Патриарх Константинопольский Димитрий на празднование не приехал. Отношения с ним вообще были сложными. Патриархия в Стамбуле по-прежнему выставляла претензии на высшую роль, периодически возобновлялись переговоры по поводу «Всеправославного Собора». Иногда Русская Церковь этим пользовалась в своих интересах. В 1978 году удалось добиться, что Константинопольская Патриархия отменила свой томос на автокефалию, выданный в свое время Эстонской (апостольской) церкви – она существовала только в эмиграции, несколько приходов, и на Фанаре решили не ссориться ради нее с Москвой. Но с тех пор, как патриарх-масон Афинагор и папа обнялись и сняли взаимные анафемы, Константинополь стал сближаться и с Ватиканом. Силился показать, что это два равнозначных мировых центра христианства, Первый Рим и Второй Рим. В 1979 году Патриарх Димитрий и папа Иоанн Павел II учредили «Смешанную международную комиссию по богословскому диалогу между католической и православной церквями».
Пимен ориентацию на Ватикан совсем не приветствовал, и между Фанаром и Русской церковью обозначилось охлаждение. А по поводу Тысячелетия Крещения Руси Димитрий назначил в своей Патриархии отдельное празднование, в феврале 1988 года. Намек был прозрачным – Русь приняла крещение от Византии, значит, это торжество в первую очередь для Константинополя. Московская Патриархия обострять разногласий не стала. Но Пимен туда, конечно же, не поехал. И даже председателя Отдела внешних связей Ювеналия (Пояркова) не отправил. Послал делегацию во главе с архиепископом Смоленским Кириллом (Гундяевым).
Но в те самые дни, когда Россия праздновала Тысячеление Крещения, Патриарх Димитрия допустил еще один «намек». В Финляндии, в Ново-Валаамском монастыре (относящемся к Константинопольской Патриархии) прошла очередная сессия упомянутой «Смешанной международной комиссии по богословскому диалогу». А обсуждался на ней вопрос «О важности апостольского преемства для освящения и единства народа Божия». Потому что «апостольским преемством» традиционно обосновывали свои особые права как римские папы (от Апостола Петра), так и Константинопольские Патриархи (от Апостола Андрея). Снова выпячивались претензии на духовное главенство двух центров, Ватикана и Фанара. Но эти мелкие интриги в РПЦ предпочли не замечать. Было не до того. В Советском Союзе начался грандиозный духовный подъем. Празднование Тысячелетия Крещения фактически открыло «зеленый свет» Православию. Верующие окрылялись. К Церкви потянулись и те, кто верил в душе, но до сих пор боялся выразить это открыто. За год возникло более тысячи новых приходов! Энтузиасты стали собирать подписи и пожертвования для восстановления взорванного Храма Христа Спасителя.
А в следующем, 1989 году Синод РПЦ назначил празднование еще одного юбилея. 400-летия учреждения Московской Патриархии. Это уж было щелчком по амбициям Константинполя, который очень не хотел, но вынужден был 400 лет назад признать самостоятельность Русской Церкви. На торжества был созван Поместный Собор. Он причислил к лику святых первого Патриарха Всея Руси Иова, пострадавшего и низложенного Лжедмитрием. Но одновременно канонизировал первого послереволюционного Патриарха Тихона, претерпевшего сходные гонения. А таким образом и большевистские преследования Церковь открыто признавала антихристианскими. Фигурой Тихона открывался процесс канонизации Новомучеников и Исповедников Российских.
Но уже с 1984 года престарелый Пимен тяжело болел. Надолго отходил от управления делами. Ими все больше занимались помощники. Вокруг Патриаршего престола начиналась подспудная борьба за влияние в Синоде, за роль преемника. А сам поворот государственной политики, вроде бы, к поддержке Церкви, стал совсем не однозначным для нее. Неожиданное покровительство Яковлева было, конечно же, не бескорыстным. В свою очередь, и он втягивал Церковь в свои политические маневры, в деятельность комиссий по реабилитациям, «Мемориала» и прочих организаций, где под антикоммунистической нередко обнаруживалась антироссийская подкладка. Возникали схемы влияния в Патриархии, в сфере «церковной дипломатии».
Например, в это время в Россию зачастил епископ Вашингтонский Василий (Родзянко), о котором мы уже говорили. Личность, как будто, «чистейшая» и глубоко православная. Но при этом почему-то тесно связанная и с РПЦЗ, и с Американской, и с англиканской, и с Константинопольской церквями, и с Ватиканом, и с западными пропагандистскими «голосами», контролируемыми спецслужбами.
Да и о самом торжестве в честь Тысячелетия Крещения Харчев вспоминал, что оно «было задумано нами не как праздник Русской Православной Церкви… мы придали ему другой смысл – провели общенародный праздник для всех верующих, не только православных! После празднования 1000-летия Крещения Руси мы открыли не только 2000 православных храмов, мы открывали и униатские храмы, и баптистские, и синагоги по всему Союзу… Не надо забывать, что вслед за празднованием 1000-летия крещения Руси был принят Закон «О свободе вероисповеданий»» [70]. В СССР открыли двери для всех конфессий – а у многих из них финансовые возможности были побольше, чем у православных.
Впрочем, и сам Харчев после Тысячелетия Крещения недолго задержался на посту председателя Совета по делам религий. Дипломат, согласующий свою линию с Патриархом вместо активного регулирования церковной политики, больше не устраивал советскую верхушку. Под него подвели интриги, и его вернули в прежнее ведомство, в МИД. Шеварднадзе отослал его подальше, послом в Объединенные Арабские Эмираты. Вместо Харчева в июне 1989 года «церковным министром» был назначен Юрий Христораднов. Это был профессиональный партийный функционер, бывший первый секретарь Горьковского обкома. В Москву его выдвинул сам Горбачев.
И можно опять отметить совпадения. Когда председатель Совета по делам религий сменился, снова стали усиливаться позиции архиепископа Кирилла (Гундяева). В ноябре 1989 года он был назначен на должность своего прежнего покровителя Никодима (Ротова), председателем Отдела внешних сношений, стал постоянным членом Синода. А сразу после этой перестановки, 1 декабря 1989 года, Горбачев первым из советских лидеров нанес визит в Ватикан, встретился с папой Иоанном Павлом II. В ходе беседы с понтификом Михаил Сергеевич, как он любил это делать, проявил «инициативу», сделал широкий «дружественный жест». Отменил запрет на деятельность в СССР униатской церкви.
Кстати, с духовной и юридической точек зрения это выглядело просто фантасмагорией! Ликвидировал-то униатскую церковь не Сталин! Ее упразднил Львовский Собор! А Генеральный Секретарь ЦК КПСС и председатель Президиума Верховного Совета Горбачев одним росчерком восстановил! А униатская церковь, между тем, не прекращала своего подпольного существования в СССР, в период «перестройки» уже не таилась. Но как только она была легализована, на Западной Украине униаты принялись захватывать православные храмы.
Причем они были не единственными. В Прибалтике появились из Швеции эмиссары Эстонской апостольской церкви. На Украине – Украинской автокефальной церкви (УАПЦ). Она действовала среди украинской диаспоры в США и Канаде, но именно оттуда подпитывали националистов на родине. Сепаратистские настроения на Украине приобретали все больший размах, и к «автокефальникам» стали переходить многие православные приходы, десятки священников. Перешел даже епископ Иоанн (Бондарчук). Они организовывали свои совещания, «соборы». Провозгласили возрождение «автокефальной церкви», но ее предстоятелем избрали не Иоанна Бондарчука, а митрополита Мстислава Скрыпника. Он сидел в Канаде, зато был племянником Симона Петлюры. Местные власти сперва не признавали «автокефальников», отказывали им в регистрации. Но по мере того как национализмом заражались и республиканское руководство, и Верховный Совет Украины, отношение менялось, в 1990 году деятельность УАПЦ была разрешена и узаконена.
В России аналогичную смуту попытался раздуть священник-диссидент Глеб Якунин. Связавшись в 1970-х с прозападными «правозащитниками», он был осужден. В 1987 году горбачевская власть возвратила его из ссылки и реабилитировала. А Патриархия восстановила его в сане, он получил приход под Москвой. Но Якунин целиком ушел в политику, стал одним из лидеров партии «Демократическая Россия», заседал на Съезде народных депутатов. Отправившись в Нью-Йорк, он встретился с главой РПЦЗ митрополитом Виталием (Устиновым) и изложил ему план – подвести мину под Московскую Патриархию, которую Якунин клеймил «филиалом КГБ». Для этого следовало немедленно воспользоваться моментом, повсюду открывать в СССР приходы зарубежников и таким способом перехватить под себя львиную долю паствы.
Митрополит Виталий был непримиримым врагом РПЦ, но на подобную активность, в отличие от украинских «автокефальников», его Церковь оказалась не способна. Очевидно, и в планах западных спецслужб ее широкое использование (в отличие от «автокефальников») не предусматривалось. Зарубежники от России совершенно оторвались, были загипнотизированы иностранными пропагандистскими мифами про «тоталитаризм», «слежку», «око КГБ». Поэтому затеяли «шпионскую» игру. Послали в Советский Союз епископа Варнаву (Прокофьева). Инкогнито, в цивильном костюме, под видом частного лица. Он должен был сугубо конспиративно провести разведку и подготовить почву для внедрения РПЦЗ. Варнава нашел нескольких сторонников и рукоположил еще одного «тайного епископа», Лазаря (Журбенко). Между прочим, с точки зрения церковных канонов это было абсолютно незаконно. Хиротонию должны совершать несколько, как минимум два епископа. Но в Синоде РПЦЗ сочли, что для экстремальных условий сойдет, епископский сан Журбенко утвердили и поставили галочку, что у них в СССР появилась своя «епархия».
Патриарх Пимен на закате своих дней пытался бороться с возникающими новыми угрозами. Архиерейские соборы принимали постановления против униатской агрессии. Священников, перекинувшихся к «автокефальникам», запрещали в служении. Что ж, положение Церкви в те годы, когда Пимен занимал престол, было очень нелегким. Но он действовал, как когда-то на войне. Определял второстепенное, в чем можно уступить или чем можно временно пожертвовать. Однако выделял и главное, за что надо стоять до конца. Фундаментальные устои Православия. Старец Иоанн (Крестьянкин) записал его слова, называл их «завещанием Пимена»: