«Я же совершенно ничего не знаю, и вообще, у меня такого никогда не было! Если это мой первый поцелуй, то что говорить о сексе? Признаться, я и эротические сцены видела пару раз – и то случайно по телевизору, когда они вдруг начинались в фильме. Но я сразу отворачивалась. Честно!»
Быстрым движением я убираю руку, отворачиваюсь к столу и, взяв бокал вина, делаю большой глоток.
«Выдыхай, Лина, ты справишься. Не страшно, просто неизведанно. Но раз все этим занимаются, значит, и сложного тут тоже ничего нет».
– Что-то не так? Я сделал то, что тебе не понравилось? – спрашивает растерянно Альберт, видя мои испуганные глаза.
– Может, проведешь мне экскурсию по квартире? – предлагаю я, перепрыгивая вопросы, на которые не желаю отвечать.
Он насупливается, а его глаза пристально всматриваются в мои, словно он видит меня впервые. Потом улыбается, берет за руку и ведет по квартире. Из гостиной мы выходим в просторную спальню с большой кроватью, шкафом и двумя дверьми. За левой располагается ванная комната с душем и туалетом, а за правой – небольшой рабочий кабинет с добротным деревянным столом, удобным на вид кожаным креслом и кучей шкафов, забитых книгами, папками и какими-то файлами.
– Тут я провожу больше всего времени, – говорит Ал, поджав губы.
– Заметно, – шепчу я, улыбаюсь и прижимаюсь к нему.
Кабинет – единственное место в квартире, которое наполнено его жизнью и энергией. В нем царит рабочий хаос. Его хаос.
– Ну, как тебе?
– Хорошо, наверное, днем тут очень солнечно, с такими-то окнами, – произношу я, подходя к окну.
– Да, но я больше люблю свою квартиру ночью. Вид на город потрясающий.
– Это точно.
Мы слышим звуковой сигнал, оповещающий, что мясо готово.
– Пошли ужинать, – робко предлагает Ал.
Я киваю, и мы возвращаемся в кухню-гостиную. Я вскарабкиваюсь на барный стул, а Альберт раскладывает большие сочные куски мяса на тарелки и сразу добавляет по ложке салата. Запах розмарина, черного перца и мяса, наполняющий комнату, сводит с ума. Мы выпиваем за наш вечер и приступаем к трапезе. Вкуснейшее и нежнейшее мясо тает во рту, наполняя меня таким волшебством, что я не успеваю оглянуться, как тарелка пустеет.
– Анна, ты такая… такая…
– Обжора? – шучу я, дожевывая последний кусок.
– Потрясающая и настоящая, – смеется он. – Знаешь, если бы поглощение пищи было искусством, на тебя посмотреть приходили бы миллионы.
– Ну уж нет! Ни за что! – хихикаю я.
После ужина мы с бокалами вина и закусками перебираемся на диван.
– Ну что, теперь можно и делами заняться, – говорю я, откидываюсь на спинку дивана, расслабляясь и проваливаясь в подушки.
– Ты уверена? – спрашивает Альберт.
Думаю, ему не хочется прерывать этот момент, эту интимную обстановку. Но я не могу до конца расслабиться, гадая, что же он узнал.
– Да, я должна знать.
– Ладно. – Он направляется в спальню и через минуту возвращается с какими-то бумагами, придвигает журнальный столик и раскладывает листы.
– Ну приступим. Давай начнем с Элизы Локс. Родилась в пригороде Мэя в 1991 году. Ей сейчас тридцать два года, работает в благотворительном фонде «Женская сила». Этот фонд помогает женщинам, подвергшимся насилию. Ни в чем криминальном не замечена. Не замужем, детей нет. Проживает в нашем городе, на улице Саквоя. Если честно, ничего странного или криминального за последние лет десять я не нашел. Если же смотреть еще дальше, то родилась в обычной семье: мать медсестра, отец инженер. В 2007 году окончила школу и поступила на архитектурный факультет университета Мэя, но в следующем году прекратила обучение. С чем это связано – я пока не знаю. В 2010 году проходила лечение в клинике «Возрождение». Насколько я понял, эта клиника специализируется на лечении зависимостей. Но туда я пока не стал обращаться с запросом, если нужно – попробую.
– Нет-нет, спасибо. Не надо.
– Хорошо. Поехали дальше. Лина Маккольм. Родилась в Мэе в 2000 году. Умерла в 2018 году. Родители: отец – архитектор, кстати, у него много отличных проектов, мать домохозяйка. В 2017 году Лина Маккольм поступила на архитектурный факультет в тот же университет, где училась и Элиза. Говорят, у нее был настоящий талант.
– Кто говорит? – резко спрашиваю я.
– Так писали в газетах, я даже увидел пару ее набросков, и они действительно прекрасны.
Я делаю еще один глоток вина. Это очень сложно – слушать о себе в третьем лице, словно я просто имя или набор данных, персонаж газетной колонки. Я изо всех сил стараюсь держаться, прикусывая щеку до крови и впиваясь ногтями в ладони.
– Все хорошо, Анна? Мне продолжать? – встревоженно интересуется Ал.
– Да, давай. Все в норме, – вру я сквозь сжатые зубы.
– Что касается ее смерти, то виновный был пойман и приговорен к двадцати пяти годам тюремного заключения еще в 2018 году. Им оказался Кир Джонсон. Когда ее нашли…
– Не надо, хватит о ней, – резко прерываю его я. – Прости, просто не могу…
– Ты ее знала? – спрашивает он очень серьезно.
– Да. – Я пытаюсь сглотнуть. – Да, я ее знала.
Он обнимает меня, крепко-крепко прижимая к себе, и целует в висок.
– Мне очень жаль, но я здесь, с тобой. Я помогу тебе со всем этим справиться. – Он нежно проводит по моим волосам и прижимается к моей руке губами. – Посмотри на меня. Я сделаю для тебя все, и мы справимся с этим вместе, хорошо? – спрашивает он успокаивающим голосом.
– Да, мы должны, – произношу я скорее самой себе. – Расскажи мне про него.
– Хорошо. Еще вина? Или, может, все-таки отложим этот разговор?
– Нет, я хочу знать, – заверяю я глухо, но уверенно. После чего мой взгляд падает на опустошенный бокал, и я киваю в знак согласия на добавку. Ал идет на кухню и возвращается с еще одной бутылкой рубинового вина.
– Кир Джонсон, двадцать пять лет, родился в городе Нороф, все детство провел в приюте, его родители погибли, когда ему было четыре года. В восемнадцать покинул стены приюта и через год оказался в Мэе. Из криминала – только то, что в шестнадцать привлекался за кражу, больше ничего вплоть до 2018 года. У меня есть хороший знакомый в полиции Мэя он, кстати, мой должник, и я попросил его достать копию дела. Так что я подготовился основательно, почитал материалы, мне даже удалось посмотреть запись допроса.
– И? – спрашиваю я встревоженно.
– Не знаю, Анна, не буду ничего говорить, но у меня сложилось очень странное, двойственное впечатление.
– Объясни, не понимаю. Его ведь осудили? Значит, его вина была доказана?
– Да, не спорю. Все улики сходились. В тот вечер свидетели видели, как он, очень злой, шел в направлении университета, один из свидетелей даже заметил, как он входил в театральный зал, где впоследствии и нашли жертву.
– Лину, ее звали Лина, – перебиваю его я, не сдержавшись.
– Да, прости, Лину. Когда этот Кир стоял у двери театрального зала, его окликнул сторож, потому что был поздний вечер, а еще на нем были одни джинсы! Ни кофты, ни футболки. Сторож сразу почуял неладное, а когда подошел ближе к нему, то услышал, как Кир бормотал одно слово: «Прости». На первом допросе, когда его только взяли, он уверял, что шел в университет, чтобы поговорить с человеком, имя которого так и не назвал, и что он не помнит, что там произошло. На вопрос, почему он был наполовину раздет, не ответил. Друг показал мне видео с первого допроса, и, знаешь, он вел себя очень странно, был растерян и как будто не присутствовал там, а витал в своих мыслях. А еще он обдумывал и взвешивал каждое слово. Но потом перестал говорить вовсе, подписал признание вины и больше не давал никаких показаний. Тебе не кажется это подозрительным? Они не были знакомы с Линой, он не учился в университете. Тогда непонятно, что он там делал в тот вечер и к кому шел. Почему он направился именно в театральный зал, почему был с голым торсом? Следов сексуального насилия зафиксировано не было. Алкоголя и наркотических средств в его крови тоже не обнаружили. Родные и знакомые Лины никогда ранее не слышали о нем. Тогда зачем? У каждого поступка есть своя причина, но тут я ее не нашел.
– Или мы ее просто не знаем, – возражаю я сухо.
– Да, или так. Я просто поделился с тобой своим впечатлением о деле. Первым впечатлением. У меня, как у юриста, возникли вопросы. Не сложилась картинка, но это может быть связано с тем, что я многого не знаю и у меня нет доступа ко всем судебным материалам, – заканчивает он, внимательно глядя на меня.
– Это точно, – выдыхаю я. – Как думаешь, он станет со мной разговаривать?
– Кто? – удивленно спрашивает Ал, уже догадываясь, кого я имею в виду.
– Ну, убийца.
– Что?
– Я хочу с ним поговорить и уже написала ему письмо, – бесстрастно говорю я, словно мы разговариваем о погоде.
– Анна, зачем?
Я молчу, пожимая плечами.
– Не думаю, что это хорошая идея. Может, лучше это сделать кому-то другому? Или я мог бы договориться, чтобы ты вначале пообщалась со следователем, который вел это дело.
– Нет, следователь мне не поможет. Я хочу поговорить с Киром, мне это необходимо. Хочу, чтобы он сам мне все сказал.
Ал усмехается то ли моей уверенности, то ли бесстрашию, или же глупости и упертости:
– И ты думаешь, он тебе все расскажет?
– Не знаю, но хочу знать, – просто отвечаю я.
– Ладно, но я поеду с тобой.
– Было бы здорово. – Я опускаю голову ему на плечо и сжимаю ладонь, которая обнимает мои плечи.
Еще какое-то время мы продолжаем сидеть в обволакивающей тишине, нежно прижимаясь друг к другу, чувствуя единение, слияние наших оболочек, наших пространств.
– Ну что, продолжим? – спрашиваю я, поднимая голову с его плеча.
Он кивает, отпускает меня и включает успокаивающую музыку. Несмотря ни на что, в этой комнате в его присутствии мне невероятно уютно, светло и совсем не страшно. Все вокруг кажется нереально волшебным: музыка, приглушенный свет, огни за большим окном, вино в бокалах и наши искренние улыбки. Мне так не хочется выбираться из этого блаженного наслаждения, я мечтаю хоть на какое-то время продлить его. А еще мне не хочется выполнять свое обещание, рассказывать ему свои тайны.