Когда я прихожу, второй натурщик уже на месте. Его зовут Коллинз, если я правильно помню. Конечно, он уже здесь – ведь я опоздал минут на двадцать. Комната уже освещена. Я вижу пустой стул, предназначенный для меня. Безумная дама провожает меня, словно я ребенок. Я покорно снимаю рубашку и сажусь.
– Коллинз, – громко зову я, потому что мне нет дела, понравится это безумной даме или нет.
– Мистер Макбрайд, – отвечает он, но чуть-чуть тише, чем я.
– Как вы думаете, что они скажут о моем сегодняшнем виде?
– Шшш, – шипит безумная дама. – Не забывайте о тишине… Морщинки у вашего рта…
– Да-да, они обвисают, шевелятся и все такое…
Она поджимает губы, словно собирается меня отругать, но вместо этого говорит:
– Поскольку он сам заговорил об этом, скажите, что вы сегодня видите в нашем натурщике?
– Усталость, – произносит один парень.
– Кажется, что ему гораздо труднее сидеть здесь, – замечает девушка.
– Очень хорошо, – радуется безумная дама. – Это совершенно уникальная возможность. Представьте, как он будет выглядеть… через несколько лет…
Не нужно быть гением, чтобы понять смысл ее слов: я так стар и дряхл, что могу умереть в любую минуту. Кровь перестанет струиться по моим венам. Тело похолодеет, кожа начнет разлагаться. Появится запах.
– Пусть ваше видение направляет ваше творчество, – произносит дама, и я страшно рад, что она наконец умолкает.
– Я бы сказал, что больше всего похож на мочу с уксусом, – говорю я Коллинзу. – По крайней мере, чувствую я себя именно так.
Коллинз хмыкает, но руки его неподвижны. Настоящий профессионал. Безумная дама покашливает. Она может выгнать меня из класса, если ей так хочется. С меня уже довольно.
Мне трудно думать о чем-то, кроме Джейсона. Наконец класс пустеет, занятие окончено. Коллинз протягивает мне руку, и я принимаю его помощь. Он помогает мне подняться и выйти из класса.
– Помните того мальчика? – спрашиваю я. – Того, с потрясающей Анной?
– Разве его можно забыть? С ним все хорошо? Я заметил кислородный баллон…
Я пытаюсь что-то сказать, голос мне отказывает, я пытаюсь снова.
– Мальчик болен, вот что… Очень серьезно болен…
Похоже, Коллинз думал об этом. Лицо его меняется, становится не таким красивым, как обычно. Потом он кладет руку мне на плечо:
– С вами все хорошо, мистер Макбрайд? Я могу вам чем-то помочь?
Я благодарю и отказываюсь, но он пишет свой телефон на листке бумаги и отдает мне.
– Звоните мне, если что-то понадобится, хорошо? У вас ведь есть телефон, верно?
– Конечно.
– Тогда позвоните мне, хорошо? Если вам что-то понадобится. Все что угодно…
Именно так и должен вести себя молодой человек. Он будет правильно обращаться с женщиной. Я понимаю это по тому, как он обращается со мной. И это заставляет меня серьезно задуматься о четвертом желании Джейсона.
– А относительно той потрясающей…
– Да? – с явным интересом откликается Коллинз.
– Видите ли, мальчик в больнице, и я не могу его увидеть…
Честно говоря, мне просто хочется отправить Коллинза к Анне. Дать четвертому желанию шанс. Кроме того, все обдумав, я понимаю, что могу убить одним ударом двух зайцев.
– Подвезите меня домой, пожалуйста, – прошу я. – Я бы хотел, чтобы вы кое-что ему передали…
По дороге домой, сидя рядом с Коллинзом в красивой иномарке, я понимаю, что собираюсь сделать. Что собираюсь ему доверить. Вообще-то нужно было бы узнать его получше. Я доверяю своей интуиции – и недаром. Она привела меня к Дженни и в бейсбол. Можно даже сказать, что она привела меня к Джейсону. Но и к ограничительному ордеру и всему остальному. В любом случае Коллинз – мой единственный выход. Но немного гарантий еще никому не мешало.
– Расскажите мне о себе, – прошу я.
Его это не смущает. Он улыбается, не отрывая глаз от дороги.
– Что вы хотите знать? Биографию или самые страшные мои секреты?
– И то и другое…
– Ну, начнем с того, что зовут меня вовсе не Коллинз Джексон.
– Нет?
– Нет. Как раз наоборот. Джексон Коллинз. Но я несколько лет провел в Колумбии, а там почему-то имя и фамилию меняют местами. Наверное, так принято в испанском языке, я не знаю. Но я так привык, что меня называют Коллинз Джексон, что теперь именно так и представляюсь.
– Откуда вы?
– Из маленького городка Спарклинг-Пондс. Это в Миннесоте. Очень красивое место, прямо на Миссисипи. Я езжу туда при каждой возможности.
– У вас есть братья или сестры?
– Сестра. Аспен. Она по-прежнему живет дома. У них с мужем ресторан – вместе с Клер Лайонс. Должен сказать, Клер – местная легенда.
– А с родителями вы ладите? – спрашиваю я, потому что это для меня очень важно.
– К сожалению, они умерли. – Ветер дует сквозь щель в окне, и я думаю, что машина не такая новая, как мне показалось. – Я тогда был в Колумбии. С мамой произошел несчастный случай. Я никак не мог вернуться. Но отец какое-то время болел. К сожалению, я не смог вернуться домой, чтобы повидаться с ним.
– А чем вы занимались в Колумбии?
Коллинз очень быстро отвечает на мои вопросы. Если они его и раздражают, он никак этого не показывает.
– Корпус мира. Я занимался рытьем колодцев в отдаленных районах. Как-то я вернулся в Боготу и позвонил домой. Аспен рассказала, что отец умер, а она вышла замуж. – Он смотрит в сторону дольше, чем следовало бы водителю. – Думаю, я помог очень многим, но из-за своего отсутствия многого лишился.
Мы подъезжаем к дому, а я еще так многого не узнал. Впрочем, кажется, я уже знаю достаточно. Теперь дело за Анной. Пусть она сама решит, нравится он ей или нет.
– Красивый дом, – говорит Коллинз, когда мы входим в гостиную. Гостиная точно такая же, как всегда, но ему, похоже, у меня нравится.
– Можете мне помочь? – я указываю на швабру, которой всегда дотягиваюсь до веревки на потолке.
Коллинз захватывает веревку с первой попытки, открывает люк и вытягивает лесенку. Он лезет на чердак следом за мной и ни разу не предупреждает, чтобы я был осторожнее.
– Вау! – восклицает он, оказавшись на чердаке.
Можно подумать, он никогда не видел свалки старья. Но он с восторгом рассматривает разные вещи, словно в музее. Ну, разумеется, кое-что здесь такое же старое, как я сам.
– Вот зачем мы здесь, – сообщаю я, подходя к чемодану.
Я откладываю разные мелочи и достаю заветную карточку 1934 года. Я протягиваю ее Коллинзу. Тот долго на нее смотрит, потом отпрыгивает, словно перед ним ядовитая змея.
– Это вы? Это… это потрясающе!
Большинство вещей на моем чердаке никак не заслуживает такого эпитета. Но карточка 1934 года занимает особое место в моем сердце.
– По статистике это был не лучший мой год, – говорю я, потому что меня учили быть скромным.
– Но вы играли за «Кабс», – в его голосе слышится искреннее восхищение. – За клуб Высшей лиги? За «Чикаго Кабс»?
– Да, за эту команду. Я бы хотел отдать эту карточку Джейсону, сыну Анны. Если бы вы могли, конечно… Понимаете, он лежит в детской больнице в Чикаго, а я… – Не знаю, можно ли все доверить Коллинзу. Что он подумает, узнав, что я похититель и заключенный. – Я не могу увидеться с ним, как бы мне этого ни хотелось.
Коллинз берет карточку, но отвечает не сразу. Наконец он переводит взгляд на меня. В его глазах все еще горит восторг.
– Для меня это честь, мистер Макбрайд.
Глава 36
Джейсон на мое письмо не ответил. Ни вечером, ни утром. Я целый день каждые пять минут проверял свою машину. Невозможность узнать, что происходит, меня убивает. Как он там? Мне остается только ждать, ждать и ждать. Ничто не может свести человека с ума вернее, чем ожидание чего-то важного и значимого. Невозможность контролировать нечто важное указывает человеку на его жалкое место в общем порядке вещей. И демонстрирует его ничтожество.
Наверное, поэтому я чувствую себя потерянным.
И вот, когда я уже чувствую, что вот-вот взорвусь, звонит телефон. Это Анна. Говорит она спокойно, негромко, но и сказать ей нечего. Она звонит, просто потому что знает, что я схожу с ума. Она – истинная леди. Но, повесив трубку, я понимаю, что ничего не узнал. Наверное, и узнавать нечего.
Джейсон жив. Чувствует он себя плохо. Ему нужно новое сердце. Единственное, что я узнал, что он третий в списке реципиентов. К сожалению, на подбор сердца обычно уходит около четырех месяцев. И никакие деньги Бенедикта не смогут ускорить этот процесс – а он, похоже, пытался. Единственный шанс Джейсона – если сердце появится где-то рядом, в географическом смысле. Анна сказала, что в таких случаях возможны исключения.
Я бреду в церковь, думая, что вот-вот рухну. Я даже беру трость, на которой так настаивал док Китон. Уж не знаю, сколько еще смогу ходить с таким коленом. Я добираюсь до ближайшей скамьи и с трудом устраиваюсь на ней. Запах ладана меня успокаивает. Это настоящий, острый запах, способный сбить человека с ног. Не тот фруктовый аромат художественного класса, от которого всего лишь кружится голова.
Отца Джеймса не видно. В церкви вообще никого нет. И царит полная тишина. Никогда не слышал такой абсолютной тишины. Не гудит кондиционер, не переговариваются прихожане, даже свечи не потрескивают. Может быть, поэтому шаги отца Джеймса, когда они наконец раздаются, кажутся громовыми.
– Мюррей, я все слышал, – говорит он и присаживается в нескольких футах от меня.
Несколько секунд мы смотрим на алтарь и распятого Христа. Отец Джеймс молчит, и я не понимаю, что именно он слышал. Что-то такое, чего не знаю я? Что Джейсон минуту назад умер? Что его состояние как‑то изменилось? Или просто, что все пошло не так, как планировалось?
– Как бы то ни было, я люблю этого ребенка, святой отец.
Он подвигается ближе, похлопывает меня по колену. И я почему-то не против такой близости.
– Это прекрасно, Мюррей. По-настоящему прекрасно.