Как видим, деятель был очень непростой, с серьезными и разнообразными связями. Большевики арестовали его ненадолго, быстро отпустили. Правда, в 1918 г. ретивые чекисты снова взяли Пальчинского, но за него неожиданно заступился Карл Моор (швейцарский социалист и немецкий шпион, кличка «Байер», именно он курировал проезд Ленина через Германию). Ну а потом Пальчинского взял под опеку Кржижановский. Еще один эмиссар «за-кулисы», в начале XX в. — один из ближайших подручных Парвуса. По его протекции Пальчинского назначили директором Горного института (который в 1920-х вел разработки не столько для Советской России, сколько для иностранных концессионеров).
На процессе Промпартии Пальчинский должен был стать главным обвиняемым. Но его не довели до суда вообще! А.И. Солженицын предполагал, что он держался слишком мужественно, отказался подписывать фальшивые материалы, за что и поплатился жизнью. Но почему? Другие обвиняемые тоже сперва упорствовали или давали уклончивые показания, лишь по ходу следствия и суда становились более откровенными — так вел себя, например, Суханов. Все они получили довольно умеренные приговоры. А главного фигуранта, Пальчинского, расстреляли почти сразу после ареста, в мае 1929 г. Без суда, по приговору коллегии ОГПУ, то бишь по приказу Ягоды. И его следственное дело исчезло! Учитывая очень уж «богатое» прошлое Пальчинского, не логичнее ли предположить, что он слишком многое мог рассказать? Или неосторожно выразил готовность рассказать?
А при расследовании заговора военспецов в руки ОГПУ попал еще один «непростой» деятель — генерал М.Д. Бонч-Бруевич. В свое время он также поучаствовал в заговорах. В феврале 1917 г. был начальником гарнизона Пскова, где царя вынудили к отречению. В октябре 1917 г. оказался начальником гарнизона Могилева — обеспечив бездействие Ставки Верховного Главнокомандования. В 1918 г. был помощником Троцкого в Высшем военном совете, работал в тесном контакте с Сиднеем Рейли, предоставляя ему все сводки и планы Красной армии. Но с ним обошлись совершенно иначе, чем с Пальчинским. Вступились неведомые покровители, его участие в оппозиционных собраниях замяли и быстро освободили без всяких последствий.
Что же касается вредительства, то оно шло вовсю! Но, конечно, не в форме мелких аварий на предприятиях. Оно осуществлялось куда более масштабно. Годы «большого скачка» во многих отношениях стали прямым продолжением революционных бедствий России. Коллективизация была действительно нужной. Но на уровне исполнителей, передаточных звеньев, подправлялись цифры, нагнеталась штурмовщина, требовалось повысить темпы. «Раскулачиванием» взялись дирижировать не партийные органы, а ОГПУ. Рассылали на места «контрольные» цифры — какое количество требуется раскулачить, выслать, отправить в лагеря. В итоге кампания вылилась в катастрофу. Вместо эффективной и плодотворной реорганизации сельского хозяйства подорвала его. Пришлось вмешиваться лично Сталину, разъяснять политику партии, одергивать слишком усердных работников, исправлять «перегибы». Причем когда начали разбираться, среди виновных оказалось множество троцкистов. Как выяснилось, громили деревню именно они — так, как привыкли в Гражданскую войну.
С 1929 г., в то же самое время, когда на крестьян обрушилась повальная коллективизация, развернулась вторая волна гонений на Церковь. Всю страну охватили антирелигиозные акции. В Ленинграде в рождественский сочельник учинили «ночь борьбы с религией» и арестовали всех, кого застали в церквях. На Кубани под Рождество закрыли церкви, устроив в них молодежные вечеринки. В Оренбуржье на Пасху комсомольцы закидывали камнями крестные ходы. Это творилось по всему Союзу. Для молодежи организовывались буйные антирелигиозные шабаши с факелами, шествиями, плясками, кощунственными песнями и частушками.
Священнослужителей в первую очередь репрессировали в ходе раскулачиваний. Закрывались храмы, монастыри. Многие из них были взорваны. Другие передавали под использование колхозам. Входе кампании было закрыто 90 % храмов, которые еще оставались действующими после погрома 1922–1923 гг. А если прихожане пытались протестовать, это объявлялось «кулацкими восстаниями» и соответственно подавлялось. Наказания были суровые. Лагеря, ссылки на «спецпоселения» — и как раз для тех, кто проходил по церковным делам, места «спец-поселений» выбирались самые тяжелые и гиблые. Если удавалось состряпать дела о «контрреволюционных заговорах», казнили. В 1932 г. в ростовской тюрьме расстреляли митрополита Кавказского Серафима (Мещерякова), епископа Барнаульского Александра (Белозера) и 120 священников и монахов. Случайный свидетель-геолог поведал об убийстве 60 священников в июле 1933 г. на берегу Лены. Их ставили на край ямы и задавали вопрос, есть ли Бог. Каждый твердо отвечал: «Да, есть Бог!» — и звучал выстрел. Расстрелы и тайные убийства священнослужителей прокатились и в других городах.
Но в этот же период был осуществлен и полный разгром отечественных гуманитарных наук. 12 января 1929 г. в Академию наук СССР были введены Бухарин, Покровский, Кржижановский, Рязанов, месяцем позже Дебо-рин, Лукин, Фриче. Они развернули «чистку», из Академии было изгнано 648 сотрудников. Кампания не ограничилась увольнениями, от «бухаринцев» сыпались доносы в ОГПУ. Оно раздуло дело об «академическом заговоре». За решетку попал весь цвет российских историков: Платонов, Тарле, Ольденбург, Любавский, Готье, Измайлов, Лихачев, Бахрушин, Греков, Веселовский, Приселков, Романов, Черепнин, Пигулевская, видные философы, мыслители, филологи — Лосев и др. Многих ученых, как А.Ф. Лосева, Н.Н. Лихачева, явно тянули на «расстрельные» статьи. Словом, ставилась задача окончательно искоренить в народе веру в Бога, а одновременно добить отечественную историю, культуру, русскую мысль. Доломать все, чтобы на «пустом месте» насаждать нечто иное…
Но и борьба с настоящей «антисоветчиной» принимала такие формы, что наносила России вред похлеще любых диверсий! Как-то даже получалось, что мелкие вылазки белогвардейцев и наличие антисоветского подполья становились лишь поводами для действительно масштабного вредительства. Например, когда раскрылись оппозиционные кружки среди военных, ОГПУ провело операцию «Весна» — в конце лета и осенью 1930 г. скопом принялось арестовывать всех бывших офицеров, служивших в Красной армии. Было репрессировано более 10 тыс. человек, получили разные сроки заключения, ссылки. Снимали и увольняли командиров-коммунистов, якобы не проявивших бдительности, попавших под влияние «скрытых белогвардейцев». А поскольку в это же время изгоняли правых и левых «уклонистов», то за несколько лет командный состав армии обновился на 8096! И это в условиях, когда опасались близкой войны!
А Шахтинское дело, процессы Промпартии и меньшевиков дали старт гонениям на всех гражданских «спецов». Только в Донбассе в 1930—31 гг. половина выходцев из дореволюционной интеллигенции была уволена или арестована. Всего же изгнали со службы около 300 тыс. человек, из них 23 тыс. причислили к «врагам советской власти» (с понятными последствиями). И это в разгар индустриализации! Причем размах «чисток», в свою очередь, вел к дальнейшим выводам — что индустриализация и коллективизация должны осуществляться одновременно с «культурной революцией».
За эту кампанию рьяно взялись как группировка Бухарина, так и новые кадры, выпестованные на его идеях. С одной стороны, «культурная революция» подразумевала слом прежней морали и культуры. С другой — формирование в кратчайшие сроки новой, «красной интеллигенции». Как раз для того, чтобы ее «сформировать», молодежь вовлекали в антирелигиозную вакханалию, в озлобленные демонстрации и собрания, требующие смерти «вредителям», пропагандировали доносительство. А для замены «буржуазных спецов» более 140 тыс. рабочих от станка были выдвинуты на руководящие посты, 660 тыс. рабочих переводились в категорию служащих или направлялись на учебу.
Последствия стали ужасающими. В системе образования все пошло наперекосяк. Количество студентов, вузов, курсов, техникумов, рабфаков выросло так резко, что для них не хватало преподавателей. Производились ускоренные выпуски педагогов, вводились ускоренные курсы, недоучки начинали учить других недоучек. Но и промышленность лишилась хороших, умелых работников. На их места текли неквалифицированные выходцы из деревни, зеленая молодежь. При этом более образованную молодежь, из семей интеллигенции, в вузы не принимали. Ей приходилось идти на заводы, чтобы приобрести статус «пролетариев» — и «пролетарии» из нее получались никудышные. Ну а вчерашние хорошие рабочие превращались в никуда не годных руководителей и служащих, запутывая и разваливая деятельность своих предприятий и учреждений.
В очередной раз пришлось вмешиваться лично Сталину. 23 июля 1931 г. он огласил свои «шесть условий» победы социализма. Осудил «спецеедство», призвал к заботе о специалистах старой школы. Выдвижение руководящих кадров из «низов» было пресечено. 40 тыс. таких горе-начальников в ближайшие же недели были возвращены обратно на производство. Были пересмотрены правила приема в вузы, количество курсов и рабфаков сокращалось.
Уволенных представителей интеллигенции стали брать обратно на работу. А в армию начали возвращать бывших офицеров, восстанавливать в прежних должностях.
Но и внутри коммунистической партии продолжалось вредительство. «Левых» и «правых» вроде бы разгромили, однако возникали новые группировки оппозиции. В 1930 г. — группа Сырцова — Ломинадзе. В 1932 г. был раскрыт «Союз марксистов-ленинцев» Рютина — в документах «Союза» признавалась правота Троцкого, требовалось «устранение Сталина». Затем обнаружилась группа Эйсмонта-Смирнова-Рыкова, которую Сталин назвал «пропитанной серией выпивок», «оппозиционной группой вокруг водки». Выносили взыскания, исключали, ссылали… Однако опальные посыпали головы пеплом, заявляли о прекращении раскольничьей деятельности, их прощали. И все повторялось.
Троцкисты, многократно отрекшиеся от своего высланного лидера, создали конспиративные структуры, получали инструкции от Льва Давидовича. И. Смирнов во время загранкомандировки встречался с сыном Троцкого Львом Седовым, обсуждал взаимодействие. А потом пересылал Седову письма через Э. Гольцмана. В 1932 г. эти связи были обнаружены, ОГПУ арестовало 89 троцкистов. Но в 1933 г. после обычных покаяний их освободили, восстановили в партии.