– Меня зовут Анна Битрайд, и я пришла, чтобы поговорить с Элизой Локс.
– И о чем? – продолжает давить она.
– Я хочу кое в чем разобраться, и мне нужна ее помощь.
– Какая помощь? Сколько тебе вообще лет? Не больше двадцати? – уже совсем не спокойным и не тихим голосом заваливает она меня вопросами.
Я киваю в ответ на последний вопрос, не понимая, к чему же она клонит.
– Ты не могла быть там, девочка. Значит, кто-то рассказал тебе про то время. Вот я и хочу узнать, кто и зачем? Что тебе нужно?
Я закашливаюсь, пытаясь что-то сказать, но слов на самом деле у меня нет. Я рассчитывала на мягкую, домашнюю встречу в приятной атмосфере, а не на натиск железной леди. И в этот момент в кухне появляется Элиза. Мы обе замираем. Я смотрю на нее и не могу поверить, что это она. Невысокая, с плавными, округлыми формами, чуть полновата, но эта пышность идет к ее мягкому лицу и розовым щекам. Она больше не похожа на умирающую от голода девушку с запавшими глазами, покусанными, обветренными губами, шелушащейся кожей. Она такая красивая и живая, каштановые волосы волнами спадают на плечи. Я невольно засматриваюсь на нее. Она подходит ко мне и глядит в самое сердце.
– Привет, я Элиза. – Она протягивает мне руку.
Я беру ее в свою и говорю:
– А я Элджернон.
Ее рука мягкая и теплая, настолько знакомая и родная, что горло сдавливает неведомое чувство счастья, словно я отыскала кого-то родного и близкого. Хочется обнять ее, но она опережает меня, словно прочитав мысли, и прижимается ко мне. Слезинка бежит по ее лицу.
– Я пришла, как и обещала, – шепчу я, и она еще крепче сжимает меня в объятиях.
– Спасибо, – почти неслышно говорит Элиза только для меня, и это слово и ее жизнь стоили всего, через что я прошла, находясь в ее теле.
– Элиза… – удрученно произносит Марта.
Она отпускает меня, смотрит на подругу и мягко мурлычет:
– Да, дорогая? Давай присядем, выпьем чаю и поговорим.
– Ты разве не видишь, что ей всего-то лет двадцать, этого просто…
– Марта, хватит, не продолжай. Все правильно, я чувствую, – строго обрывает подругу Элиза.
– Хорошо. Как скажешь, – сдается та, всплеснув руками, после чего, поджав губы, наливает нам чая из ромашки, а себе – крепкого, ароматного кофе.
Мы все садимся за стол, и Элиза смотрит на меня:
– Скажи, чем я могу тебе помочь? Я очень хочу отблагодарить тебя за все, только не знаю как.
– Если честно, я и сама не знаю, – грустно отвечаю я. – Но должна понять, почему именно ты? Может, ты знаешь?
Она задумывается и тяжело вздыхает:
– Не имею ни малейшего понятия. Но, может, мы начнем с самого начала и тогда придем к чему-то. Расскажи о себе и о том, как вообще это происходит? Кто ты?
И я рассказываю свою историю перемещений с того самого дня, как проснулась в теле Анны. Рассказываю все, что было, как бы нелепо это ни звучало. Она первый человек, которому я могу открыться, могу выплеснуть все отчаянье, все, что копилось во мне все это время. Я чувствую ее поддержку, ощущаю, что она не примет меня за сумасшедшую, что все же попытается выслушать, попытается – может, и не поверить, но хотя бы допустить, что существуют необъяснимые вещи. Я поведала, как первый раз очнулась в теле Анны, что начала жить в нем, что еще бываю в гостях у пожилого профессора и парня в тюрьме.
– Но как происходит выбор, в чьем теле оказаться? – спрашивает Марта.
– Если бы я знала. А еще лучше, могла бы выбирать… – мямлю я удрученно. – Просто ложусь спать и просыпаюсь другим человеком в какой-то день его жизни. Я бы очень хотела иметь контроль над тем, что происходит, но его, к сожалению, нет. Сейчас я смирилась и больше не боюсь, но в самом начале я до судорог, до безысходной паники боялась этих перемещений и пыталась бороться с ними. Пробовала снотворное, гипноз, спиритические сеансы, чтобы остановить их и просто жить в одном, пусть и чужом теле.
Марта хихикает.
– Не смешно, – с напускной суровостью возражаю я. – Ничего из этого пока не помогло. Мне нужно просто разобраться и сделать что-то. Может, мне нужно чем-то помочь тем людям, к которым я прихожу? Ладно Кир, с ним еще хоть как-то понятно: вероятнее всего, мне нужно вытащить его из тюрьмы. Как – это, конечно, вопрос сложнее. Да и зачем? Тоже вопрос.
– Как это – зачем? – спрашивает Элиза. – Может, он невиновен?
– Он виновен, – сухо и чересчур жестко отвечаю я. – Я уверена, что он виновен. И, может, не только он.
– И почему же ты так в этом уверена? – интересуется Марта.
– Я читала его записки, когда была в тюрьме. А еще пыталась выяснить о его деле: читала статьи, смотрела передачи, пыталась разузнать, что было и как. Даже зная, кто он. – Мои губы чуть сжимаются, дыхание непроизвольно учащается.
– В смысле? Не понимаю, – говорит Марта.
А Элиза внимательно вглядывается в меня. Словно знает: то, что я сейчас скажу, ей не понравится.
– Ну он… он тот… – Я начинаю часто дышать, слова никак не идут. До сих пор не могу говорить о нем спокойно, не могу простить ему то, что он сделал.
– Что он сделал, Анна? – не выдержав, спрашивает Элиза и берет мою руку в свою.
– Он убил меня… – говорю я еле слышно, и вся съеживаюсь, стискиваю губы, сжимаю руки в кулак. Я всегда так делаю, когда пытаюсь сдержать эмоции при мысли о себе настоящей.
Они обе просто смотрят на меня, а в их глазах застывают горечь и непонимание. Девушки не верят в то, что услышали.
Спустя несколько минут я могу взять себя в руки, немного отодвинув самые страшные мысли, и пытаюсь продолжить:
– На самом деле меня зовут Лина, Лина Маккольм. Это мое настоящее имя, его дали мне родители при рождении. А Кир – он сделал то, что сделал. И я не знаю, как могу помочь своему убийце и почему должна ему помогать. А может, не должна, может, наоборот, мне нужно найти его сообщника, чтобы они оба ответили за мою смерть. Возможно, именно это мое предназначение сейчас. Я так запуталась в этом лабиринте чужих жизней, что основательно потеряла дорогу к собственной.
Марта встает и наливает нам еще чая.
– Это ромашковый чай, он успокаивает, – говорит она, недолго стоит, внимательно разглядывая меня, и выходит из комнаты.
Элиза продолжает сжимать мою руку. Марта возвращается, держа запыленную бутылку с какой-то жидкостью.
– Что это? – спрашиваю я, пытаясь отвлечься.
– Это виски, старый добрый виски, который утешает и расслабляет, – отвечает Марта, отвинчивая крышку.
Элиза улыбается и качает головой.
– Это священная бутылка виски, которую мы купили после выхода из клиники на последние деньги и поклялись, что больше ни одной купюры не потратим на то, что приводит к зависимости. А эту бутылку сохраним как воспоминание о прошлом. Мы решили, что откроем ее только в самый критический момент нашей жизни. Как говорила тогда Марта, «дня за два до моей смерти я откупорю эту, мать ее, чертову бутылку виски и напьюсь до потери пульса». Помнишь, дорогая? – спрашивает она мягко Марту. – Как же я тогда смеялась над твоими выражениями!
– Конечно, я помню, – ухмыляется железная леди. – Прошло всего-то лет десять. И я не собралась помирать. Но сейчас, как по мне, самый подходящий момент, чтобы ее открыть, – произносит, улыбаясь, Марта и достает с верхней полки стаканы с толстым дном, идеально подходящие для этого крепкого напитка. Потом измельчает слипшийся лед, извлеченный откуда-то из глубин морозилки, и разливает жидкость по бокалам.
– Я не очень люблю крепкий алкоголь, – говорю я смущенно, взяв стакан в руки и рассматривая красивый янтарный оттенок.
– Мы тоже, но сейчас мы все в этом действительно нуждаемся. И ты расскажешь нам все подробности. Иначе я сойду с ума от этой чертовой непредсказуемой жизни, – говорит Марта и делает большой глоток.
Элиза следует ее примеру, морщится и тут же запихивает в себя большую ложку торта. Я делаю выдох и тоже глотаю из стакана. Прохладная и в то же время обжигающая жидкость течет внутрь, а язык дико щиплет.
«Ну и напиток, как его можно любить?» – думаю я, посмотрев на стакан, и ставлю его обратно.
– Давай начнем еще раз, – говорит Марта. – Расскажи о себе, себе настоящей, о Лине.
И я рассказываю: какой была, что любила, чем занималась.
– Потом я поступила в архитектурный и мечтала стать…
– Что? Ты училась на архитектурном факультете университета Мэя? Который в районе Французского парка? – спрашивает встревоженно Элиза.
– Да.
– Я тоже, – отзывается она с нескрываемой болью в голосе.
– Я не помню, что произошло, совершенно не помню тот день. Я училась на втором курсе и не знала Кира, даже не видела его никогда. Но, как я поняла из разных источников, Кир пришел в университет вечером и был очень злым и нервным – так, по крайней мере, описывали его прохожие, которые видели, как он шел по направлению к зданию. В это время я была там. Я любила задерживаться после учебы, особенно во внутреннем саду. Могла часами сидеть там, рисуя в своем альбоме. Но в тот роковой день почему-то оказалась в театральном зале. Что там делала – тоже не помню. Этот день стерт из моей памяти. Ну а дальше случилось то, что случилось. Меня просто не… – Слова застревают в горле, они упираются о стенки, неготовые прозвучать, прорваться во внешний мир.
– А потом ты просто стала Анной, – успокаивает меня Марта. Она встает и подходит ко мне, садится рядом и крепко обнимает.
Элиза сначала сидит в какой-то прострации, будто не слышит ничего, о чем я все это время рассказываю. Затем приходит в себя и следует примеру Марты. Она обнимает меня так крепко, словно хочет от кого-то спасти. Ее руки по-матерински гладят меня по голове, будто я маленькая девочка, которая упала и ушибла коленку, а она моя мама, убеждающая, что боль пройдет и все будет хорошо. Руки Элизы защищают меня, укутывают, как теплый плед понимания и заботы. Потом Марта берет стакан с виски и произносит:
– За тебя, наш храбрый мышонок. Мы с тобой. Мы со всем разберемся! – И выпивает остатки алкоголя.