– Знаю, я был у твоего психоаналитика, – говорит он как-то между делом.
– Что? – возмущенно произношу я чуть громче, чем следовало бы. Хорошо, что других посетителей в кафе уже нет, и удивленным взглядом наш столик удостаивает один лишь официант.
– Я же полицейский, могу получить доступ к разного рода данным.
– Но разве это не тайна? То, что я обсуждаю с врачом?
– Конечно, тайна, я узнал только то, что ты обращалась к нему по поводу провалов в памяти. Но доктор наотрез отказался разглашать сведения о тебе. Так что не переживай, твои права не нарушены.
И он обворожительно, если это можно так назвать, улыбается, оголяя свои желтые, ужасно некрасивые зубы.
– Но зачем?
– Что – зачем?
– Зачем вы копаете под меня? Что я вам сделала?
– Мне? Мне ты ничего не сделала! Но ты что-то скрываешь о том вечере. У меня не вяжутся события. Не верю, что он мог это сделать. Да и зачем?
– Да кто он? И что сделал? – Я все больше запутываюсь в его вопросах.
Он внимательно смотрит на меня. Его лицо искажает гримаса боли, а морщины бороздят весь лоб. Он складывает перед собой руки в замок и глубоко вздыхает.
– Либо ты мастерски лжешь, либо совсем рехнулась, Анна. Это, конечно, грубо, но другого объяснения я не нахожу.
– Это уже слишком, оскорблений я не потерплю, – говорю я, вставая из-за стола.
– Просто скажи, что произошло в тот вечер двадцатого апреля, и я уйду, обещаю! Я испробовал все способы, чтобы выяснить. Но не нашел никаких зацепок, которые могли бы ему помочь. Все упирается в тебя, Анна. А ты не делаешь ни хрена, ты просто живешь, как будто ничего не случилось! – кричит он.
– О ком вы говорите. Кому помочь? – Я тоже перехожу на крик, стоя прямо перед ним.
Официант чуть дергается, порываясь подойти к нам, но ни мне, ни Бэку до него нет никакого дела.
– Киру, черт побери, кому же еще! – ревет Сергей, словно залепляя мне пощечину.
– Да пошел ты, – цежу я сквозь зубы и выбегаю из кафе.
Злость клокочет внутри, неистово рвется наружу. Мне хочется громить все, что попадается на пути, кричать и бить кулаками в стену. Я огромными шагами преодолеваю улицу вдоль домов, вбегаю в свой подъезд, поднимаюсь по лестнице, влетаю в квартиру. И только там задираю голову к потолку и кричу:
– Почему? Почему я должна это терпеть? Кто я? Кто? За что мне все это? Чем я заслужила такое?
Кидаю рюкзак на пол, отшвыриваю туфли и прохожу в кухню. Наливаю холодной воды и нехотя выпиваю. Я должна потушить пожар внутри, но он разгорается все больше. Мысли, как поленья, разжигают пламя гнева, разгоняют его, распространяя дальше, делая все сильнее. Я сношу одной рукой все, что стоит на столе, слышу звон разбившейся сахарницы и кружки, глухие удары апельсинов о пол и то, как потом они катятся по ламинату. Срываю с себя одежду и влетаю в душ. Струи прохладной воды падают на плечи, а я, опираясь руками о кафельную стену, просто стою, не в силах остановить поток мыслей. Мне хочется стереть все воспоминания о жизнях Элизы, мистера Олда, Кира, декана и Анны. Я не обязана помогать тем, в чьи тела попадаю, я не должна никого спасать, тем более убийцу, своего убийцу! Почему я должна помогать им? Ведь мне никто не помог!
– Кто помог мне? Кто-нибудь из них спас меня? Остановил то, что случилось? – кричу я в воду. – Нет, никто, абсолютно никто! Они спокойно жили своей жизнью и живут сейчас. А я? Что будет со мной?
И, не удержавшись, не в состоянии больше стоять, я падаю на колени. Не чувствую боли от удара, зато вижу тонкие алые струйки, мчащиеся к стоку. Закрываю лицо руками, продолжая сидеть под бьющей меня падающей водой. Слез больше нет, они все вытекли, все выплакались раньше. Внутри же разрастается необъятное чувство безысходности. Я мышонок, который уже не помнит, где выход, который больше не чувствует в себе сил искать его и ненавидит себя за это.
Внезапно сквозь шум падающей воды я слышу звонок в дверь. Но я никого не жду. Может, показалось? Я прислушиваюсь, звонок повторяется. Я встаю, выключаю воду, накидываю полотенце и, раздраженная, иду к двери босыми ногами, с которых стекает чуть подкрашенная кровью вода. Тушить нагрянувшую истерику ради гостя нет никакого желания, я мысленно обругиваю его всеми известными мне словами и даже не пытаюсь выглядеть приветливо – пусть увидит меня в моем худшем облике и сбежит куда подальше.
Но на пороге стоит Альберт и улыбается, держа в руках мое любимое печенье. Сердце уходит в пятки, а в горле пересыхает. Я тут же жалею о своем решении и стараюсь натянуть улыбку. Ему же хватает одного взгляда, чтобы его улыбка сползла с лица, а в глазах появилось волнение.
– Анна, что-то произошло? Что с тобой? – Он смотрит на мои раненые ноги и кровавые следы на полу.
– Ничего, просто упала в ванной, – тихо и угрюмо говорю я и нехотя впускаю его в квартиру. – Я тебя не ждала.
– Я решил скрасить твой вечер и завезти печенье к чаю, – оправдывается он, все еще внимательно меня рассматривая. – Я не вовремя?
«Очевидно».
– Нет, вовсе нет… Подожди в гостиной, я оденусь и приду.
Захожу в спальню, вытираюсь, хочу надеть что-нибудь приличное, но из-за содранной кожи приходится натянуть первую попавшуюся футболку и домашние шорты, которые не жалко запачкать в крови. В ванной быстро обрабатываю ранки перекисью, закусив губу – щиплющая физическая боль отвлекает от другой, внутренней боли. Но руки все еще дрожат, храня отголоски недавней вспышки.
Возвращаюсь к Альберту и вижу, что он собрал с пола апельсины и осколки разбитой сахарницы и кружки.
– Если скажешь где веник, то я подмету, – неуверенно произносит он, показывая на сахарный песок, рассыпанный по всему полу кухни, как будто не знает, чем еще может мне помочь.
– Нет, что ты! Сама натворила, самой и убирать.
Я быстро собираю остатки мусора, протираю влажной тряпкой пол и только потом ставлю чайник.
– Что будешь? – спрашиваю я стыдливо. Он не должен был появляться так внезапно, видеть меня в таком состоянии и не должен испытывать неловкость по моей вине.
Но Альберт, как будто убеждая меня в обратном, подходит ближе, берет мои руки в свои, растирает их, чтоб согреть, и прижимает меня к себе. Вначале я хочу отстраниться, но сейчас мне так нужны его объятия. Я расслабляюсь, отдаваясь его бережным рукам. Он обнимает меня, а я тихонько плачу ему в грудь. Через несколько минут он ведет меня к дивану, усаживает, а сам возвращается на кухню и вскоре на столике передо мной стоит кружка чая и открытая пачка печенья.
– Анна, что случилось? Чем я могу помочь тебе?
– Ал, на самом деле… Я… я просто устала. Я не понимаю, почему должна помогать кому-то и искать ответы на чужие вопросы. Почему я?
– Может, потому, что только ты можешь помочь им? Знаешь, когда я окончил Академию и только устроился в адвокатскую контору, то чуть не возненавидел свою работу, свой выбор. Тогда в основном мне приходилось защищать плохих людей, вместо того, чтоб помогать тем, кто действительно нуждался в этом. И я считал, что ошибся. Думал, что, может быть, если бы я пошел учиться на ветеринара или стал работать сразу после школы, то приносил бы больше пользы, а еще был бы рядом с мамой, мог бы спасти ее. А потом мне дали дело одного парня, которого обвиняли в краже. Ему грозил приличный срок и огромные суммы к возмещению. Он уверял меня, что невиновен. Он, как и я, вырос в неполной семье, с шестнадцати лет работал, чтоб прокормить маму и младшую сестру, и клялся, что в жизни не брал чужого. И я стал разбираться. Целыми днями я занимался его делом потому, что чувствовал – он не врет. И в итоге докопался до правды. Парень действительно оказался не виновен. В тот день, когда его освободили из-под стражи и сняли обвинения, я понял, что сделал правильный выбор. И этим выбором спас ему жизнь. Иногда я думаю, что, возможно, именно я должен был стать его адвокатом. Его дело помогло мне понять, что у всего есть смысл, что для кого-то я – единственный шанс.
Я, улыбаясь ему, беру чашку чая и делаю глоток. Тянусь за печеньем, вдыхаю запах ванили и арахиса и с наслаждением откусываю кусочек. Тучи на душе потихоньку рассеиваются, и я, убаюканная этой доброй невыдуманной сказкой, практически погружаюсь в сон. Для кого-то я – единственный шанс.
Альберт укладывает меня спать и заботливо целует в лоб, желая спокойной ночи. Но когда за ним захлопывается дверь, я вдруг распахиваю глаза и подскакиваю на кровати. Теперь я не хочу бездействовать! Я встаю и наливаю себе сока из холодильника, возвращаюсь на диван, беру свои записи и делаю следующие пометки:
1. Элиза Локс училась в архитектурном университете – первая ниточка.
Время учебы:
2019 – я,
2007 – Элиза.
Это главная причина или нужно искать какую-то иную зацепку? Может, перемещения в ее жизнь связаны не со мной? Может, у Анны до моего появления тоже была зависимость? Я внимательно осматриваю сгибы рук, но никаких следов от уколов не нахожу. Хотя и шрам на запястье не подвел меня к мысли, что она хотела сотворить с собой что-то очень страшное.
А если есть связь с Киром, то какая? Нет, его она не знала или же не сказала мне. Непонятно. А что могло связывать ее с мистером Олдом? Ничего в голову не приходит.
2. Почему мистер Олд?
Может, он что-то знал или видел?
Хотя что мог видеть этот пожилой мужчина, находясь в доме престарелых за сотню километров от города? Нет, тут что-то другое. Может, он знал Кира или Анну? Могли его убить из-за того, что он что-то знал?
3. Декан. Чем может мне помочь? Может, он что-то видел или заметил в тот вечер? Свидетель?
Но почему тогда он не рассказал полиции? Что могло заставить декана молчать? Угрозы? Сомневаюсь. Или… Может, в этом замешана Лилиан, а он ее очень любит и прикрывает?
Сердце бешено стучит, гипотезы одна за другой всплывают перед глазами.