Пятая печать — страница 10 из 38

— Я сказал «чичока». Вы знаете, что это такое?

Кирай недоверчиво посмотрел на него, потом на остальных, пожал плечами и развел руки.

Заговорил столяр:

— Чичока? Это что-то вроде картофеля. Вы не знали, господин Кирай?

— Ну и что из того, что не знал?.. Ну, не знал… Может, вы один и знаете?

— Я спросил, — уточнил Дюрица, — что вы любите больше? Чичоку или телячью грудинку?

Книготорговец осклабился:

— Развлекайтесь со своими несовершеннолетними…

— Я спросил, что вы любите больше?

— А знаете? — Кирай пожал плечами. — Чичоку я оставляю вам!

— Значит, грудинку?

— Именно! Телячью грудинку! Вы удовлетворены?

Дюрица строго посмотрел на него и произнес:

— Я, простите, не шучу!

— Скажите ему: больше, мол, люблю телячью грудинку… — подсказал трактирщик.

— Телячью грудинку! — на этот раз искренне ответил книготорговец и растерянно посмотрел на серьезное лицо часовщика.

— Правильно! Благодарю вас… — произнес Дюрица и, откинувшись на спинку, стал смотреть на потолок.

Кирай, ничего не понимая, обвел взглядом остальных. Потом поднял руку и поднес ко лбу.

— Тук-тук?..

— Ай-яй-яй! — покачал головой коллега Бела и ухмыльнулся.

— Ну, а теперь над чем вы размышляете, уставившись в потолок? — обратился Кирай к часовщику.

— Над тем, — отвечал тот, прищурившись, — кем мне стать: Томоцеускакатити или Дюдю?

Книготорговец так и остался стоять с открытым ртом. Потом сказал:

— Ах, ну да! Гм! Да… Видите, какой ясный наконец пошел разговор! Впрочем, я всегда говорил, что вы умеете и понятно выражаться, только с вами надо иметь терпение и вас нельзя раздражать. Ну, а что думают об этом остальные?

2

Столяр нагнулся к часовщику, спросил:

— Как вы изволили выразиться, господин Дюрица? Я… я не все до конца понял… кем стать?

Дюрица перевел взгляд с потолка и качнулся вперед, к столяру. Переплетя пальцы рук, посмотрел Ковачу прямо в глаза:

— Не знаю, стать мне Томоцеускакатити или Дюдю?

— Ага! — произнес Ковач и бросил неуверенный вагляд на книготорговца, но тот развел руками.

А Дюрица продолжал:

— Я буду очень рад, если вы поможете мне, господин Ковач! Охотно последую вашему совету. Откровенно говоря, я а весьма затруднительном положении…

Ковач смотрел на часовщика, недоуменно моргая, и, однако, сочувственно качал головой.

— Я к вашим услугам. Но… нет ли тут какого-нибудь подвоха? Может, вы шутите… или что-нибудь в том же роде?

— На этот счет будьте совершенно спокойны!

Он положил руну на плечо столяра:

— Признайтесь чистосердечно, господин Ковач, что бы вы выбрали, если бы и спросил у вас, кем вы хотите быть: Томоцеускакатити или Дюдю?

— А это не шутка?

— Вовсе нет! Дало в том, что если вы умрете, то имеете право воскреснуть в образе одного из двух, людей: Томоцеускакатики или Дюдю. Так кем из них вы пожелали бы воскреснуть?

— Этого я не понимаю… вы уж простите, но, по-моему, вы все-таки шутите, господин Дюрица!

— Вот и хорошо, что ни понимаете! — заметил книготорговец.

Ковач, все так же моргая, смотрел на часовщика:

— Ведь и, простите… даже не знаю, кто этот Томотики или как его там и кто этот Дюдю. Я вообще ничего во всем этом не понимаю, не говоря уже о том, что, когда мы после смерти по воле божьей предстанем пред господом, там ведь и слова не вымолвишь…

Коллеги Бела, подмигнув книготорговцу, обратился к Ковачу:

— Да поймите же, поймите наконец: если господин Дюрица решил, что вы должны сделать выбор после смерти, то это богу придется помалкивать, тихо радоваться, что цел, да стараться не прогневить нашего друга…

— В том-то и дело! — подхватил Кирай. — В конце-то концов, стоит ли считаться с богом, если за дело принялся господни Дюрица?

Дюрица не сводил с Ковача пристального взгляда.

— Слушайте меня внимательно, мастер Ковач. Давайте рассуждать по порядку. Прежде всего я обещаю не причинять богу ни малейшего ущерба…

— Похоже, вы и впрямь серьезно! — поверил столяр.

— Конечно, серьезно! Серьезнее некуда, — подтвердил, кивнув головой, Дюрица.

— Ну, тогда ладно… Но что это вы говорили про этих, не знаю, как их там? И что мне нужно выбрать?

— Стало быть, начнем по порядку! — повторил Дюрица. — Тот Томоцеускакатити, которого я упомянул первым, — очень важный господин, властитель острова Люч-Люч. Его подданные, разумеется, величают его иначе, но это, в сущности, ничего не меняет…

Кирай заметил:

— Разумеется, мистер Ковач, я должен вам сообщить, что острова, который назвал ваш друг, на земном шаре не существует, но если вас это не смущает, то считайте, что я ни слова не произнес…

— Должен вам сообщить, — невозмутимо продолжал Дюрица, — что такой остров существует! И существует куда несомненнее, чем вы или наш эйропейский друг могли бы себе представить!

— Это правда? — спросил Ковач, переводя взгляд с одного на другого.

Дюрица положил руку на стол и заговорил, подчеркивая каждое слово: — Остров существует, господни Ковач! Даю вам мое честное слово, что этот остров существует. Более того, возник он отнюдь не в новое время — это не коралловый атолл, напротив, это очень старый остров. Он существует с незапамятных времен под названием Люч-Люч, и я очень рад тому, что отныне и вам о нем известно!

— Вам, дорогой эйропейский друг, — Дюрица повернулся к книготорговцу, — покажется удивительным, как давно этот остров существует.

Он на секунду задержал взгляд на книготорговце, потом, улыбнувшись, добавил:

— Конечно, удивительно… и тем не менее это так!

Потом он обратился к столяру:

— Итак, этот самый Томоцеускакатити на этом самом острове является, если вам угодно, главным повелителем…

— А позвольте спросить… мне-то что за дело до этого Такатити? — задал вопрос Ковач.

— Это донельзя просто! Вам до этого Томоцеускакатити потому есть дело, что на том же острове живет Дюдю, о котором я уже имел удовольствие упомянуть. Если бы там не жил Дюдю, нам не было бы ровно никакого дела ни до повелителя, ни до этого острова, который, между прочим, благословенный край. Скажу только, что в ручьях там кишмя кишит форель, а реки полны щук и карпов. Я уже не говорю, о вечно переменчивых, отливающих то золотом, то серебром или синевой волнах, бегущих по морю, упомяну лишь о возносящихся к небу горах, которые поражают своими красками и в сиянии луны, и в лучах восходящего солнца! А какой чернозем в его долинах, боже мой! И такой чернозем на этой благословенной богом земле повсюду, куда ни пойди! Обильны и богаты его сады, то ласковые, то утопающие в первобытном изобилии; склоны гор услаждают взор своими нежными и тонкими очертаниями, на холмах родится нектар, а в траве, покрывающей степь, столько дичи, что и не рассказать… и так далее в том же роде! И надо всем этим властвует богом ниспосланный Томоцеускакатити, а среди своих земляков живет там и Дюдю…

— Это все хорошо… — заметил Ковач, — только мне-то какое до всего этого дело и кто такой этот Дюдю?

— Раб! — ответил часовщик. — Уж это-то вы могли бы знать — всюду там, где земля изобильна от бога, реки полны рыбы, а леса богаты дичью, там не может не быть Томоцеускакатити и Дюдю. Это, надеюсь, ясно?

Столяр нахмурил брови:

— Ну и… что я тут должен выбирать?

— В чьей коже вы хотели бы оказаться, когда воскреснете! Понимаете?

— Нет! — сказал книготорговец.

— Я вас спрашиваю, господин Ковач! Допустим, вы скоро умрете, а когда тотчас после этого воскреснете, то уже либо как Томоцеускакатити, либо как Дюдю, в зависимости от того, кого из них вы выберете теперь!

— Стало быть, это игра?

— Да еще какая! — подтвердил Дюрица. — Изо всего этого подлинно лишь то, что Люч-Люч существует и, следовательно, существует и Томоцеускакатити вместе с Дюдю, а вам нужно сделать между ними выбор. За исключением этого, все остальное игра…

— Вот теперь понял! — сказал Ковач. — И что же я должен теперь делать?

— Очень просто! Вам следует выслушать, что я скажу. Итак, слушайте внимательно: этот Томоцеускакатити… то есть нет! Возьмем сначала Дюдю! Так вот, этот Дюдю — простой раб на острове Люч-Люч, находящемся под властью Томоцеускакатити. Но что это за раб? Так вот, дорогой господин Ковач, то рабство, которое вы проходили в школе, — цветочки по сравнению с тем, в котором живет наш Дюдю… Это рабство так рабство! Про которое пишут в Библии и даже того чище! Чего уж там, бывали с Дюдю, например, такие случаи: не так давно, в тридцать два года, ему отрезали язык за то, что ненароком улыбнулся в присутствии своего господина и повелителя, когда тот проходил через одну из зал. Господин и повелитель обернулся к нему с такими словами: «Чему улыбаешься, негодяй?» Дюдю, почувствовав, что дело худо, чистосердечно ответил: «Что-то вдруг в голову пришло, господин, вот я и улыбнулся!» «Ах так! — сказал повелитель. — Ну, я уж позабочусь о том, чтобы тебе ничего больше не приходило в голову!» И велел отрезать Дюдю язык, полагая по своей глупости, что, лишив слугу языка, он тем самым разделался и с его мыслями! Истины ради стоит добавить, что Дюдю еще сравнительно легко отделался, ведь Томоцеускакатити случилось однажды лишить одного из своих подданных не только языка, но и всей головы. Чем провинился этот несчастный? Тоже улыбнулся? Нет. В кругу своей семьи Властитель объяснил наказание так: «У этого Бубу физиономия очень смышленая, а ни слова от него не услышишь!» Сказав это, он доглодал ножку райской птицы, икнул разок-другой и отдал приказ отрубить Бубу голову! Но вернемся к Дюдю: как я уже сказал, ему отрезали язык, но это было таким будничным делом, что Дюдю сам не считал случившееся большой, трагедией. Когда у него отняли дочь — прелестную девочку одиннадцати лет, которую хозяин Дюдю послал Томоцеускакатити в подарок, — лишь тогда он немного всплакнул. Узнав, что его дочь погубили в угоду прихотям Томоцеускакатити, Дюдю впал в отчаяние, но через два-три года забыл про свое горе и смирился с неизбежным. Позднее, спустя два года, отняли у него и маленького сына. Хозяин Дюдю хотел угодить придворному распорядителю Томоцеускакатити, похотливому старцу. Дюдю страшно горевал, но время шло, и ему пора уже было понять, что так будет продолжаться до самого смертного часа и неоткуда ждать избавления. Уже из этого — из тех событий, о которых я рассказал, — легко себе представить, что райской жизнь Дюдю не назовешь…