ещера простиралась позади, впереди и по обе руки, то тут, то там громоздились упавшие камни.
Он пошел вперед, пол пещеры поднимался. Стало сухо. Пол в этом месте был сложен песком и глиной. Каменные сосульки свисали с холодных камней, покрытых выпотом, и поднимались из пола ему навстречу, и так он шел, будто в пасти исполинского зверя. Потом стало еще суше, каменные зубы пропали, остались только глинистый язык и сводчатая глотка, и небо ее все время понижалось. Он увидел ложе жреца, с дарами, разложенными вокруг него; жрец поднялся ему навстречу.
– Мне жаль, – сказал ему Пескоходец, – ты так голоден, а я тебе ничего не принес.
Он вытянул перед собой руки – и увидел, что держит в одной пчелиные соты, с которых каплет мед, а в другой – ком жирных личинок, скрепленный тем же медом. Жрец с улыбкой принял их, наклонился и извлек из кучи звериных костей череп, который протянул Пескоходцу.
Пескоходец взял череп; тот на ощупь был сухой и древний, но с рук жреца на него закапала свежая кровь, и под его взглядом череп вернулся к жизни: кости обновились, увлажнились, обросли сеткой темных вен, кожей и мехом. Перед ним появилась голова выдры. Живые влажные глаза поискали Пескоходца и посмотрели ему прямо в лицо.
В них текла река, где некогда выдра появилась на свет, текла мимо разоренного улья; он видел, как водопады низвергаются с высоких холмов, отыскивая путь к подлинной изнанке мира, видел, как воды с ревом проносятся через теснину Вечного Грохота и чуть медленней устремляются к порогам, за которыми быстрые потоки расширялись и, наконец, лениво, почти сонно разливались в лугах. Он увидел уверенный полет волосатых и белых цапель, натужную борьбу маленьких желтых лягушек с ветрами, а еще глубже, под медленной зеленоватой водой, будто бы и сам погрузился почти на двадцать ног, на усеянное камнями, галькой и горным песком дно, – заметил выдру. Как змея с коричневатой, почти черной, шкуркой, та рассекала течения, пока не приблизилась к нему вплотную и не повернулась животиком, и тогда он увидел, как она гребет короткими сильными ножками, держась почти в пальце над песчаным дном, и все равно еще казалось, что она идет прямо среди камней и гальки.
– Что? – вскинулся он. – Что такое? – Розовые Бабочки шебуршилась у него под боком. Спросонья он на ощупь подвинул ее к материнской груди и накрыл другую перевернутой чашечкой своей ладони. Ему было зябко. Он подумал о своем сновидении и обнаружил, что оно, кажется, еще не закончилось.
Он стоял у широкой реки, ногами попирая грязь. Солнце еще не взошло, но звезды уже померкли. Ветер колыхал камыши, волны убегали на край света. По колено в реке, так, что медленные водовороты обтекали их, стояли Летающие Ноги, старый Кровавый Палец, Съедобные Листья, девочка по имени Сладкий Ротик и Ветви Кедра Качаются. Из-за его спины показались двое мужчин. Он знал, что люди лугов не дают своим юношам возлечь с женщинами, пока огонь с гор не выявит их мужское естество и не покроет бедра и плечи шрамами. У этих были такие шрамы. И волосы, заплетенные косичками, и травяные ленты вокруг запястий, и ожерелья восковых цветов на шеях. Человек с покрытой шрамами головой спел песню-заклинание и умолк. Он увидел, как Летающие Ноги, ощутив на себе взгляд певца, отступил назад – как оказалось, на глубину. Летающие Ноги ушел под воду, вынырнул, забарахтался. Шрамоголовый навалился на него. Ему приходилось бороться с белопенным потоком, но тут же появились другие люди со шрамами, подступили ближе, сами в воде по пояс, накинулись на утопающего, стали толкать еще глубже. Но эти поотставшие не так усердствовали, и Пескоходец – во сне, ибо он знал, что спит рядом с Семью Девушками в Ожидании, – подумал, что на месте Летающих Ног он бы притворялся мертвым, пока те бы не отстали и не вытащили бы его на воздух. Тем временем Летающие Ноги прекратил барахтаться. Взбаламученный его движениями ил понемногу осел, вода прочистилась. Его руки и ноги не двигались, длинные волосы колыхались по сторонам тела, точно водоросли. Пескоходец во сне подошел к нему, высоко вздымая ноги и почти не плюхая ими по воде, когда опускал ступни. Он стоял и глядел в пустое белое лицо под водой. И пока он глядел в него, глаза открылись, следом за ними распахнулся рот, и была в них краткая агония, которая быстро улеглась и стихла, и тогда в глазах уже не осталось ничего.
Пескоходец не мог дышать. Он сел, судорожно глотая воздух, на его грудь что-то давило. Потом встал, потому что только так его голова вздымалась из незримого потока. Семь Девушек в Ожидании пошевелилась во сне. Розовые Бабочки проснулась и захныкала.
Он оставил их и поднялся на пригорок. Как и во сне, вставало солнце. Восток окрасился розовым и пурпурным, и таким же было его собственное лицо.
Когда Семь Девушек в Ожидании напилась из реки и стала кормить Розовые Бабочки, он пересказал ей свой сон.
– Летающие Ноги думал так же, как я. Он решил притвориться мертвым. Но люди лугов разгадали его хитрость и… – Пескоходца передернуло.
– Ты говоришь, что он не мог совладать с потоком, – резонно заметила она, – так что он бы умер, так или иначе.
– Да.
– Ты пойдешь сегодня на охоту? Тебе все еще нужен дар, и мы не ночевали у дерева этой ночью, а значит, остаться здесь на следующую ты все равно не сможешь.
– Я не думаю, что жрецу нужен от меня иной дар, – медленно сказал Пескоходец. – Я думал, он мне поможет, но вот я увидел сон – тогда, в пещере. Как я плавал и смотрел на звезды. Это и была его помощь. И тот сон, что привиделся мне под солнцем, в котором я шел рядом с моей матушкой и остальными, – тоже его помощь. И сон, который я увидел этой ночью, тоже. Наверное, жители болот пришли и забрали моих сородичей.
Семь Девушек в Ожидании села, покачала Розовые Бабочки на колене. Она не смотрела на него.
– До болот путь неблизкий, – заметила она.
– Да, но сон указал мне, как всего легче добраться туда. – Пескоходец встал у края маленького ручейка, который вскоре станет великой рекой, и посмотрел вниз по течению. Вода была очень чистая, глубиной ему по бедра. Дно сложено из камней и песка. Он ступил в воду.
Течение даже здесь оказалось достаточно быстрым, чтобы увлечь его. На миг его голова очутилась под водой. Семь Девушек в Ожидании стояла уже слишком далеко, ее маленькую фигурку ярко освещало новое солнце, она помахала ему рукой и подняла Розовые Бабочки так, чтоб он смог увидеть малышку. Он знал, какие слова сорвались с ее уст:
– Ступай с Богом.
Вода охватила и снова увлекла его. Он погрузился по пояс и подумал о выдре. Представил, что у него тоже есть ноздри на самой макушке и короткие, но сильные ножки, которыми так удобно грести вместо этих бесполезных длинных конечностей. Он греб, временами позволяя себе передышку и прислушиваясь к водопадам далеко впереди.
Он миновал множество водопадов, выбираясь при необходимости из воды и обходя их посуху. Меньшие, не столь стремительные, он просто проплывал, и мастерство его с каждым заплывом возрастало. На полдороге к теснине Вечного Грохота он поймал крупную рыбину, которую намеревался оставить как подношение в пещере жреца. В глубоких заводях он подчас погружался почти до дна, следуя за течениями, и висел в зеленоватой подсвеченной толще воды, а волосы его облаком опускались на лицо – в то время как при подъемах к поверхности мимо хрустальных пузырьков воздуха вытягивались в струну чуть позади. Позднее в тот же день, по его предположениям, он миновал край, наиболее привычный и знакомый ему, страну скал и холмов, где кочевали его соплеменники, и таким образом с утра продвинулся дальше на север, чем было им пройдено на юг от теснины Вечного Грохота за целых пять суток. Затем наступил вечер, и он наконец выбрался на песчаный бережок, выбрав для этого участок реки с более спокойным течением, поскольку так устал, что даже вытащить тело из воды ему было почти не по силам. Он нашел себе укрывище в тени высоких трав и спал там на песке, а на звезды вообще не смотрел.
На следующее утро он около получаса двигался вдоль берега, пока, ничего не поймав и оставаясь голодным, снова не соскользнул в реку. Но теперь ему было легче. Рыбы в этом месте водилось в избытке, и он поймал сперва увесистую рыбину, а потом – ершоватую утку, опустившись под воду и скользя там с открытыми глазами, едва двигая членами, пока не подобрался так близко, что сумел единым движением ухватить несчастную птицу за лапу.
Река тоже утихомирилась, и пускай его продвижение от этого замедлялось, но он по крайней мере меньше изматывался. Она неспешно текла меж лесистых холмов, потом разлилась шире, запетляла по низинам, где прямо из воды росли большие деревья, чьи изогнутые арками ветви достигали пятидесяти длин мужской ноги, считая от берега к середине русла в любой из сторон. И наконец, почти встала на равнине, где камышам, изредка перемежавшимся деревьями и кустарниками, конца и края было не видать. Холодная безжизненная вода обрела слабый привкус пота – Пескоходец терялся в догадках отчего.
Опять спустилась ночь, но на сей раз не было рядом уютного берега, на котором он мог бы укрыться. Примерно полмили он прошел по вонючей грязи, прежде чем наткнулся на дерево. Вокруг, выкликая друг друга и подчас захлебываясь рыданиями, кружили водоплавающие птицы. Казалось, что временная смерть солнца означает неминуемую кончину и для них, и ночь заронила в них невыносимый ужас.
Подойдя к дереву, он заговорил с ним. Оно не ответило, и ему стало ясно, что, какова бы ни была природа силы, наполнявшей редкие деревья оазисов его родного края, здесь ее искать смысла нет. Это дерево умело разговаривать с незримым не лучше его самого, да и взрастить ребенка в женской утробе не было способно. Все же, учитывая возможность ошибки, он испросил у него позволения и забрался на высокую ветку. Несколько насекомых обнаружили его, но холод сделал их вялыми. Небо было испещрено облаками, сквозь которые временами прорывался бледный, бескровный свет планеты-сестры. Он уснул, потом пробудился. Сперва до него донесся запах, потом звук, а уж после этого в скудных лучах ночного светила он увидал, как совсем рядом крадется медведь-трупоед