Но теперь я все понимаю. Просто у каждого из нас два сердца. Одно показывает, что мы за люди. Как умеем любить и как живем. Это сердце у Джейсона больше, чем у кого бы то ни было. Сравниться с ним может разве что Тиган. Но есть еще сердце физическое. У него всего одна задача – гонять кровь по телу, поддерживая в нас жизнь. И вот это самое физическое сердце Джейсона не справляется.
Глава 39
– Почему Бог сделал так, что все умирают?
Мы играем в видеоигру, как и сказал Джейсон. Но я ни на минуту не сомневаюсь, что дело не в игре. И все же этот вопрос застает меня врасплох. Даже в моем возрасте я часто об этом задумываюсь. И как объяснить это десятилетнему ребенку, если я сам этого не понимаю?
– Думаю, каждому отмерен свой срок. Может быть, когда сделано то, что было предназначено, Иисус призывает к себе?
– Но я слышал, что дети в Африке умирают от голода, – возражает Джейсон, не отвлекаясь от игры, и я понимаю, что он много об этом думал. – А дети на Ближнем Востоке подрываются на минах. Даже совсем маленькие. Что, если они еще не исполнили то, что было им предназначено? Что, если это произошло слишком рано?
Это непростой вопрос, и я задумываюсь, что ответил бы отец Джеймс.
– В мире немало зла. Когда случаются такие ужасные вещи, это дело рук дьявола.
– Да, но Бог же сильнее дьявола. Почему же он это допускает?
Джейсон не дает мне уклониться. Ни единого шанса. И знаете что? Он и не должен. Ребенок в таком положении должен получить ответы. Полагаю, он этого заслуживает. И я пытаюсь дать ответ.
– Думаю, он дал людям свободу воли, – говорю я. – А у свободы есть последствия.
– Нет! – Джейсон отбрасывает пульт, тот ударяется о стену и разбивается на три части. Он уже наслушался. Одни и те же ответы, которые и ответами-то назвать нельзя. – Это все хрень собачья! Слышишь меня, Мюррей?! Это хрень собачья! Если Бог силен и может это прекратить, он должен это прекратить! Он должен позволить мне жить!
– Полегче, полегче… Успокойся…
– Нет! Я не хочу успокаиваться! Я не хочу умирать! Почему я должен умереть?!
Он поднимается с постели и выдергивает какие-то провода. Я тоже поднимаюсь, и это хорошо, потому что сил у Джейсона нет, и он падает на меня. Я подхватываю, но падаю вместе с ним на кровать, а он продолжает кричать, ища ответы на свои вопросы.
– Тебе сто лет, а я умираю в десять! Почему ты не умер, когда тебе было десять, а мне было бы отпущено сто лет! Это хрень собачья, Мюррей!
Он утыкается в мою грудь и плачет. Всхлипы становятся все тише. Каждые несколько секунд Джейсон судорожно вздыхает. В комнату врывается доктор, но, увидев, что я обнимаю Джейсона, останавливается.
– Знаю, – твержу я. – Знаю…
Я глажу его по голове, пока он не успокаивается. Дышит он все еще с трудом, но слезы постепенно останавливаются.
– Это хрень собачья, – повторяю за ним я. – Самая настоящая собачья хрень!
Глава 40
Невозможно видеть этот страх и гнев и оставаться спокойным. Невозможно это видеть и не сделать все, абсолютно все, что в человеческих силах, чтобы помочь. Доктора должны поддерживать в нем жизнь, пока не появится сердце для пересадки. Анна должна быть рядом и молиться изо всех сил. Но я должен сделать нечто большее.
Намного большее.
Когда мы с доктором укладываем Джейсона на постель, он мгновенно засыпает. По-видимому, возбуждение и напряжение лишили его сил.
– Он много спит, – говорит доктор. – Сейчас для него это самое лучшее.
– Какой он в списке?
– Второй, насколько я знаю.
– Значит, он продвинулся вперед. Думаете, он дождется?
Доктор смотрит на меня так, словно я спросил о чем-то запретном.
– Все возможно. Мы должны настраиваться на лучшее.
– Этого недостаточно. – Я выпрямляюсь во весь свой рост и говорю: – У меня сердце пятидесятилетнего. Док Китон постоянно об этом говорит. Я хочу его пожертвовать.
Доктор поднимает голову и смотрит на меня поверх очков:
– Вы наверняка оформили документы, что хотите быть донором органов после смерти. Когда наступит время и если ваше сердце будет достаточно здоровым, его пересадят тому, кто в этом нуждается.
Я топаю ногой и чуть не падаю от острой боли, которая пронзает ногу.
– Вы не понимаете. Я не хочу жертвовать свое сердце случайному человеку после своей смерти. Я хочу пожертвовать свое сердце этому мальчику. Сегодня.
Монитор у постели Джейсона издает резкий звук. Доктор смотрит на экран, но ничего не делает.
– Боюсь, так это не делается.
– Тогда как мы можем это сделать?
Голос мой дрожит, потому что Джейсон заслуживает жизни. Он совершенно прав. Это несправедливо, ему выпал не тот жребий. И если я могу дать ему сколько-то лет жизни, я готов это сделать.
– Послушайте, – произносит доктор. Он пытается говорить вежливо, но я вижу, как он посматривает на часы. – Даже если бы мы могли позволить вам выбирать, кому пожертвовать свое сердце, есть две проблемы. Во-первых, вы не можете пожертвовать сердце, пока живы. Вам нужно умереть. – Какая-то штуковина у него на поясе начинает пищать, и он поднимает руку, словно останавливая меня, потом нажимает несколько кнопок, морщится и возвращает штуковину на пояс. – Послушайте, это достойное желание. Прекрасный жест. Но мне очень жаль – это абсолютно невозможно.
Он уходит, прежде чем я успеваю поднять руку, чтобы остановить его. Спешит решить другие проблемы в своем стремительно меняющемся мире. Джейсон не приблизился к получению сердца, я не приблизился к возможности отдать ему свое. Но вряд ли я прожил бы сто лет, если бы был идиотом. Если этот доктор не хочет мне помочь, я вполне могу взять ситуацию в собственные руки. Анна говорила мне, что список можно обойти – если сердце появится поблизости. Нет места более близкого, чем это.
Уже поздно, а я еще не принял свою таблетку. Обычно я, не задумываясь, принимаю ее за завтраком. Но после всего, что случилось, мой распорядок сбился. Голова у меня уже слегка кружится. Грудь словно заполняет жидкий деготь. Если доктор Китон знает, о чем говорит, мое тело начнет погружаться в глубокий сон. Через несколько часов, если никто не вмешается, я умру.
И Джейсон сможет получить мое сердце.
На металлическом столике с колесиками рядом с нетронутой булочкой и яблочным пюре лежит блокнот и ручка. Я беру их и пишу записку. Колено болит еще сильнее, но туман в глазах подсказывает, что док Китон, по-видимому, прав. Закончив записку, я уже не уверен, что смогу написать еще хоть слово.
К счастью, мне и не нужно. Я кладу записку в карман рубашки и устраиваюсь в кресле, где сидела Анна. Я закрываю глаза и сосредоточиваюсь на том, чтобы сидеть неподвижно, хотя дышать становится все труднее.
Через какое-то время из кафетерия возвращаются Анна, Коллинз, Делла и Тиган, но я почти не вижу их. Я приоткрываю глаза и тут же снова закрываю. Они решают, что я сплю, и говорят очень тихо. Я чувствую, как они подходят к кровати Джейсона. Я думаю о Дженни. Надеюсь, я скоро ее увижу.
Она будет в свадебном платье, я всегда это знал. Не наверняка, конечно, но знал. Я встречу ее у небесных врат. Надеюсь, меня впустят. И если впустят, она выйдет ко мне, протянет руки. Ее зеленые глаза засияют, а на щеку упадет маленький завиток рыжих волос. Я обниму ее крепко. Очень крепко. Она будет такой же теплой и любящей, как всегда. Она будет моей невестой, а я – ее женихом.
И мои мальчики. Они наконец увидят, на какую любовь я способен. Они поймут, что вся моя любовь к Джейсону – это любовь к ним. Я всегда их любил, хотя и не знал, как это показать.
Откуда-то берется кашель. Он сотрясает все мое тело. Кашель резкий, с мокротой. У меня никогда такого не было. Я снова вспоминаю, что стар. Но не бесполезен. По крайней мере, бесполезен не весь. Джейсон может получить кое-что мое, что все еще работает, а я с радостью ускачу в закат.
Отец Джеймс говорит, самоубийство – грех. Но это не самоубийство. Не в моей книге. В моей книге это жертва.
Все тянется дольше, чем я ожидал, но со временем дышать становится труднее, а потом, когда за окном начинает темнеть, становится очень больно. Но не больнее, чем было раньше. Наверное, потому что я знаю, что поступаю правильно. Джейсон сможет жить, а я смогу уйти к Дженни и мальчикам.
Раньше я думал, что жертвовать собой страшно. Но сейчас чувствую себя абсолютно спокойным.
Глава 41
Я прихожу в себя на небесах. По крайней мере, мне так кажется. Это точно не ад, и это хорошо. Но это ошибка. Я достаточно хорошо изучил Ветхий Завет, чтобы знать: если я в аду, кожа моя должна гореть, душа – мучиться, а легкие заполнять едкий запах серы.
Но я чувствую какой-то… стерильный запах. И Дженни нет рядом. Проходит какое-то время. Туман в голове не проясняется, но со временем я понимаю, что все еще в больнице. Да, маловероятно, что я на небесах или вообще умер.
Я открываю глаза и вижу над собой людей. Пятеро человек образовали небольшой круг. Тиган, Делла, Анна, Коллинз – вот удивительно. Я все еще не привык, что он рядом. А еще доктор, с которым я разговаривал, – тот самый, кто сказал, что я не могу пожертвовать органы при жизни.
– Мистер Макбрайд, с облегчением говорит доктор, – как хорошо, что вы вернулись.
Он уходит, но почти сразу же возвращается и что‑то демонстрирует мне, как адвокат, предъявляющий неоспоримое доказательство.
– «Когда я умру, пожалуйста, отдайте мое сердце мальчику из этой палаты», – произносит доктор. Вообще-то читает, потому что это моя записка. – Вы действительно думали, что это получится? Вы понимаете, что вы в больнице? Здесь будут бороться за вашу жизнь.
Я с трудом сажусь. Мое состояние целиком зависит от способности дышать. Без таблетки легкие не работают, и мне долго не протянуть. Но когда они работают, я чувствую себя вполне прилично. Так что на сей раз я повел себя как ребенок в истерике, который задерживает дыхание, пока не потеряет сознание. Но без сознания он начинает дышать и через несколько мгновений приходит в себя. Как только легкие мои заработали, все остальное заработало вместе с ними. И чувствую я себя ничуть не хуже, чем раньше. Надо учитывать все факторы.