Я никогда не замечал, что часы на стене отсчитывают секунды. Может быть, эти секунды отсчитывают остаток моей жизни? И для меня они скоро остановятся? Сквозь шторы пробивается солнечный луч. Солнце светило на меня всю жизнь, но я никогда не замечал, как это приятно.
– Они сделали это, Мюррей. Они вынули его сердце – можете поверить? Вынули из его груди и вставили туда другое. Они сказали, что никогда не видели ничего подобного у живого человека. И что я должна рассказать вам. Вы не можете умереть, Мюррей, пока я все не расскажу. Вы слышите меня?
Слышу? Я могу слышать. Но как-то странно. Она говорит так радостно – и плачет. Наверное, это слезы радости. Но я чувствую что-то еще. Печаль. Боль.
– Надеюсь, вы слышите меня, Мюррей. Они сказали, что сердце больше никак не могло поддерживать его физическую жизнь. В медицинском смысле это было невозможно. Они сказали, что не понимают. Но я понимаю. Я все прекрасно понимаю! Это были вы, Мюррей. Вы поддерживали его жизнь. Вы и его желания. Исполнение этих желаний. Без вас он умер бы.
Она смотрит на меня, и ее окружает сияние. Ее переполняют эмоции, которых я не могу понять. Она гладит меня по щеке:
– Вы спасли жизнь моего сына.
Джейсон получил сердце. Он не умрет. Он проживет хорошую долгую жизнь.
И теперь я могу обрести покой. Я могу умереть, зная, что с Джейсоном все хорошо. Я закрываю глаза и чувствую, что парю над землей. Боли нет. Волнения нет. Страданий нет. Я вижу Дженни. Вижу своих сыновей.
И я счастлив.
Центр исполнительских искусств имени Джона Ф. Кеннеди, Вашингтон, округ Колумбия
Я прекращаю рассказ и оглядываюсь. Глаза мои полны слез. Я погружаюсь в суету и возбуждение перед представлением. Осталось несколько минут. Передо мной исцарапанный деревянный пол, черный атласный занавес, клочья пыли, парящие в воздухе между мной и Майлзом. Биограф смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Он никогда не слышал подобной истории. Он даже не ожидал подобного, берясь за биографию любимого фокусника. Он долго молчал. Улыбался, ахал и вздыхал в нужных местах, но ни разу меня не перебил. Похоже, он понял всю важность этой истории.
– Когда я очнулся, – говорю я, – мне хотелось видеть лишь трех человек. Свою мать – и она держала меня за руку. Мюррея. Но мне сказали, что он тихо умер, пока я поправлялся. И я до сих пор переживаю, что так и не смог его поблагодарить. И…
Голос изменяет мне, словно тело предупреждает: говорить о ней не следует. Я ни разу не говорил о ней до сегодняшнего дня. Но я должен рассказать. Своему биографу. Миру. Вот только я не знаю, как сделать это, не разрыдавшись.
– Я расскажу вам о девочке, – говорю я, потому что единственный способ сделать это – дистанцироваться от боли. – О лучшей девочке на свете. О прекрасной девочке с добрым сердцем. Она дружила со стариком и мальчиком. Она участвовала в их приключениях. А когда становилось трудно, говорила, что все будет хорошо. Им действительно было хорошо с ней. Старик снова чувствовал себя молодым – с ней сильнее, чем с мальчиком.
Она сидела в больнице, когда они оба тяжело заболели. Она почти постоянно сидела у их кроватей. Почти – но не постоянно. Настал момент, когда она поняла, что больше ничего не сможет сделать, а она хотела сделать для них хоть что-то. Такова была ее натура. И она уговорила маму отвезти ее за конфетами – она знала, что мальчику это понравится, и хотела сделать ему подарок, когда он проснется. Если он проснется.
И они поехали, девочка и ее мама. Поехали, хотя шел дождь и на дорогах было скользко. Они не должны были делать это, но такова уж была эта девочка. Она была готова рискнуть собой ради простой радости своих друзей.
Это была не ее вина. И не вина ее мамы. И не вина другого водителя. Никто не был виноват. Но как нечто столь ужасное может случиться безо всякой вины? Разве может быть такое, что в самых страшных трагедиях никто не виноват?
Машина въехала в лужу, и ее занесло. Она вылетела с дороги. Сначала только правыми колесами, но мать девочки потеряла управление. Она ничего не могла сделать. Машина рухнула в кювет. Такое случается каждый день, и водители выбираются из кювета и возвращаются к нормальной жизни. Но в тот вечер машина девочки и ее мамы налетела на фонарный столб. Машина могла слететь в кювет до столба или за ним. Но она врезалась прямо в столб, там, где сидела девочка.
Могу только догадываться, что произошло дальше. Честно говоря, и не хочу догадываться. Не хочу думать, что случилось с той девочкой. Не хочу представлять ужас ее матери. Ужас, парализующий страх – и скорбь. Абсолютную, всеобъемлющую скорбь. Дочь ее погибла. Только что эта прекрасная девочка была жива, болтала и смеялась на соседнем сиденье. Она представляла себе радость на лице мальчика, когда привезет ему конфеты. И вдруг в мгновение ока она погибла.
Мать была просто раздавлена. И было бы совершенно понятно, если бы она целиком погрузилась в свое горе и ужас. Но она была необыкновенной женщиной. Она была сильной. Отважной. И доброй. Она сумела собрать все свои силы – это было бы не по силам обычному человеку. Она знала мальчика. И знала о его проблеме. О его насущной проблеме.
Она вытащила мобильный телефон. На ее руках лежала мертвая дочь, а она позвонила – и ее звонок спас жизнь. Через несколько минут в больницу вылетел вертолет. Мать и девочка не успели далеко уехать, и дорога была быстрой. И мертвая девочка очень скоро лежала на операционном столе.
Доктора работали быстро. Им тоже пришлось забыть о своей скорби. Они должны были делать свою работу. И они ее сделали. Они помогли девочке даже в смерти сделать то, что она делала всегда. Она дарила жизнь.
По щекам Майлза текут слезы и капают с подбородка. Я слышу шум слушателей. Выглянув в щелку занавеса, я вижу полный зал. Заняты все места, кроме двух – прямо в центре.
– Я не понимаю, – бормочет биограф. – Если девочкой была Тиган, а мальчиком вы, значит… – он пытается закончить, но не может. Он переводит глаза с моего лица на мою грудь, потом обратно.
– Да, это сердце Тиган. Она поехала купить мне конфет, а отдала мне всю свою жизнь.
Мой биограф теряет дар речи. Он потрясен. Словно его взгляд на мир перевернулся навечно – то же случилось со мной, когда я, десятилетний мальчик, очнулся с новым, сильным сердцем в груди. Сердцем моей лучшей подруги.
С тех пор многое изменилось. Многое произошло. Я живу полной жизнью. Жизнью, которую дала мне Тиган Роза Мэри Атертон.
– И тогда я решил посвятить всю свою жизнь исполнению последнего желания Тиган. Решил, хотя был совсем юным и незрелым. После всего, что случилось, я быстро повзрослел. Я с головой окунулся в магию. Сначала это были игрушки и книги. Но когда достаточно вырос, стал изучать магию по всему миру. И со временем стал настоящим мастером. Я начал выступать. Начал зарабатывать.
Я жил предельно скромно, экономя каждый пенни. Я твердо решил собрать миллион долларов для бездомных. Во имя Тиган. Это стало моей манией. У меня не было друзей. Я мало общался с родственниками. Вы знаете, что я никогда не давал интервью. До сегодняшнего дня.
Я даже не думал, что доживу до этого дня. До дня, когда мне будет тридцать и еще много лет впереди. До дня – вечера, – когда я соберу миллион долларов и исполню желание моей подруги. Сегодня исполнятся все пять желаний Тиган.
Кто-то хлопает меня по плечу. Прямо передо мной – впервые за много лет – стоит Коллинз. Милый Коллинз. Мое четвертое желание, которое исполнилось превыше всех ожиданий.
– Джейсон, – говорит он. – То есть я хотел сказать Просперо…
– Нет-нет. Джейсон. Конечно же, Джейсон. Ты пришел! Я боялся, что ты не сможешь!
Я поднимаюсь и обнимаю его, надеясь, что сила моих объятий покажет, насколько я ему благодарен.
– Ты шутишь?! Мы не пропустили бы этого ни за что на свете!
– Мама здесь?
Коллинз сдвигается, чтобы я увидел. За ним, неловко переминаясь с ноги на ногу, словно потерявшийся ребенок, стоит мужчина. Мой отец. Здесь. Чтобы поддержать меня. Как всегда, полагаю. По-своему. Он робко машет мне и быстро уходит в зал, на свое место.
– Вот, – указывает Коллинз.
Служитель быстро идет по коридору к кулисам. За ним следуют две женщины. Моя мать. Увидев меня во фраке, она расплывается в широкой улыбке и бежит меня обнять. Она обнимает меня, не говоря ни слова. Ее объятие говорит больше, чем любые слова.
Она отстраняется, чтобы посмотреть на меня, и я вижу слезы в ее глазах. Она просто кивает и поворачивается к женщине в легком, летящем платье. Я вижу в ее волосах фиолетовые пряди.
– Она не собиралась приходить, – сообщает мама. – Говорила, это слишком больно. Но потом передумала.
Я кидаюсь к этой женщине, не в силах поверить, что это действительно она. Но когда она смотрит на меня, сомнений не остается – и двадцать лет не помеха.
– С-О-Д, Джейсон, – произносит она.
Я падаю в ее объятия, стараясь сдержать слезы, но мне это не удается. Этой женщине я обязан жизнью. И сердцем.
– Спасибо тебе, – благодарит Делла. – Тиган очень гордилась бы тобой.
Нас обнимает мама, потом Коллинз. Мы стоим, крепко обнимая друг друга.
– Ты больше не должен держаться особняком, – говорит Делла. – То, что ты сделал, прекрасно. Но теперь ты свободен. Можешь вернуться в семью.
Я киваю. Слезы все еще текут. Мальчик, спасенный от смерти, наконец-то вернулся домой.
В зале раздается громкий голос. Это распорядитель представления. Он объявляет мое имя вовремя, не догадываясь о драме, которая разыгралась за кулисами. Я пытаюсь собраться, чтобы хорошо выступить.
– Вот это, – киваю я им всем, – то, что мы здесь, все вместе, это и есть настоящая магия. Кто бы подумал, что последнее из пяти моих желаний и последнее желание Тиган исполнятся одновременно? Думаю, Мюррей хотел бы этого больше всего на свете. Наши желания… они всегда были и его желаниями тоже. – Я поправляю бабочку и делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. – Мне нужно идти. Но вы оставайтесь. Посмотрите представление отсюда. А потом мы будем вместе. После этого все станет так, как должно быть.