где вы живете? Значит, он возле вашего дома; но он уже едет обратно, он просил, чтобы вы его подождали».
«Подождал? — повторил Молхо, про себя восторгаясь этим невероятным нахальством. — Еще подождал?» И посмотрел на нее, то ли угрожающе, то ли издевательски. А между тем вечерний свет за ее спиной уже угасал окончательно, и фигуры детей, игравших на площади, превращались в плоские черные силуэты. Секретарша, однако, вернула ему дерзкий взгляд, явно не испугавшись его угрожающего тона: «Да, еще немного. Он будет очень расстроен, если вы уедете». И опять к его ногам кладут возможное огорчение Бен-Яиша, точно страдание ребенка, которое во что бы то ни стало следует предотвратить. И Молхо, улыбаясь так саркастически, будто его уже ничем нельзя удивить, требует у секретарши прежде всего предоставить ему телефон — только настоящий телефон, по которому с ним смогут связаться, — он примет решение после того, как позвонит. Видимо, она уже была готова ко всем возможностям, потому что у нее в руке тотчас звякнули ключи, причем не только от школьного кабинета, где стоял телефон, но и от дома Бен-Яиша, который тут же был предложен ему как возможное место для отдыха. Они вернулись в школу, она последовательно открыла замок на входной двери, замок на двери кабинета, замок на телефоне и замок на дверцах шкафа, зажгла свет и вышла, сказав, что, к сожалению, оставила кастрюлю на плите, и положив ключи на стол, как будто говоря этим: «Здесь все к вашим услугам». Молхо остался один в неряшливом кабинете и для начала позвонил домой, поговорил с младшим сыном и сказал, что, возможно, не вернется этой ночью, про себя в очередной раз благодаря судьбу, что его дети уже самостоятельны и он не привязан к ним. Потом он позвонил матери в Иерусалим и, как обычно, спросил, как дела, но она тут же поняла по его голосу, что он где-то далеко, и спросила, откуда он говорит. Он ответ