Было восемь утра, и, поскольку посольство открывалось только в девять, а погода стояла ясная и расстояние до посольства, судя по карте, было не так уж велико, Молхо предложил пойти пешком. Они шли по пробуждающимся венским улицам. На широком бульваре разворачивал свои разноцветные столы и прилавки утренний крестьянский рынок. Пройдя между овощами и фруктами, они остановились возле прилавков с дарами моря, где в сверкающих обломках льда темнели маленькие мидии, стыли большие серые, похожие на окаменелости раковины, розовели груды креветок, медленно шевелили клешнями огромные красные омары, сворачивались злобными извивающимися кольцами угри и миноги. «Точно как в Париже, — восхищенно сказал Молхо. — Совершенно то же самое!» Теперь они шли, Сверяясь с картой, дорога вела через приятные и чистые кварталы, он шел рядом с ней, здесь, за границей, его не беспокоило, что о них подумают окружающие. Время от времени она останавливалась у витрин, и он пересчитывал ей цены в шекели и доллары.
Уже издали они увидели большое здание посольства, окруженное заслоном вооруженных австрийских полицейских. Молхо остановился, отдал своей спутнице ее советский паспорт, который она торопливо спрятала в сумку, и они прошли немного дальше, чтобы не бросаться в глаза полицейским, и стали обходить здание, изучая все его входы с обозначенными на табличках часами приема посетителей. «Даже если ничего из этого не выйдет, — подумал Молхо, глядя на часовых, — я, несомненно, поступаю очень благородно, сопровождая ее сюда. В конце концов, я ведь ей совершенно чужой». На углу улицы он увидел маленькое кафе. «Я подожду вас здесь час-другой, а если дело затянется, встретимся в гостинице. Но не исчезайте больше, пожалуйста». Она молча кивнула, и, поскольку у них еще оставалось время, они вместе зашли в кафе выпить по чашке кофе. К удивлению Молхо, здесь почти не слышно было немецкого языка и кругом звучала певучая музыка русской речи, потому что в очереди у прилавка стояли сплошь чиновники советского посольства, видимо заглянувшие сюда перед работой, чтобы выпить чашку кофе, а может, и чего покрепче. При виде такого числа соотечественников ее лицо вспыхнуло от волнения. Они прошли к угловому столику, Молхо заказал себе кофе, а его спутница — рюмку коньяка, и он подумал, не лучше ли им сделать вид, что они незнакомы, чтобы его не приняли за иностранного разведчика, который пытается заслать в СССР свою будущую осведомительницу. Видно, ей тоже пришло в голову что-то подобное, потому что, покончив со своей рюмкой, она тотчас исчезла в туалете, оставив сумку на стуле. Молхо демонстративно отодвинулся от стола, как бы подчеркивая, что не имеет с ней ничего общего, и стал с любопытством рассматривать советских чиновников, входивших в кафе и обменивавшихся веселыми приветствиями друг с другом. Его настроение заметно улучшилось. «Они выглядят вполне по-человечески, — подумал он. — Почему бы им не впустить ее обратно? Какая в ней опасность? Разве удивительно, что она хочет на родину? И что им еще одна еврейка, если их там и без того миллионы. А если она останется в Израиле, мне несдобровать — теща в конце концов меня на ней женит, против тещи я не устою». Неприметно сунув визитную карточку гостиницы в карман ее сумки, он поднялся, взял чашку и пересел за другой стол. Он увидел, как она вышла из туалета и оглянулась в поисках его, но, поймав брошенный им украдкой прощальный взгляд, быстро поняла намек и вышла, присоединяясь к длинной очереди людей, уже образовавшейся у ворот посольства. Ворота были открыты, и чиновники, выйдя из кафе, торопливо проходили через них, на ходу показывая свои служебные удостоверения грузным и рослым русским часовым.
Кафе как-то сразу опустело, но Молхо остался сидеть в своем углу, только расплатился с официантом, который сначала искал его на прежнем месте, и неожиданно для себя попросил квитанцию. «Теща, разумеется, не потребует у меня отчета, — с улыбкой подумал он, — но все же лучше, если я смогу дать ей более или менее ясное представление, на что пошли ее деньги. А вдруг она снова захочет послать меня за границу?! Ведь на государство нет никакой надежды, оно никогда не пошлет меня за границу за казенный счет, как нашу юридическую советницу». Он перевернул квитанцию, записал на обороте вчерашние расходы, сунул в карман, сложил купюры сдачи в бумажник и тщательно подсчитал полученные от официанта монеты, потом откинулся на стуле и стал смотреть на улицу, где уже кипела дневная сутолока. Его маленькая русская исчезла в воротах посольства, и, когда она не вернулась по прошествии часа, в его сердце забрезжила надежда.
Когда он наконец вышел из кафе, его удивила неожиданная теплынь влажной венской осени. Большие, красновато-коричневые опавшие листья с тихим потрескиванием шелестели под его ногами. Он шел мимо набитых товарами витрин, раздумывая, куда бы зайти, и вдруг его как пронзило — хватит покупок, даешь что-нибудь духовное. И хотя в нем все еще жила обида, нанесенная советом господина Шимони посетить зоопарк — как будто сефарды не могут наслаждаться музеями и картинными галереями! — он все же решил поехать в Венский лес. Нашел остановку шестого номера трамвая, убедился, что выбрал нужное направление, и сел в первый же подошедший вагон вместе с пожилыми австрийскими дамами, молодыми женщинами и их визжащими от восторга детьми. Трамвай, скрежеща и позванивая, доставил его в лес. Последняя остановка действительно оказалась возле ворот зоопарка. Его на мгновение потянуло все-таки зайти, но он решил, что в его возрасте это унизительно, и поэтому просто погулял среди больших красноватых деревьев, идя наугад по ухоженным дорожкам и то и дело встречая местных любителей природы, которые показались ему очень похожими на немцев, только более колоритными. Под конец он вышел к открытому кафе с большим фонтаном посередине. Фонтан украшали скульптурные изображения различных животных, и он присел в приятной тени возле изящной газели со слепыми каменными глазами, разглядывая гуляющую толпу, состоявшую в основном из пожилых людей, вышедших насладиться теплой погодой. Потом он вытащил захваченное из дому приложение к пятничной израильской газете, просмотрел весьма тенденциозную, как ему показалось, статью о жестоком обращении с женами в израильских семьях, отложил газету и со вздохом извлек из чемоданчика заветный второй том «Анны Карениной», чтобы дочитать все еще не оконченную седьмую главу. Постепенно он втянулся в чтение и увлеченно переворачивал страницу за страницей, пока наконец не дошел до описания того, как прекрасная, но отчаявшаяся женщина бросается под поезд и свет свечи гаснет в ее глазах. Он захлопнул книгу дрожащими руками. Хотя Ури и предупреждал его о том, что героиня покончит самоубийством, и он был к этому готов, это простое и детальное описание потрясло его, вызвав глубокое волнение и боль, которые постепенно перешли в теплое чувство благодарности автору, и он поднялся с места и стал ходить меж столиками, потягиваясь и хрустя суставами. Взгляд его упал на покрытый стеклянным колпаком поднос с пирожными, и он заказал себе одно и съел его с жадностью, снова сел и раскрыл книгу, чтобы начать последнюю, восьмую главу, ожидая прочесть о том, как был убит горем Вронский, узнав о смерти Анны, но вместо этого увидел, что сюжет неожиданно поворачивает в совершенно ином направлений, притом весьма скучном и далеком от самоубийства, и, прочитав две страницы, безнадежно махнул рукой и разочарованно закрыл книгу.
Время близилось к полудню, и парк стал заполняться подростками. Солнце жарило так, что там и сям уже открывали разноцветные зонты. Молхо поднялся, снова сел в трамвай и вернулся в город. Сначала он заглянул в гостиницу, но ключ от ее комнаты висел на месте, и поэтому он пошел пешком к посольству, но в кафе, что около него, сидело лишь несколько незнакомых ему людей, и никакого следа его спутницы. Очереди перед посольством тоже уже не было. «Выходит, они ее в конце концов все-таки приняли», — сказал себе Молхо и улыбнулся при мысли о том, как он удивит сегодня вечером господина Шимони.
«А тем временем, — весело сказал он себе, — сделаю-ка я что-нибудь полезное», — и, хотя голод уже напоминал о себе, направился искать какое-нибудь ближайшее туристическое агентство, чтобы получить точные сведения о возможном маршруте ее возвращения в Советский Союз. Он помнил, что на одной из улиц, по которой они проходили утром, было какое-то агентство, которое специализировалось на рекламе поездок по железной дороге, — его витрина была оформлена в виде шикарного купе железнодорожного вагона первого класса с обитыми кожей сиденьями, часть которых уже была превращена в постели, привлекавшие глаз прохожего своими белоснежными простынями; надо всем этим трепетала большая цветная фотография обворожительной красотки — она выглядывала из окна поезда, и ее волосы развевались на ветру. Он медленно шел по улице, пока не отыскал это заведение. Внутри, на стене, висела карта железных дорог, соединяющих Европу с Азией, вплоть до далекого Пекина. «Не упускайте возможность попутешествовать!» — взывали огромные плакаты на всех мыслимых европейских языках. Молхо был принят весьма радушно и буквально завален сведениями обо всех возможных поездках во всех доступных классах по любому желаемому направлению. Все это заняло изрядное время, и, когда он вышел оттуда, в небе над городом уже собирались темные тучи. Теплая дневная влажность липла к лицу, как мокрое полотенце.
Он заторопился в гостиницу, проверить, не вернулась ли его маленькая русская, но ее ключ по-прежнему висел на стойке Впрочем, на какой-то миг ему показалось, что он еще качается, как будто его только что повесили, но то была, вероятно, иллюзия. «Госпожа Занд, — сказали ему за стойкой, — не возвращалась с самого утра и ничего о себе не сообщала». Выбора не было — приходилось снова идти в кафе возле посольства. Вдруг ее все-таки не приняли, а она не поняла утренний уговор и теперь ждет Молхо там, боясь отойти от посольства. Он торопливо шагал по венским улицам, пробуждавшимся от послеполуденного перерыва; небо над городом становилось все более мрачным, и таким же становилось его настроение. Теперь он был уже встревожен. В кафе опять было полно народу, но ее нигде не было. Он протолкался к стойке и заказал себе гигантский бутерброд. «Может быть, она снова играет со мной в кошки-мышки, — угрюмо подумал он. — Впрочем, я сам виноват. Я избаловался, я слишком долго жил рядом с женщиной, все перемещения которой ограничивались несколькими метрами и сокращались со дня на день. Вот я и расплачиваюсь теперь за это». Пытаясь успокоиться, он вытащил свою неразлучную «Анну Каренину» и начал было снова читать восьмую главу, но вскоре отложил книгу с прежним недовольством. Было ясно, что никаких больших событий в этой истории уже не будет, и его даже удивило, почему Толстой не закончил свой роман смертью героини. Через окно кафе он видел ворота посольства, теперь их охранял всего один часовой. Оттуда то и дело выходили люди, но внутрь никто уже не входил. Неужели они действительно приняли ее к себе, сняли с него эту заботу?! Он расплатился, вышел, немного постоял и вдруг, приняв дерзкое и странное решение, повернул в сторону ворот. Ему повезло — часовой как раз отвернулся в сторону, и он уверенным шагом прошел внутрь, вошел в здание посольства и медленно, с бешено стучащим сердцем, пошел по длинным пустым коридорам, вспоминая, как вот так же шел когда-то по пустынным коридорам в больнице Рамбам, когда приезжал заби