[30]. Так мы и попали сюда.
– Я полагал, что вы всегда были здесь, – сказал Пескоходец.
Старый Мудрец покачал головой:
– Нет. Мы явились сюда недавно. Или очень давно. Я не помню в точности.
– А что говорят на этот счет ваши песни?
– Когда мы пришли сюда, у нас не было песен. Собственно, по этой причине – но не только по этой – мы остались и потеряли свой звездолет.
– Вы бы все равно не смогли вернуться, – заметил Пескоходец. Он подумал, что плыть против течения реки совершенно бессмысленно.
– Да. Мы слишком многое изменили и изменились сами. Тебе не кажется, что мы с вами похожи, Пескоходец?
– Не очень-то, по правде говоря. Вы слишком маленькие, на вид хилые, у вас слишком круглые уши и так мало волос на голове.
– И это правда, – промолвил Старый Мудрец и надолго умолк. В наступившей тишине Пескоходец различал мягкий звук, которого ему прежде не доводилось слышать. Звук приближался и отступал, вздымался и падал. То был Океан, поглаживающий песчаные пляжи в четверти мили от них своими мокрыми руками, но Пескоходец не мог знать этого.
– Я не хотел тебя оскорбить, – наконец сказал Пескоходец. – Я просто желал перечислить известное мне.
– Это работа мысли, – отвечал Старый Мудрец. – Мы представляемся себе совсем не такими, как ты описал, и на самом деле не таковы. Тем не менее поистине прискорбно слышать о себе от других такие вещи.
– Мне жаль.
– Как бы там ни было, некогда мы выглядели в точности как вы сейчас.
– Угу, – утвердительно протянул Пескоходец. В детстве он слышал от Ветви Кедра Качаются сказки, вроде «Как котомул получил свой хвост» (украл его от вихляющей ящерицы, которой тот служил языком) или «Почему ложный орел никогда не летает» (он стыдится показывать остальным тварям свои уродливые ноги и прячет их в высокой траве, пока не представится случай кого-нибудь ими убить). Он подумал, что Старый Мудрец настроился рассказать ему такую сказку, и обратился в слух, поскольку ничего подобного ему прежде не доводилось слышать.
– Мы пришли сюда совсем недавно или очень-очень давно, как я уже сказал. Иногда мы пытаемся вспомнить имя своей родной планеты, глядя в лица друг другу на рассвете, прежде чем приступить к песне Дневного Сна. Но мы слышим также умонапевы своих братьев, которые не умеют петь так, как мы, слушаем, как они летают вверх-вниз по звездной реке. Мы отклоняем их мысли, отбрасываем прочь, уводим, запутываем, но все же мысли эти приходят непрошеными в наши песни. Возможно, что наш дом назывался Атлантидой. Или Му. Или Гондваной. Или Африкой. Или Пуатем [31]. Или Страной Друзей [32]. Я-с-пятеркой помню все эти имена.
– Да, – сказал Пескоходец. Ему понравились имена, но, когда Старый Мудрец заговорил о себе как о пятерке, он внезапно подумал о других Детях Тени. Все они проснулись, сели в разных местах на дне ямы и, казалось, внимательно слушали. Двое, по крайней мере так ему виделось, пытались вскарабкаться по осыпающимся стенам. Им уже пришлось прервать свои попытки – на четверти пути вверх, на полпути вверх… Все люди-человеки, кроме него самого, спали. В яму сочилось синее сияние планеты-сестры.
– Когда мы явились сюда, мы выглядели почти так же, как и вы сейчас… – начал Старый Мудрец.
– Но вы сняли с себя эту личину, когда пошли мыться, – подхватил Пескоходец, вспомнив перья и цветы, какими любили его соплеменники украшать прически, – а мы украли ее у вас и с тех пор носим. – Ветви Кедра Качаются однажды рассказывала ему похожую сказку.
– Нет. Для нас не было обязательно снимать свой исходный облик, чтобы вы его забрали себе. Ты происходишь из расы оборотней – в нашем давно утраченном доме мы звали таких вервольфами. Когда мы пришли сюда, вы повторяли форму каждого зверя, некоторые же носили обличье фантастических форм, имитируя облака, потоки лавы или водные струи. Но мы прошли меж вас в силе, славе и величии, мы шумели, подобно тысяче шипящих змей, приводняясь в ваши моря, и вышли из них на сушу, как завоеватели, поднялись на берега, сжимая в кулаках светоносные огни и дымный пламень.
– Ах! – восхищенно воскликнул Пескоходец. Ему очень понравилась сказка.
– Светоносные огни и дымный пламень, – повторил, покачиваясь взад-вперед, Старый Мудрец. Глаза его наполовину закрылись, а челюсти энергично двигались, будто он что-то ел.
– И что случилось потом? – поинтересовался Пескоходец.
– Что, что. Ничего. Мы произвели на ваш род такое колоссальное впечатление, что вы уподобились нам и носите эту личину по сей день. Конец.
– Но это не может быть конец, – возразил Пескоходец. – Ты сказал, что мы повторили вас, но еще не поведал, как так получилось, что мы разошлись в обличьях. Я уже сейчас выше любого из вас, а мои ноги прямые, не скрюченные.
– Мы выше и стройнее вас, – сказал Старый Мудрец. – Нас окружает ореол великой и ужасной славы. Да, это правда, что мы разучились делать вещи, из коих исходят светоносные огни и дымный пламень, но мы способны убивать взглядом, а песни наши несут врагам погибель. О да. Кустарники сбрасывают фрукты к нашим стопам, земля исторгает нам сыновей летающих матерей, дабы мы не обратили ее взором в безжизненный камень.
– Ах! – сказал Пескоходец снова. Он хотел было заметить: «Ваши кости слабы и хрупки, ваши лица болезненны, вы убегаете от истинных людей и дневного света», но не стал. Он звался ныне тенедругом, так что смысла ссориться с друзьями не было никакого. Поэтому он ответил только:
– Но все же мы суть не одно и то же, ибо у моих соплеменников нет таких способностей, как у вас; мы не поем по ночам вместе с ветром, чтобы не беспокоить спящих.
Старый Мудрец покивал.
– Я покажу тебе.
Потом глянул вниз, прокашлялся в сложенные горкой ладони и показал их содержимое Пескоходцу. Пескоходец попытался разглядеть там что-то, но сияние планеты-сестры мешало. Было такое впечатление, что руки Старого Мудреца сплетают паутину. В ней нечто покоилось, какая-то темная масса. Наклонившись ближе, Пескоходец тем не менее ничего больше не увидел. Попытался дотронуться – и его пальцы прошли насквозь через руки Старого Мудреца и то, что он в них держал. Он почувствовал себя дураком и ощутил внезапное одиночество. Он был как мальчишка, говорящий с пустым воздухом в час, отведенный для сна.
– Ну вот, – и Старый Мудрец шевельнулся особым образом. Из ниоткуда возникло второе Дитя Тени и село рядом с ним, плотное и совершенно реальное.
– Это ты со мной говорил? – уточнил Пескоходец. Его собеседник не ответил и не поднял взгляда. Спустя миг он откашлялся в ладони так же, как сделал это Старый Мудрец, и отвел их.
– Говоря со мной, ты говоришь со всеми нами, – отвечал Старый Мудрец. – Нас здесь пятеро, так что ты говоришь прежде всего с этой пятеркой. Но и с остальными Детьми Тени тоже. Хотя и ослабленные расстоянием, песни их долетают издалека, помогая очертить контуры формы, в коей являюсь я сам. Но взгляни-ка на то, что этот второй показывает тебе.
На миг Пескоходец посмотрел на Дитя Тени. Ему показалось, что оно еще довольно молодо, но темное лицо было молчаливым и недоступным. Глаза почти закрылись, но даже сквозь сомкнутые веки Пескоходец чувствовал его дружелюбный, немного смущенный и чуточку боязливый взор.
– Возьми немножко, – предложил Старый Мудрец.
Пескоходец подцепил пережеванное пальцем и понюхал. Пахло отвратительно.
– Это дает нам нашу силу, потому что, хотя это всего лишь растение вашего мира, в нем заключены величайшие возможности. Листья его широкие, серые, покрыты бородавчатыми наростами, цветы желтоватого оттенка, семена розовые и похожи на шипастые яйца.
– Я видел его, – сказал Пескоходец. – Съедобные Листья предупреждал меня насчет этого растения, когда я был еще маленьким. Оно ядовито.
– Так верят твои соплеменники, и так будет, если объесться его, но смерть, вызванная этим способом, не из мучительных и, пожалуй, лучше любой другой. Но в промежуток между двумя полными лицами планеты-сестры мужчина может взять свежие листья и осторожно поместить их себе за щеку. После этого он обязан воздерживаться от сношений с женщинами и поедания мяса, ибо он свят, и Господь в нем.
– Видел я одного такого, – мягко сказал Пескоходец. – Я не убил его только потому, что пожалел.
Он не хотел повышать голос и испугался, что Старый Мудрец рассердится, но тот кивнул:
– Мы тоже жалеем таких и завидуем им. Он становится Богом. Вероятно, он в свою очередь пожалел тебя.
– Он мог убить меня.
– Ибо он увидел, чего ты стоишь, и почувствовал твой стыд. Но, пока планета-сестра не явится снова в том же обличье, более не должно мужчине искать этого растения и вкушать его листьев. Он должен держать за щекой то, что уже получил, и жевать это, пока не перестанет получать удовлетворение. Вздумай он попробовать свежие листья чаще, неизбежно умрет.
– Но если применять растение так, как это делаешь ты, оно безопасно?
– Мы все впервые испробовали его в молодости и, как видишь, вполне здоровы. Разве мы плохо деремся? Мы живем очень долго.
– Как долго? – заинтересовался Пескоходец.
– Тебе-то какая разница? Я говорю об опыте. Мы видим и чувствуем многое. Было время, мы умирали окончательно, и тогда мы стояли выше Господа и ниже зверей. Но теперь мы не столь величественны, так что приходится нам жевать эту жвачку. Она заменяет нам мясо, когда мы голодны, а рыбы наловить негде, молоко, когда мы жаждем, а воды негде набрать. Юноша, воспылав похотью, ищет женщину, находит ее, становится великим человеком и умирает для мира. После этого он уже никогда не достигнет прежних вершин, но ведь остается с ним женщина, чтобы напоминать о тех временах, с нею он снова может заглядывать в дни своей цельности и мощи. Так же и с нами, с тою разницей, что, когда наши жены становятся белесо-седыми и перестают доставлять нам удовлетворение, мы просто сплевываем их в пригоршню. Потом обращаем свои взоры к лику планеты-сестры, дабы видеть, как огромно пространство и время, и когда фаза повторяется, находим себе новых жен. Мы снова молоды, и Бог с нами.