— Все же… это не совсем так, — запротестовал Ковач. — Сколько уже раз бывало — закон кого-то осуждает, а люди говорят, что это человек порядочный! И наоборот: сколько закон человека ни оправдывал, люди все равно считают его отъявленным мерзавцем, разговаривать с ним не хотят…
— Ну, знаете! Есть разница, благодарю покорно за такое дело, когда люди считают меня порядочным, а закон сажает в тюрьму! Что для вас лучше? Чтобы люди считали вас порядочным, а вы прохлаждались бы за решеткой, или люди болтали бы про вас, что хотят, за то вы разгуливали бы на свободе?
Ковач задумался:
— Да… Трудное дело… — произнес он наконец.
— Вот видите!
Дюрица вынул изо рта мундштук и обратился к Ковачу:
— Как здоровье вашей супруги, господин Ковач?
— Спасибо… все в порядке. Иногда голова побаливает, но это уж, по-моему, неизлечимо…
— Давление?
— Не знаю, что и делать. Сто восемьдесят, сто девяносто… Ниже редко опускается! Врач сказал…
— Сарваш?.. — спросил Кирай.
— Кто ж еще…
— Да, вот это врач — другого такого поискать! Для него не важно, кто перед ним, он так с вами поговорит — внимательно, деликатно, — лучшего и ждать не приходится…
— Еще бы… Так вот он сказал, что этому уже не поможешь. Особой опасности нет, но нужно за собой следить…
Трактирщик наполнил стаканы:
— Я ведь вам говорил, пусть пьет чай, который ей моя жена дала. Девять разных трав в нем смешано за неделю давление снижает. Десять глотков на ночь и десять утром. Вот и вчера вечером для жены готовил, можете убедиться — с тех пор, как принимает, все как рукой сняло…
— Наверное, у нее не так серьезно и было…
— Слава богу, не так…
— Раньше вы говорили, — перебил книготорговец, — что вечером свои расчетные книги просматривали, а теперь выясняется, что не только о мясе рассуждали, но еще и чаи распивали.
— Не распивал, а заваривал для своей жены! И деловые книги тоже просматривал, если вам так уж хочется знать…
Кирай ухмыльнулся:
— Вы в самом деле книги просматривали?
— Да! А вам-то что?
Книготорговец снова ухмыльнулся:
— И теперь уже не умрете?
— Смотрите-ка… — Рассмеявшись, трактирщик бросил взгляд на часовщика. — Это уже на вашу специальность посягают!
— Не мелочь ведь! — продолжал книготорговец. — Раз в жизни бывает…
— О чем вы? — спросил Ковач.
— О смерти…
— Так это уже не в жизни бывает!
Кирай расхохотался:
— Я ведь говорил, что вас унесут ангелы!
— Умирает как-то один тип, — вспомнил трактирщик, — и хочет домашним свое завещание объявить. Оставляю, говорит, Национальному музею сто тысяч пенгё. Вам, семье значит, оставляю двести тысяч пенгё. На богадельни еще триста тысяч пенгё. Тут жена говорит: но, дорогой, ведь у тебя ни полушки нет?! На что старик в ответ: верно, но пусть все видят, какой я щедрый!
— Вот это здорово! — восхитился Кирай. — Видите, как надо завещания составлять…
Он понизил голос:
— А как дела у мужа госпожи Шари?
Ковач затряс головой:
— Оставим эту историю, меня от нее тошнит…
— А… почему от нее должно тошнить? Нормальный законный брак, с венчаньем в церкви и регистрацией. Что тут может быть плохого?
— Мерзость!
— Да почему же? Старику досталась двадцатилетняя женушка — к тому же, надо признать, весьма прелестная кошечка, а бабенка, когда старик преставится, около двадцати тысяч пенгё получит…
— И дом! — добавил трактирщик. — И магазин… И виноградник в Хидегкуте!
— Магазин можно сбросить со счетов. Думаете, нужна ей эта лавка? Да если старик сегодня преставится, она назавтра же ее продаст.
— Пусть! А разве это не деньги? Нешуточное дело…
— Верно! А сколько она за эту лавку выручить может?
Коллега Бела потер подбородок:
— Стало быть, так… дом на углу, то есть угловой магазин, и внутри тоже все хорошо налажено. Старик, он понимал толк в деле, это уж точно.
— Это точно… да и теперь еще понимает…
— Еще бы не понимал… В общем, если все подсчитать, то тысяч двадцать — тридцать она за нее получит.
— Мать твою!.. — удивился Ковач. — Будь у меня такие деньги, забросил бы лиру до смертного часа.
— Одним словом, эта маленькая бестия знает, что делает! — заявил Кирай. — А скажите, разве старик прогадал? На что ему деньги? Что он — в Монте-Карло с ними поедет? Или в могилу с собой возьмет? Не по силам ему уже ни дом, ни лавка. Обеспечил себе под старость несколько счастливых деньков — и плевать ему на весь мир! Будет себе валяться с этой кошечкой и рыгать во все тяжкие…
Ковач скривил губы:
— Все же… подумать только! Эта девочка не старше, чем был его собственный сын…
— Ну и что? Это только подтверждает, что старик не промах. Посмотрите на господина Дюрицу! Ему до шестидесяти еще вон сколько, а он о порядочной женщине уже и не помышляет… приходится с несмышлеными девочками тяжкий грех на душу брать…
Трактирщик поморщился:
— Ну, это уж вы слишком, господин Кирай!
Кирай откровенно перепугался.
— Да это я так, пошутил, честное слово… Не сердитесь, мастер Дюрица!
Дюрица пожал плечами:
— Ничего страшного… продолжайте как ни в чем не бывало.
Трактирщик, глядя на книготорговца, покачал головой.
Ковач кашлянул и быстро проговорил:
— Как бы там ни было — это мерзость, что старик вытворяет…
— А меня лишь одно занимает, — сказал хозяин кабачка, — что может старик с нею учинить? Вы считаете, что он сможет что-нибудь учинить над этой маленькой распутницей?
— Тут такое дело получается, — ответил Кирай, — чего силой не добьешься, можно умением возместить…
Они расхохотались. Дюрица тоже улыбнулся:
— Откуда вы так хорошо в этих делах разбираетесь?
Кирай в ответ непринужденно рассмеялся:
— У вас, мой мастер, выучился…
— Послушайте-ка, что я скажу… — заговорил слегка осоловевший хозяин кабачка. — Помните ту цыганочку, которая прошлый год да и прежде коврами тут торговала?
— Помню, — сказал столяр. — Только уж и позабыл, когда мы ее в последний раз видели?
— Я сейчас не об этом! — отмахнулся трактирщик. — Короче, заходит она как-то ко мне и просит палинки. Стройненькая такая, стерва, ничего не скажешь, груди и все прочее, что полагается… Но ужасно грязная, черт возьми, уж и не поймешь, когда в последний раз мылась!
— Не такая уж она и грязная была! — возразил Ковач. — По сравнению с другими вполне даже приличная.
— Что такое? — встрепенулся Кирай. — Уже и вы в специалисты подались? Да что с вами, ангел мой?
Ковач покраснел.
— Видите ли… мне жена тоже велела посмотреть, насколько та цыганка ухоженнее прочих…
— Знаем мы эти увертки, можете дальше не объяснять, только хуже запутаетесь!
— Так слушайте дальше! — продолжал трактирщик. — Наливаю я ей палинки — а грязна она была, как я сказал, чертовски, — ставлю перед ней, и тут она начинает канючить, чтоб я ковер у ней купил, дал по руке погадать и все такое прочее. Но мила была, паршивка, — ничего не скажешь! Спрашиваю, откуда, мол, ты? Она мне что-то отвечает, не помню уж что, да и не в этом дело, а только говорю ей: «Если теперь к старику идешь, палинку пить нельзя, старики пьяных женщин не любят…» «Как бы не так! — отвечает. — Как раз таких-то и любят!» Вы ведь знаете, как старики к этой цыганочке в то время липли…
— Года два назад это было! — уточнил Кирай.
— Ну так вот! Говорю я ей: «Скажи мне по совести, старики-то на что-нибудь способны?» А она отвечает: «Да, могут… только спешат немного!» Так-то твою мать!
Ковач, склонившись над столом, засмеялся. Кирай, усмехнувшись, хлопнул ладонью по столу:
— Ладно… Только когда это было? Ну, папочка, когда? Два года назад! Вон еще когда! Впрочем, и в таких вещах тоже нужно выслушать специалиста. Правда, господин часовщик?
— Господин часовщик сейчас совсем другим занят, — сказал коллега Бела. — Ведь так?
Дюрица перевел на него взгляд:
— Так! Вы даже не догадываетесь, насколько вы правы!
В эту секунду перед кабачком с громким прерывистым визгом заскрежетали тормоза. Потом дверь распахнулась, и не успели они поднять головы, как в помещенье ворвались трое нилашистов в форме и замерли, с расстегнутыми кобурами. В низу лестницы замерли, расставив ноги, и, не здороваясь, уставились на собравшихся. Затем один из них направился к столу. С улицы послышался крик, должно быть, обращались к шоферу:
— Открой заднюю дверцу!
Коллега Бела поднялся, одергивая привычным движением фартук, но тут за его спиной опрокинулся стул. Он попытался подхватить его, однако впопыхах запутался ногой в ножках стула и во весь рост растянулся на полу. Смущенно поднялся и поставил стул. Пригладил волосы.
— Благодарю! — сказал, подходя, нилашист. — Вы порядочный человек! Без лишних слов знаете, что вам надо делать…
Один из двух стоявших у входа нилашистов подошел к двери, находившейся позади стойки, и вытащил револьвер. Оставшийся у входа отступил назад, освободив пути к двери.
Кирай — он сидел рядом с хозяином кабачка — вскочил и поспешил было на помощь соседу.
— Оставаться на месте! — приказал нилашист. И когда Кирай в нерешительности сделал еще одно движение, прикрикнул:
— Я сказал — не двигаться!
Хозяин кабачка неуклюже выпрямился и смущенно обдернул фартук. Оттолкнул стул на место и вытер о фартук руки.
— Прошу прощения… — выговорил он. Взгляд его упал на двух людей с револьверами, глаза его расширились, он поднял руку и пригладил волосы. Потом вышел вперед: — Чего изволите?
В дверях показался еще один нилашист, тоже в форме и расстегнутом кителе. Рукава его кителя, несмотря на холод, были засучены до локтей, фуражка сдвинута на затылок, револьвер болтался на животе, в расстегнутой кобуре.
Вошедший огляделся:
— Вот это мне уже нравится! Благословенная и торжественная тишина…
Подошел к стойке, поднял крышку бака. Взял себе из-под крана стакан и наполнил вином.