А между тем, известно, что до революции он был твердым и убежденным монархистом, возглавлял Тульское отделение Союза русского народа. В годы гражданской войны и террора стал одним из доверенных помощников святого Мученика, митрополита Петроградского Вениамина (Казанского). Заменил его, когда тот подвергся показательному судилищу и был казнен. Ну а примером для себя, духовным учителем, Патриарх Алексий всегда считал митрополита Макария (Невского).
А это была поистине великая, колоссальная личность, незаслуженно оставленная «в тени» церковными историками. Он был миссионером на Алтае, потом возглавил там духовную миссию. Изучил местные языки, составил алтайский алфавит, написал и опубликовал алтайскую азбуку. Совершил грандиозный труд, переведя на алтайский язык Евангелия, Литургию и другие церковные службы, обратил в православие множество язычников. Его называли «Апостолом Алтая», «столпом православия Сибири». Владыка Макарий стал архиепископом Томским и Алтайским, и его уже тогда многие считали святым, по его молитвам нередко исцелялись больные. Когда к святому праведному Иоанну Кронштадтскому приезжали паломники из Сибири, он говорил: «Что вы ко мне ездите, ведь у вас есть свой Макарий, который лучше меня молитвенник». Владыка Макарий, как и Алексий (Симанский), являлся твердым патриотом и монархистом. Он был почетным председателем отделения Союза русского народа Томской губернии [58, с. 304–306].
В 1912 году Макарий был поставлен митрополитом Московским. И вот тут-то великий подвижник вдруг пришелся «не ко двору»! Здешнее духовенство, уже почти сплошь зараженное либерализмом, как и члены Синода, приняли его с отчуждением и неприязнью. Из-за его известной патриотической позиции, верности устоям Православия. Московские священники игнорировали и саботировали указания Макария. В Синоде над ним издевались, обязательно проваливая любые его предложения. Но он реагировал смиренно, спокойно. Протопресвитер императорской армии (и масон) Георгий Шавельский презрительно описывал: «В Синоде в его присутствии сплошь и рядом проваливали одно за другим его представления и ходатайства, и он молча принимал этот конфуз… Царское Село (подразумевается Царская Семья. – Авт.) смотрело на митрополита Макария как на праведника. А близко знавшие митрополита Макария решительно утверждали, что он в большой дружбе с Гришкой (Распутиным)» [131, с. 75–76]
А вот другой взгляд, честного монархиста и православного, товарища обер-прокурора Синода Н. Жевахова: «Великий подвижник, стяжавший славу святого, митрополит Макарий настолько резко выделялся на общем фоне иерархов, стоял уже на такой духовной высоте, что к нему стекался народ так же, как в былое время в преподобному Серафиму или Амвросию Оптинскому…» [40, с. 192].
Когда Синод по инициативе Антония (Храповицкого) в мае 1913 года протащил решение о признании «ересью» имяславия, устроил погром русской монашеской общины на Афоне, Святитель Макарий не согласился и не смирился с этим. Провел в мае 1914 года свой суд над руководителями имяславия и оправдал их. При поддержке Царя стал снимать запрещения с осужденных священников и монахов, возвращать их к церковному служению. А в начале 1917 года в типографии Троице-Сергиевой лавры он успел еще выпустить труд Нилуса «Протоколы сионских мудрецов». Но грянула Февральская революция, и владыка Макарий срочно отправил своих доверенных спасать книгу. Уцелели только те экземпляры, которые они успели забрать. Немедленно примчался отряд революционеров и уничтожил весь оставшийся тираж.
Самого митрополита по инициативе нового обер-прокурора Синода от Временного правительства, масона Львова, сразу же уволили с Московской епархии. В нарушение всех канонов, «революционным» образом, созвали епархиальное собрание, которое выбрало на его место Тихона (Белавина), будущего Патриарха. А владыку Макария сослали в Николо-Угрешский монастырь. В насмешку отвезли туда на искалеченной лошади и разбитой телеге.
На Поместный Собор одного из самых почитаемых (и самых заслуженных) в России архиереев не пригласили. Он смиренно пришел сам, поскольку по положению о делегатах Собора имел однозначное право там присутствовать. Его не пустили! Но владыка Макарий столь же смиренно сел в прихожей, передав свои обращения через верных священников, делегатов Собора. И просил он не о своей «реабилитации» (в которой он и не нуждался). Он настаивал, чтобы комиссия Поместного Собора по богословским вопросам пересмотрела и отменила решение Синода, осуждавшее имяславие. Но этого не произошло (а в октябре 1918 года Патриарх Тихон и Синод даже дезавуировали постановление его суда, оправдавшее имяславие, подтвердили прежнее осуждение).
Когда к власти пришли большевики, Святитель Макарий не побоялся написать личное письмо Ленину. Отнюдь не подобострастное, без реверансов. Он решительно требовал освободить Царя и его Семью. В противном случае предрекал суровые кары еще при жизни, страшный конец и лишение разума (что и исполнилось через несколько лет). Вместе с другим убежденным монархистом, протоиереем Иоанном Восторговым, митрополит пробовал организовать операцию по спасению Государя. Увы, сделать ничего не удалось.
От Николо-Угрешского монастыря, где обретался владыка Макарий, вскоре осталась лишь часть, там разместили детский дом отдыха. Митрополит жил в старом архиерейском доме, у него парализовало ноги, он передвигался только в кресле. Ему и келейникам не дали хлебных карточек, есть было нечего. Но об этом узнали верующие в Москве, стали привозить ему хлеб, крупу. Приехал и Патриарх Тихон. Покаялся перед Макарием, что в 1917 году незаконно занял его Московскую кафедру. Они по-христиански, взаимно, попросили друг у друга прощения во всех обидах. Патриарх и Синод пожизненно поставили владыку митрополитом Алтайским. Но эта должность оставалась в значительной мере номинальной, Алтай был далеко, за линией фронта.
А в Николо-Угрешский монастырь к Макарию потянулись люди. Он уже славился как провидец, чудотворец. Чекисты устраивали у него обыски, изымали бумаги, которые считали «опасными». Но не арестовывали, опасаясь восстания местных крестьян. Вместо этого решили ликвидировать тайно, послали исполнителей. Охраны у митрополита никакой не было, но… его охранял Сам Господь. Когда убийцы подошли к его двери, они внезапно ослепли. А владыка вышел к ним, выкатился в креслице. Они в ужасе каялись, и им вернулось зрение. Причем эта история получила широкую известность в Москве, потому что после беседы со святым Старцем убийцы не могли молчать! На обратной дороге, в поезде, продолжали каяться и сами рассказывали о случившемся. Начальство послало других исполнителей, но… и с ними повторилось то же самое.
Когда среди духовенства случился раскол обновленчества, а потом и Патриарх пошел на уступки советской власти, начал поминать ее на службах, к владыке приезжали «катакомбники», отвергшие этот компромисс, предлагали возглавить Церковь. Он отказался. Но к нему обратилось и ОГПУ, зауважавшее неземное могущество Макария. И тоже предлагало возглавить Церковь (лишний раз расколоть ее). Он снова отказался [87]. После смерти Патриарха он принял местоблюстителя престола, митрополита Петра (Полянского), благословил его собственным белым клобуком. В 1925 году Николо-Угрешский монастырь окончательно закрыли. Владыка-Старец доживал век в частном доме в селе Котельники около Люберец, принимал паломников. В 1926 году он отошел к Господу.
Еще в период митрополичьего служения в Москве он говорил, что очень хотел бы упокоиться в Троице-Сергиевой лавре. Окружающие удивлялись – а разве могло быть иначе? Но он предрекал, будет именно иначе. Похоронили владыку на Люберецком кладбище. Верная келейница, схимонахиня Серафима, много лет ухаживала за могилкой. Потом кладбище очутилось на охраняемой территории воинской части. Серафима все равно приходила к воротам каждую Пасху, упрашивала солдат положить на могилку владыки пасхальное яичко. Через 30 лет, с немалыми трудностями, она смогла попасть к Патриарху Алексию (Симанскому). Передала сохраненные ею дневники, письма Святителя. Передала и запечатанный пакет, оставленный им специально для будущего Предстоятеля Церкви. Предположительно – с наставлениями и предвидениями о ее судьбах.
А Патриарх глубоко чтил владыку Макария. Шел 1957 год, гонений еще не было, но и для Церкви было совсем не лучшее время. Ни о какой канонизации даже речь идти не могла. Тем не менее, Алексий сумел добиться разрешения вскрыть могилу. Гроб совершенно разрушился, но мощи были обнаружены нетленными, хорошо сохранилось облачение. Патриарх выполнил прижизненную волю Святителя, его перезахоронили в Троице-Сергиевой лавре. Сам Алексий всякий раз, когда бывал здесь, приходил помолиться к его Святым Мощам. И себя завещал похоронить рядом владыкой Макарием. Вот вам всего один факт. Один штрих. Но насколько ярко он свидетельствует о сокрытых духовных качествах Патриарха! И о Русской Церкви в целом – сохранялась ли в ней Божья благодать, невзирая на все интриги и привносимые пакости.
Однако сокрытым нередко остается не только добро. Зло тоже. А хрущевская антицерковная кампания сопровождалась некими глубинными, тайными процессами. В это же время кому-то потребовалось закладывать духовные мины под сам фундамент отечественной истории. Одна из них касалась памяти первого Русского Царя Ивана Грозного. Сталин оценивал его личность очень высоко. В период правления Иосифа Виссарионовча появились объективные работы историков, опровергающие либеральную клевету на Ивана Грозного. Создавались художественные литературные произведения, был снят фильм Эйзенштейна «Иван Грозный», внедряющие в массовом сознании положительный образ Царя. Ну а при Хрущеве его очернение отлично вписалось в русло «антисталинской» кампании. Хлынул новый поток негатива.
В эту струю нацелились и деятели Церкви, желая как-нибудь задобрить хрущевскую власть, подстроиться к ней в плане осуждения «тирании». Именно тогда, в 1950-е годы, появились варианты жития Святителя Филиппа Московского, прямо обвиняющие Ивана Грозного в его убийстве. В дореволюционн