«Я ведь сделала? Я же пыталась?» – думаю я, десятки раз повторяя эти вопросы.
– Ладно, поехали домой, – говорю я бесцветным голосом, полностью соответствующим атмосфере.
– Ну и отлично, – не скрывая облегчения, произносит Альберт.
Мы быстрыми шагами направляемся вниз, навстречу свежему воздуху, запрыгиваем в машину и мчимся прочь, подальше от этого ужасного места.
По лицу Альберта заметно, что он погружен в размышления, что десятки вопросов вертятся у него на языке, но он не осмеливается их задавать.
– Может, перекусим где-нибудь? – пытаясь отвлечь его, предлагаю я.
– Я не против.
Оставшийся путь до кафе проводим каждый в своих мыслях. Только какое-то радио разбавляет тишину, которую мы ненароком захватили из того дома.
Останавливаемся у приятного низкого строения с яркой голубой вывеской «Кафе у Марли».
– Тут спокойно, уютно и вкусно готовят, – говорит он. – Надеюсь, ты не против?
– Нет, только за.
Мы выбираемся из машины и идем в кафе. Внутри все в светло-голубых тонах, за несколькими столиками сидят люди и наслаждаются едой. Это место настолько контрастирует с тем домом, что у меня перехватывает дыхание. Альберт берет меня за сжатую в кулак руку и ведет к столику в самом центре зала.
– Все хорошо, уже все хорошо, – тихим, низким голосом шепчет он мне в ухо.
– Да, ты прав, – отвечаю я, расслабившись и чуть прижавшись к нему плечом.
Мы садимся за уютный маленький круглый стол, покрытый такой же голубоватой скатертью. Но я все еще никак не могу прийти в себя, никак не могу вернуться, стряхнуть с себя эти сутки.
– Что будешь? – спрашивает Альберт, изучая меню.
– Закажи мне что-нибудь на твой вкус.
– Хорошо.
Разговор не клеится, мы никак не можем настроиться на одну волну. Не можем переключиться друг на друга.
Обед протекает в спокойной атмосфере, а мы изо всех сил стараемся говорить на отвлеченные темы, но и тут слова в предложения клеятся с трудом. Я не хочу быть эгоисткой и не хочу, чтобы он думал, будто я сумасшедшая или использую его. Я вообще многого не хочу. Не хочу втягивать его в свою жизнь, но втягиваю. Не хочу, чтобы между нами были тайны, но их список с каждой нашей встречей все возрастает. А как я могу рассказать ему? И стоит ли вообще?
Тишина разряженным кислородом висит между нами, и я не выдерживаю:
– Ал, спасибо тебе за все. Это для меня много значит, даже не передать. Поэтому спроси, если хочешь. Не уверена, что смогу ответить, но я хочу попробовать впустить тебя в свои тайны.
– Ладно, – серьезно произносит он, хмуря лоб. – Что мы искали? Или кого? Что это за дом?
– Мы искали Элизу Локс. Мне казалось, что она раньше была в этом доме. Хотела помочь ей. Но…
– Но мы ее не нашли. Может, стоит пойти в полицию?
– Нет, не лучший вариант, – быстро отрезаю я.
– Почему? Если девушка пропала или попала в беду, то полиция поможет нам ее найти или сделает хоть что-то, чего мы сделать не в состоянии.
– Я не могу, ты не понимаешь. – Мой голос начинает звучать жестче.
– Но почему, Анна, что за тайны? Чего я не понимаю? Что может быть важнее человеческой жизни? Почему ты боишься идти в полицию? – заводится он не на шутку.
– Прости, прости меня, но я не могу. Просто не могу. Они начнут спрашивать, откуда я ее знаю и с чего это я решила, что она пропала. Они будут выспрашивать, а я не знаю, что отвечать.
– Как это? Расскажешь, что знаешь. – Его брови слегка хмурятся.
– Мне кажется, что она пропала, и все. Я не уверена, я ни в чем не уверена. Я этого не знаю наверняка. И у меня нет объяснений, нет ответов на их вопросы, да и на твои тоже.
– То есть ты вроде знаешь, ты думаешь, что знаешь, но откуда знаешь и почему думаешь – не знаешь? – с какой-то издевкой продолжает он закидывать меня вопросами.
– Ну как-то так, да, именно так, – в такой же манере отвечаю я.
– Вот опять. Ты сказала, что хочешь довериться мне, попробовать рассказать, что происходит. А когда я задаю вопросы, ты всеми способами увиливаешь от ответов. Что не так, Анна? Ты мне настолько не доверяешь?
Его тон, обычно такой спокойный и ровный, резко меняется, а наш разговор набирает обороты. Я вижу его недоверие, злость и что-то еще – то ли подозрение, то ли сомнение, то ли бессилие. Не знаю, я не очень-то умею разбираться в эмоциях других людей. Но это все переходит черту, мою грань дозволенного. Загоняет меня в угол, вынуждает признаться в том, какая у меня на самом деле жизнь, или даже в том, что ее нет совсем. А я этого не хочу, не могу, я еще не готова. Больше всего в эту секунду мне хочется все прекратить.
Я резко встаю, чуть не опрокидывая стул.
– Прости еще раз, что потревожила. Спасибо за все. Это была плохая идея. Мне пора.
Уходя из кафе, а точнее, убегая от Ала, я успеваю услышать и как будто даже почувствовать, как он тяжело вздыхает, как пытается что-то сказать мне вслед, но я уже не могу остановиться, не могу даже оглянуться. Иначе мне придется вернуться, признаться, отчаяться, раскрыться. И все станет еще хуже. Он точно мне не поверит, и это порвет и без того тонкую паутинку нашей дружбы.
Выскочив, словно ужаленная сотней ос, я бегу к остановке и запрыгиваю в первый же автобус, на котором делаю целый круг по городу, разглядывая улицы, людей, выискивая глазами знакомые очертания.
Выхожу в центре и пересаживаюсь на автобус моего любимого маршрута Н32, который везет меня к прошлой жизни, к родному дому, к моим любимым родителям, к тому счастью, которое у меня когда-то было. Сейчас наш дом продан, в нем живут совершенно другие, незнакомые мне люди. Родители покинули город и перебрались в глухую деревню за триста километров отсюда. Иногда мне хочется еще раз поехать к ним, просто посмотреть, как они живут, почувствовать запах роз, которыми мама заполнила полсада, посмотреть, как папа сидит со своим супернавороченным планшетом и конструирует очередное произведение искусства. Только вот при этой мысли сердце сжимается до тяжелого титанового шарика, который тянет вниз, в бездну отчаянья, туда, откуда, скорее всего, будет сложно вернуться. Внутри чужих тел я все еще их дочь. В своих мыслях и воспоминаниях я жива, я с ними, обнимаю их, целую. Все еще чувствую их запах – запах дома, любви и уюта. Но в реальности меня давно нет. Они потеряли меня навсегда, и я не имею права бередить их раны, резать их сердца без ножа. Если бы я лежала в коме или в реанимации, а моя душа просто перелетала из тела в тело, я непременно попыталась бы все им рассказать. Но не в этот раз, не в моей жизни и не в этом мире. Мне некуда возвращаться, совершенно некуда, у меня нет дома и у меня больше нет меня…
Тогда я не выдержала и позвонила маме. Пришлось сказать, что я Анна и что я дружила с Линой в университете. В трубке раздался тихий плач, который раскаленным шипом вошел в мое сердце. По щекам текли горячие слезы, а я пыталась скрыть эмоции, периодически закрывая микрофон рукой. Спросила, могу ли приехать к ним. Мама замолчала, но потом согласилась и продиктовала адрес. Мне нужно было их увидеть.
На дворе стояла теплая осень, я медленно шла по узкому тротуару, рассматривая невысокие светлые заборы, уютные дома, чужие сады. Я дошла до фиалкового забора, который, словно яркий цветок в поле, выделялся среди остальных. Задержалась, впитывая свой любимый цвет и стараясь унять дрожь в руках.
Я открыла калитку, прошла по узкой дорожке, выложенной из больших камней, и встала перед крыльцом. Хотела крикнуть: «Мама, папа, я дома», но до боли укусила губу и сделала глубокий вдох. Ровными шагами поднялась на крыльцо и позвонила в дверь, после чего окликнула маму по имени. Но дверь оставалась закрытой, и никто не ответил. Осмотрелась. Перед домом раскинулся ровный газон и несколько молодых плодовых деревьев со свежими лунками. Никаких цветочных клумб, что было несвойственно для мамы. Дом был одноэтажным и намного меньше того, в котором мы жили раньше. Позвала еще раз. Сердце барабанило в груди, руки вспотели, пришлось засунуть их в карманы джинсов, а я старалась глубоко дышать, чтобы не задохнуться от переполнявших меня эмоций.
Мама вышла из-за угла. На ней был испачканный землей голубой комбинезон, на голове черный ободок, который сдерживал ее светлые, кое-где поседевшие волосы, на руках садовые перчатки. Она подошла ко мне и грустно улыбнулась.
– Здравствуйте, я Анна, – неровным голосом представилась я.
– Я думала, ты не приедешь, – тихо ответила она и отвернулась.
– Я не смогла попрощаться с Линой, поэтому я здесь. – Я тоже отвела взгляд, делая вид, что рассматриваю их дом.
– Ничего. Пойдем.
Мы прошли за угол, и там я увидела фиалковую беседку, которую оплетали вьющиеся розы с бутонами желтого цвета. От беседки лучами расходились разноцветные цветочные клумбы.
– Красивый цвет.
– Ее любимый.
– Я знаю, – вырвалось у меня.
Мои губы были крепко сжаты, а внутри я кричала во весь голос: «Мама, посмотри, это я. Только взгляни мне в глаза, увидь меня. Прошу».
Она направила взор сквозь меня и жестом пригласила в беседку:
– Сейчас сделаю чай.
Мама ушла в дом, а я осталась. Устроилась за небольшим круглым столом в беседке и тихонько заплакала. Мне до боли хотелось дотронуться до нее, обнять и все ей рассказать. Но как я могла? А если завтра я не проснусь? Тогда они потеряют меня еще раз.
Она вернулась и поставила на стол чайник, три чашки и вазочку с конфетами. Молча налила чай и села напротив. Вскоре в саду появился отец. Его волосы поседели, лицо покрывала отросшая борода, под глазами появились темные синяки, а вокруг них глубокие морщины. Он, казалось, ссутулился и выглядел бесконечно уставшим. Отец попытался выдавить из себя улыбку и тоже сел за стол.
– Я Анна.
– Приятно познакомиться. А я Филип, папа Лины.
Я взяла чашку и отпила травяной чай. Только мама умеет заваривать его так – чтобы получился самый вкусный и пахучий мятный напиток. От этой мысли из глаз потекли слезы, я хотела их скрыть, но не успела. Теплая мамина лад