– Твоя мать считает, что ее работа важнее моей…
Лифт начинает пищать. Мой напарник по игре не реагирует, и у меня появляется надежда. Но мужчина выскакивает из лифта и хватает мальчишку – Джейсона, так он сказал – за рубашку. Джейсон крутится, держа контроллер над головой.
– Хорошо-хорошо, только отпусти меня! – отбивается Джейсон.
Отец не обращает на это внимания. Джейсон поднимается и тащит за собой кислородную установку. У Дженни появилась такая же за несколько недель до того, как она слегла. У нее была BreathEasy. У Джейсона – BreathEasy‑2. Он идет за отцом, и плечи его опущены так низко, что он похож на горбуна. Кислородная установка катится за ним. Отец нажимает кнопку лифта, двери начинают открываться. Отец с сыном уже почти в лифте, и тут Джейсон кричит:
– Подожди, папа, подожди! Я что-то забыл…
– Возьмешь в следующий раз, – отрезает отец, и двери начинают закрываться.
Джейсон брыкается, толкается, пытается вырваться. На нем ничего нет, кроме больничной рубашки. Нет, наверное, еще спортивные шорты. Обычно мне не нравится, когда дети не слушаются родителей, но на сей раз я искренне желаю Джейсону победы. Если бы я был лет на сорок моложе, то вмешался бы и вырвал мальчика у отца. Может, постороннему человеку не стоит так поступать – это можно даже назвать нарушением закона. Но жизнь научила меня: правильно и по закону – не всегда одно и то же. И когда наступает момент, человек должен поступать правильно. И черт с ним, с законом.
Мальчишка смотрит на меня. По крайней мере, мне так кажется. Когда-то у меня было такое хорошее зрение, что я видел швы на летящем со скоростью 135 километров в час крученом мяче. Но теперь я стар, бифокальные очки висят у меня на шее. Я понимаю, что он смотрит не на меня, а на что-то рядом со мной. На что-то возле телевизора или кресел-мешков.
– Папочка, пожалуйста! – кричит мальчишка.
Но двери лифта закрываются, и его голос стихает.
Надо что-то сделать, но мир вокруг слишком стремителен. Прежде чем я успеваю подняться, лифт уезжает.
Ну и ладно… После резкого подъема голова у меня кружится, как на американских горках. Я снова усаживаюсь в свой мешок. Вернее, падаю. К счастью, посадка мягкая. Я подбираю контроллер, брошенный Джейсоном. И тут замечаю скомканный листок бумаги прямо перед его креслом. И понимаю, что, когда отец его забирал, Джейсон смотрел не на телевизор. Он хотел вернуться, чтобы забрать этот листок.
Оставить его здесь? Может, отец передумает и позволит Джейсону вернуться? А может, его найдет санитар и поймет, чей это листок и почему он так важен? А вдруг этого не произойдет? Вдруг кто-то решит, что это мусор, и просто выбросит?..
Я целую минуту разворачиваю скомканный листок. Пальцы у меня давно не те, что прежде. Клей на бумажке мне мешает, но я все же справляюсь. От увиденного у меня перехватывает дыхание.
Пять вещей, которые я хочу сделать, прежде чем сердце мое замрет и я окажусь на небесах:
1. Поцеловать девочку (в губы).
2. Выбить хоумран на стадионе Высшей лиги.
3. Стать супергероем.
4. Найти маме хорошего бойфренда.
5. Творить настоящую магию.
Потрясающий Джейсон Кэшмен
Прочитав этот список, я усомнился, что мальчишка сможет совершить хоть что-то из этого. Я не знал прогноза, но, похоже, он и пары минут без кислорода не может. Кроме того, из пяти желаний реальным мне показалось только первое, про поцелуй. Может, еще бойфренд для мамы, но даже это весьма сомнительно.
Мальчишка может мечтать, это правильно. Я не удержался от мысли, что родись мы в одном веке, то могли бы стать друзьями. Когда я был мальчишкой, то умел мечтать не хуже. Я до сих пор это помню, несмотря на мой возраст. И эти воспоминания вселяют надежду. Раньше, в моей милой юности, я постоянно испытывал надежду. Чувство, что все возможно. Не просто возможно, но виртуально гарантировано. В глубине души я точно знал, что все получится.
Думая об этом ребенке, я впервые за много лет ощущаю ту прежнюю искру надежды. Искру возможности. Я не могу избавиться от мысли, что так или иначе, но у него сбудутся все желания из этого списка.
И я решаю, что обязательно сделаю так, чтобы желания эти сбылись. Я буду принимать таблетку и еще побуду в этом мире. Черт меня побери, если у этого мальчика не исполнятся все желания, прежде чем он умрет. Теперь это не только его, но и мои желания тоже.
Если бы я не залип в этом дурацком мешке, то нашел бы телефон и позвонил доку Китону немедленно, чтобы сообщить хорошие новости. Его любимый столетний пациент обрел смысл жизни.
Глава 3
Со времен моей молодости мир сильно изменился. Были времена, когда вы, если хотели взять мальчика под свое крыло и помочь ему в чем-то, могли просто постучать в дверь и поговорить с его отцом. Сегодня же мир настолько сошел с ума, что за подобное нетрудно загреметь в полицию. Но у меня в кармане лежал список Джейсона, поэтому я был просто обязан найти его – хотя бы чтобы отдать листок.
Я сажусь в автобус и начинаю размышлять. К одиннадцати утра я на ногах уже часов семь, и мне страшно хочется есть, поэтому можно побаловать себя праздничным обедом от шефа Боярди – разогреть его я способен. Остается лишь решить, равиоли или спагетти. Пожалуй, лучше равиоли. Если я правильно разогрею блюдо в духовке, оно прогреется, красный соус начнет пузыриться, но не раскалится. Кому-то это покажется слишком прозаичным, но я никогда не был высокомерным гурманом. Двадцать пять лет я водил один и тот же американский пикап. Все пятнадцать лет профессиональной карьеры пользовался одной и той же бейсбольной перчаткой Rawlings. В последний раз я покупал новую одежду в 1989 году, если не считать свежего белья, которое все же периодически покупаю. Из-за таблетки я так часто писаюсь в постель, что вскоре все же придется ехать в магазин одежды. Или попросить Ченса отвезти меня туда.
Раздается звонок. Шаркающей походкой я подхожу к двери и смотрю в глазок. Похоже, мысли материальны. Голубой глаз Ченса смотрит на меня с расстояния в дюйм. Я смотрю на него, и на ум приходит еще одно доказательство моего постоянства: я был женат на одной и той же женщине восемьдесят лет и никогда не желал найти другую. Впрочем, к чему лишние доказательства? Все и без того ясно.
– Дед, – говорит Ченс, когда я открываю дверь. – Выглядишь отлично. Можно войти?
Я не особо люблю такие сюрпризы. Люди должны уважать приватность друг друга. Ченс утверждает, что это ради моего же блага: кто-то должен узнавать, как мои дела. Как я выгляжу, не упал ли, не умер ли. Впрочем, вряд ли это кого-то расстроит, так к чему беспокоиться? Конечно, если бы я думал, что Ченсу действительно не все равно, то был бы более благодарен.
– Еще и двенадцати нет, – говорю я. – Почему ты не на работе?
Он отмахивается и входит в гостиную, прежде чем я успеваю сказать, чтобы отправлялся домой к третьей жене и оставил меня в покое. Под мышкой он держит коробку – ничего необычного. Внешне выглядит мило, но я на это не куплюсь. Особенно после того случая, когда он притащил мне коробку с одеждой умершего отца своей второй жены. Я отправил все на благотворительность – оставил лишь две рубашки. Только Богу известно, почему Ченс решил, что мне понравятся футболки с надписями: «Волшебное королевство Диснейуорлд» и «Просто сделай это». У одной даже рукавов не было!
Ченс снимает пиджак, ослабляет галстук, словно собирается задержаться. Он проводит рукой по вьющимся темным волосам, подчеркивая, что у него-то волос копна, а у меня их в ушах больше, чем на голове. Я не предлагаю ему сесть, чтобы он понял: я рассчитываю, что он не задержится. Но колени меня подводят, и я сажусь на диван. Он садится напротив меня, ставит коробку на пол, и мы превращаемся в счастливую старую семью.
– Что горит? – спрашивает Ченс.
Я смотрю на камин, но присесть на корточки я давно не могу и растапливал его лет десять назад. Из кухни тянет дымом – и тут же срабатывает пожарная сигнализация.
– Вот черт! – злюсь я.
Ченс уже не маленький мальчик, и в моем присутствии позволяет себе и более крепкие выражения. Не знаю, стоит ли упоминать об этом, когда буду исповедоваться отцу Джеймсу.
– Сиди, дед, я все сделаю.
Не буду врать, я завидую легкости, с какой Ченс убегает на кухню. Сам я даже пошевелиться на диване не могу, сколько бы ни пытался. Я слышу ругательства, потом срабатывает кран и раздается шипение воды. Мой праздничный обед отправляется в мусорное ведро. Спасти его Ченс и не подумал.
Ченс возвращается, вытирая руки кухонным полотенцем.
– Вот видишь, дед! Именно поэтому мы хотим, чтобы ты переехал. Жить в одиночку небезопасно. Сам знаешь! Я вообще не понимаю, почему ты хочешь жить здесь.
На языке крутится ругательство, но я сдерживаюсь, спасибо святому Иосифу.
– Ты и не поймешь.
– Попробуй объяснить.
Тон его говорит об обратном. В нем только снисходительность, больше ничего. Поэтому я ничего не говорю. Я не говорю, что Дженни умерла, но память о ней живет здесь, в этом доме. Если я перееду, исчезнет ее прошлое, ее история, исчезнут все наши общие воспоминания. Словно ее никогда не существовало – словно она жила только в моем воображении, а воображение у меня уже не такое острое, как раньше. Ченс склоняет голову набок, словно зная, о чем я думаю.
– Оставаясь здесь, ты не вернешь ее, дед…
– И тебя с днем рождения… Или ты об этом забыл?
Ченс поправляет галстук:
– Конечно нет, дед. Я потому и пришел.
Но при этих словах он не смотрит на меня, и это о многом мне говорит.
– Ну и кому это понравится? – восклицаю я. – Мне стукнуло сто лет, а мой единственный родственник об этом даже не помнит. Все, зачем ты пришел, – это заставить меня выехать из собственного дома.
– Неправда. А если бы и так, не считай меня эгоистом. Я предлагал оплатить сопровождаемое проживание, ты забыл? Такие дома не бесплатны, помнишь? Я готов был потратить собственные деньги, заработанные тяжелым трудом.