Я отправляюсь домой собрать кое-какие вещи. Похоже, придется уехать надолго. А может быть, и навсегда. Если Джейсон в таком тяжелом состоянии – а так и есть, ведь я до сих пор не получил ответа на свое письмо. Если мальчик умрет, я просто лягу и умру рядом с ним. И тогда не придется возвращаться домой. Нужно по-настоящему проститься с этим домом. Конечно, быстро. Но достойно. Ведь в этом доме мы с Дженни жили с момента свадьбы. Сюда принесли наших новорожденных сыновей. Здесь мы их растили. Отсюда выпустили в большую жизнь. И в нашем маленьком домике остались только мы с Дженни. Это был наш маленький земной рай. Я просто обязан достойно проститься с ним. Может быть, пройти по всем комнатам, предаваясь воспоминаниям.
Когда я вошел, гораздо медленнее, чем обычно, с трудом преодолевая боль, сосредоточившуюся выше колена, на автоответчике мигала лампочка. Я доковылял до телефона и нажал кнопку.
Мюррей, это Брэндон. Слышал, что вы пошли в художественный класс. Был рад узнать об этом. Похоже, вам нужно как следует изучить их правила: сидеть неподвижно и не разговаривать, но об этом мы поговорим позже. Я получил чек для вас. Послушайте. Мюррей, сейчас образ старости в большой моде. Вы можете грести деньги лопатой, понимаете? Вы оседлали волну…
Я нажимаю кнопку, чтобы стереть сообщение, и сигнал об этом приносит мне удовлетворение. Я успеваю сказать: «Ты просто хочешь заработать на мне деньги, эгоист!» – но тут срабатывает следующее сообщение. Я с трудом узнаю голос – женщина плачет.
Мюррей? Мюррей, это Анна, где вы? Мюррей, возьмите трубку. Мюррей, вы мне нужны. Вы нужны мне здесь. Вы нужны Джейсону. С ним… с ним не все хорошо, Мюррей, совсем нехорошо. Я слышала, вы уговорили Бена отозвать ордер. Если получите мое сообщение, пожалуйста, приезжайте. Немедленно. У нас совсем мало времени.
Мне следовало бы думать о другом, но я не могу не удивиться, как быстро она узнала о том, что произошло между мной и Бенедиктом. Когда-то такие новости становились известны через несколько дней, а то и недель, если люди находились вдали друг от друга. Анна же узнала обо всем, прежде чем я успел вернуться домой. Скорость этого мира меня изумляет.
Кто-то говорил мне, что компьютеры оперируют только нулями и единицами. Что коды, состоящие только из этих двух символов, породили все цифровое безумие современного мира. Иногда я представляю, как в небе парит длинная череда нулей и единиц – очень-очень длинная. А следом за ней другая и третья, пока все небо не покроется нулями и единицами. Это настоящий рой, настолько плотный, что он закрывает солнце. И настолько тяжелый, что мы не можем больше дышать. И эта череда нулей и единиц душит меня сейчас. Заполняет мои легкие, перекрывает горло. Воздуха совсем не остается.
Автоответчик пищит, отвлекая меня от нулей и единиц, и я понимаю, что меня душат вовсе не цифры, а что-то другое. Что-то всеобъемлющее и мощное, из‑за чего невозможно дышать.
Если получите мое сообщение, пожалуйста, приезжайте. Немедленно. У нас совсем мало времени.
Я выбегаю из дома с немыслимой для себя скоростью. И совсем не чувствую колена. Я забываю даже достойно проститься со старым домом.
За словами Анны я слышал другой голос. И если он прав, мне предстоит совсем иное прощание.
Глава 38
В прошлый раз в больнице меня не пустили дальше стойки, но сейчас сопровождают, словно я – знаменитость. Милая дама в брючном костюме ведет меня к лифту и дальше, в палату Джейсона.
– Вот здесь, – говорит она, открывая дверь.
– Подождите, – прошу я, еле успевая удержать ее руку, прежде чем она нажмет на ручку.
Внутри слышны голоса, и один из них, звонкий, как колокольчик, – это голос Анны. Я должен войти. Я знаю, что должен. Мне это нужно. И я хочу этого. Черт, как же я этого хочу. Так же сильно, как боюсь.
– Мне нужна минутка… Спасибо за помощь…
Я не могу разобрать, что мелькает во взгляде этой женщины, когда она уходит, но, слава богу, она все же уходит. Убедившись, что она ушла, я прижимаюсь головой к наличнику двери и закрываю глаза. Последний раз я был в больничной палате (то есть внутри реальной палаты), когда умерла Дженни. Я лежал рядом с ней последние часы, мучаясь вопросом, который мне задавали снова и снова: «Вы хотите ее отпустить?»
Так они спрашивали. Думали, что это очень тактично. Лучше, чем «Вы хотите ее отключить?» или «Можем мы дать ей умереть?». Это были лишь слова, я это понимал. Но когда они спрашивали, хочу ли я ее отпустить, как мог я ответить иначе?! «Нет! Я не готов! Я никогда не смогу ее отпустить, это же моя жена!»
Я так и отвечал – снова и снова. Пока доктор тихим, спокойным голосом не сказал, что время пришло. Что она не вернется. Что ей не станет лучше. Она прожила хорошую, долгую жизнь и смерть – неизбежная часть этой хорошей, долгой жизни.
И я согласился ее отпустить.
Я не сразу с этим смирился. Со временем я понял, что доктор был прав. Что ему понадобилась смелость, чтобы сделать это. Но когда она испустила последний вздох, а я прижимался к ней лбом и обнимал ее хрупкие плечи, меня переполняло единственное чувство – чувство вины. Вины и утраты.
Им пришлось поднимать меня с постели спустя несколько часов. Им пришлось отцеплять мои пальцы от ее рук. Им пришлось приглашать социального работника, чтобы он объяснил, что все правильно. И проводил меня из палаты. В дверях я обернулся. Она лежала такая спокойная. Любовь всей моей жизни. Такая мирная. Такая красивая даже в смерти. Мне хотелось вырваться из рук социального работника и снова лечь рядом с ней. Остаться с ней. Никогда не покидать эту постель, пока я сам не испущу последний вздох, и тогда мне не пришлось бы ее отпускать. Но социальный работник мягко, но решительно взял меня за плечо и медленно, очень медленно увел от Дженни.
С тех пор нога моя не ступала в больничную палату.
Но внутри раздавался голос Анны. А потом смех Тиган, пусть даже и более напряженный, чем обычно. Я закрываю глаза и прошу у Дженни сил. А потом делаю глубокий вдох и открываю дверь.
Я сразу же вижу Джейсона. Он сидит. Если он сидит, значит ему не так плохо, как я думал. Но я тут же понимаю, что он на одной из тех кроватей, которые можно регулировать, что к нему подсоединено трубок и мониторов больше, чем следовало бы, что его глаза закрыты. Я подхожу ближе и вижу, что в руке он крепко-крепко сжимает мою карточку 1934 года.
Второй натурщик сделал свое дело.
Я отворачиваюсь, чтобы не заплакать прямо здесь. Тиган снова заплела свои косички, но сейчас она не в бейсбольной форме. Впрочем, бейсболка ее на месте, и она готова запустить мяч над стадионом, но при этом выглядит как настоящая маленькая девочка. Она напоминает мне дам из Американской профессиональной бейсбольной лиги, что вполне естественно, я полагаю. В углу палаты стоят два больших мягких кресла. Рядом с Анной сидит Делла. Анна смотрит на сына.
Я вхожу, и все поворачиваются ко мне. Делла улыбается. Анна поднимается с кресла – медленнее, чем обычно, – и крепко меня обнимает.
– Спасибо, что пришли. Он спрашивал о вас.
Анна говорит, что Джейсон уже долго спит. Они не знают точно, когда он проснется – и проснется ли, честно говоря. Но если судить по последним дням, он скоро должен проснуться. Делла настаивает, чтобы я сел рядом с Анной. Устроившись в кресле, я крепко сжимаю ее руку, и мы вместе смотрим на закрытые глаза Джейсона.
Через несколько минут появляется Коллинз с тремя дымящимися стаканчиками – с кофе и шоколадом. Он предлагает свой кофе мне, но я отказываюсь. В последнее время не переношу кофеин. Я предлагаю Коллинзу свое место, но он, к счастью, настаивает, чтобы я остался в кресле, и приносит из соседней палаты два складных стула – для Деллы и себя.
С каждой минутой я боюсь все больше. Я начинаю бояться, что Джейсон вовсе не проснется. С каждым вдохом кислородная маска на его лице туманится. Я почти улыбаюсь при мысли о том, что Туманная Тень туманит свою кислородную маску, но не говорю об этом, потому что тогда Джейсон будет напоминать не героя супергеройского фильма, а злодея. Проходит почти час, прежде чем я слышу голос Джейсона:
– Ну наконец-то! Старый чувак приехал!
Мы подскакиваем и бросаемся к нему. Тиган и без того сидела на его постели. Джейсон держит кислородную маску у рта, чтобы быстро надеть ее при необходимости. Я наклоняюсь и хлопаю его по плечу. Хотя у меня страшно болит колено, но на душе становится легче.
Мы все вместе. Джейсон проснулся. Все почти нормально. Было бы нормально, если бы мир был просто миром. Но все не так, и веселье Джейсона кажется наигранным. А мой жест – жестом отчаяния. Да и сама тишина в палате теперь кажется неестественной.
– Ребята, – говорит Джейсон, – я так долго ждал, чтобы показать чуваку Мюррею класс во «Всемогущих богах и пришельцах-кровососах». Не смущайте его, пойдите пообедайте или просто подышите.
– Я – мистер Макбрайд, – поправляю я, но больше не могу ничего из себя выдавить. Впрочем, неважно. Если он до сих пор не привык, то никогда не привыкнет.
– Конечно, – кивает Анна, и все выходят.
Поначалу Тиган пытается остаться. Она пристально смотрит на Джейсона, наклоняется к нему и кладет руку ему на щеку. Удивительно, что Джейсон лежит спокойно – он то ли не может, то ли не хочет отстраниться. Они смотрят друг на друга, и мне кажется, что сейчас они поцелуются. Может, Тиган решит, что Джейсон ее бойфренд, и поцелует его в щеку. Но через несколько секунд Тиган отворачивается и выходит. Делла и Коллинз следуют за ней. Дверь закрывается.
Я подтаскиваю кресло к кровати Джейсона и стараюсь не думать о Дженни. Но ничего не помогает, и я мысленно прошу ее дать мне силы. Потому что теперь вижу, как плохо бедному Джейсону. Совсем плохо. И дело не только в мониторах, трубках и кислородной маске. Он очень бледен и дышит прерывисто.
До этого момента я рассчитывал, что он выкарабкается. Я все знал о проблемах с сердцем, но, честно говоря, мне казалось, с ним все хорошо. Он поцеловал девочку – и как поцеловал! Он ударил мальчишку намного больше себя и свалил его на землю. Он даже запустил мяч над оградой стадиона «Ригли». Как мальчишка может иметь такое сердце – и умереть?