Анна: Совершенно нет средства? Ну а таблетки там или уколы?
М. Вайт: Таблетки снимут симптомы, помогут адаптироваться, отвыкнуть. Но главный паразит сидит в голове. И ничто его оттуда уже не вытащит. Ничто.
Анна: А сила воли? Или, к примеру, страх перед уже пройденной болью и страданиями?
М. Вайт: Сила воли? Она же не железная, всего лишь твои латы, тяжелые, натирающие латы, которые ты надеваешь каждое утро и снимаешь только тогда, когда погружаешься в сон. Но рано или поздно они ржавеют, изнашиваются до дыр, иногда становятся слишком тяжелыми. И ты больше не защищен, стоишь, обнаженный, перед своим мучителем, а он с жадностью смотрит тебе в глаза. А что касается страха, боли и всего побочного, так я тебе скажу, что время стирает воспоминания. Словно ластиком подчищает и страх, и чувство боли, и неприятные последствия, и воспоминания. Через какой-то год, а может, и меньше, ты уже не вспомнишь те ощущения, что испытал. Вроде бы знаешь, что было плохо, но насколько это было плохо – уже и не помнишь. А потом вообще думаешь, что это было не с тобой. И вот нет дополнительной защиты, она тоже истерлась. Насколько человек совершенный экземпляр, настолько же он несовершенен. Это просто нужно принять в себе и других, стараться делать все, что в наших силах, как для себя, так и для них».
Пообщавшись с ней, я ясно осознала: появись у меня шанс поместить Элизу в клинику, я им воспользуюсь, непременно воспользуюсь. Вот только как и в какой момент, тогда даже не подозревала.
Сколько времени занимает мой путь от того страшного дома – не имеет никакого значения, я просто иду в направлении света. Глаза привыкают к солнцу, тело продолжает сопротивляться жизни, но я упорно двигаюсь вперед, точно зная, куда направляюсь. Выйдя на шоссе с указателем М63, я бреду вперед по ходу движения.
Похоже, ангелы-хранители – мои или Элизы – в этот день на нашей стороне. Пройдя пару-тройку километров, я вижу указатель на шоссе Хоуп, которое, по моим воспоминаниям, ведет как раз в тот самый пригород, где и располагается клиника. Я бреду вдоль дороги по высокой траве, дабы не нарваться на случайных прохожих. Давние раны на ногах кровоточат, спазмы истощают тело. Но я, как заведенный солдатик, продолжаю делать шаг за шагом, а когда не могу идти, то встаю на колени, окончательно скрываясь от всех за травой и кустами, и ползу дальше. Знаю: если остановлюсь, если позволю себе хотя бы минутную передышку, то сомнения прочно усядутся на мои плечи и не позволят встать, не дадут дойти до конца.
Почти стемнело, организм ослаб до предела, а отчаяние подступает под самое горло, мешая дышать. Но, повторюсь, в этот день высшие силы на нашей стороне: за поворотом показывается небольшая забегаловка, ярко подсвеченная разноцветными огнями, которые для меня блистают ярче ушедшего солнца. Я гляжу на входную дверь, понимая, что в том виде, в котором сейчас нахожусь, меня ни за что туда не пустят. Но и пройти мимо я уже не в силах. Просто стою и на расстоянии смотрю на входную дверь. Если бы я была суперчеловеком, то наверняка мои глаза источали бы красные лазерные лучи и уже давно расплавили эту непрочную пластмассово-стеклянную преграду. Тут дверь распахивается, и из нее выходят крупный парень и тощая девушка. Они громко смеются, жадно поглощая золотистый картофель. Как только они отходят от входа, парень подтягивает девушку к себе и впивается в ее блестящие от масла губы. Остатки их ужина отправляются в мусорный бак.
Как только они скрываются за углом забегаловки, непроходящее чувство лютого голода заставляет меня кинуться к мусорке. Этот эпизод навсегда сохранится в моей памяти, но сейчас нет ничего важнее выброшенной еды. Самоуважение, гордость, брезгливость да и все остальные человеческие чувства отходят на задний план, стираются необходимостью самосохранения. Достав объедки, я с жадностью истощенного шакала набрасываюсь на них. Там же находятся остатки уже негазированной, разбавленной растаявшим льдом кока-колы. Ею и завершается этот банкет, пир прилипшего к спине живота. Но организм, отвыкший от еды, не принимает мои подношения, и уже через пару минут после того, как я возвращаюсь на обочину, меня выворачивает наизнанку. Но чувство насыщения остается, и этого хватает еще на пару километров.
Когда я добираюсь до клиники, наступает ночь, небо затягивается сплошной тучей, и ни луна, ни звезды не освещают дорогу. Закрытые металлические ворота подсвечены единственным фонарем. Ноги подгибаются, и я падаю перед спасительными вратами на содранные колени. Слезы застилают глаза – ведь это шанс, тот единственный, наш общий шанс на спасение. Второго такого может не быть никогда, я вообще не уверена, что смогу еще раз проделать весь этот мучительный путь. Я хватаюсь костлявыми руками за железные прутья и с воем дикого животного принимаюсь раскачивать безликие ворота. Наверное, охранник услышал меня и увидел эту красочную картину бессилия. Потому что разум затуманивается, и я, проваливаясь в ночной мрак, чувствую, как кто-то пытается отодрать мои руки от прутьев. Я повторяю только одно: «Закройте меня, закройте, закройте!»
Глава 10
Где же сейчас Элиза? Что с ней? Или… Я и вправду сошла с ума, и эти перемещения происходят только в моей голове…
Следующим утром после мучительного перемещения в Элизу я просыпаюсь в холодном поту в теле Анны. Понимая, что вернулась в эту прекрасную жизнь без боли и самоунижения, я плачу, слезы счастья и горя тонкими ручейками текут на подушку. Оглядев свое тело и убедившись, что это точно Анна, я начинаю плакать еще сильнее, по-настоящему, навзрыд. Со слезами выходит вся та боль, что скапливалась во мне, ежедневно накладывалась слоями, разрасталась внутри в геометрической прогрессии, как тонны воды, скапливающиеся в водохранилище. И вот дамба идет глубокими трещинами и в один момент разрушается до самого основания, выпуская беспощадную стихию извергаться на все вокруг. Мне нестерпимо больно и одиноко. Чувства неизбежности и утраты селятся внутри.
Сегодня выходной, и я решаю во что бы то ни стало разыскать Элизу. Я не знаю, чем закончилась эта ночь после того, как мое сознание покинуло ее тело у ворот клиники, не знаю ее судьбу и исход нашей борьбы и теперь, сегодня, сейчас, уже не могу жить в неведении.
У меня и раньше после перемещений в тела других людей возникала мысль о том, чтобы найти их, увидеть, поговорить с ними. Но страх осознания реальности происходящего затуманивал разум, а страх подтверждения моих психических отклонений сковывал сердце толстой коркой льда. И я отодвигала, прятала эту мысль в дубовый сундук с металлической задвижкой. Боялась увидеть в обычной жизни тех, кого знаю изнутри, и еще больше боялась признать, что моих перемещений никогда не было и быть не могло, что они происходили только в моей голове. Сама идея искать этих людей, смотреть им в глаза, слышать их голос казалась неправильной, противоречащей законам природы. Все инстинкты были против, и до сегодняшнего утра я не могла себя переубедить. Возможно, была не готова, морально истощена собственными переживаниями, чтобы встретиться со своими призраками еще и наяву. Но в сложившейся ситуации с Элизой, в наших слитых воедино жизнях, я больше не могу и не хочу оставаться в стороне. Да, я слышала об «эффекте бабочки», о том, что даже незначительное вмешательство сейчас может иметь большие и непредсказуемые последствия в будущем, любое нестандартное действие способно изменить в целом течение жизни. Но сегодня я хочу перемен, жажду действий. Я готова на все.
Собираюсь с силами и встаю с кровати. Я в квартире Анны, и это хорошо. Анна давно не пытается сбежать из города, но кто ее знает. Ведь пока меня нет в ее теле, она возвращается и совершает непредсказуемые поступки. Однажды после перемещения в мистера Олда я проснулась в пригородном мотеле за пятьсот километров от Мэя. Как она туда добралась без денег – не имею понятия. Пароль от кредитки она не знает, я его сменила, когда стала жить ее жизнью, а той налички, что я оставляю в коридоре на всякий случай, вряд ли хватило бы, чтобы уехать так далеко, да еще снять номер в мотеле. Но вернуться стоило мне больших усилий. А еще раза четыре я просыпалась с дикой головной болью и ужасным похмельем. Хотелось убить Анну собственноручно, но ее можно понять. Я не представляю, что она чувствует, когда становится собой всего на один день. После первого перемещения в другое тело я нашла записку от Анны. Не уверена, что она была адресована мне, но это был способ связи. И теперь я каждый вечер оставляю для нее записку на прикроватной тумбе, на случай, если произойдет перемещение. Но она еще ни разу мне не ответила. Вот и сегодня от нее нет никаких посланий. Я прохожусь по квартире: все убрано, посуда не тронута, даже мусор вынесен. Заглядываю в ванную, потом обследую комод, кухонные шкафы и холодильник – никаких бутылок от алкоголя, таблеток, новых вещей. Интересно, чем она занималась вчера? Надеюсь, не делала глупостей.
Стоя под горячим душем, я тру докрасна нежную кожу, пытаясь смыть с себя воспоминания, сомнения и страхи. После чего, чистая и обновленная не только телом, но и духом, шлепаю босыми влажными ногами на кухню. Мне кажется, я даже ступнями ощущаю всю иронию, всю противоречивость жизни, когда сначала чувствую приятный в своей прохладе и гладкости кафель, а затем перехожу на тепло нагретого солнцем шершавого, затертого ламината. Улыбаюсь своему отражению в окне и, заварив крепкий ароматный кофе, усаживаюсь перед ноутбуком.
В интернете открываю страничку клиники, которую когда-то добавила в избранные, и перепроверяю время приема, порядок посещения и ориентировочную стоимость лечения (там было целых пять вариантов программ реабилитации), выписываю телефон и окончательно утверждаюсь в решении, что должна если не увидеться с ней (это запрещено правилами в первый месяц проживания), то хотя бы узнать, как она. Может, предложить оплатить лечение, если Элиза не попала в программу, месяц или два, – на сколько хватит моих скромных сбережений.