– Именно это и нужно. Он для того ведь и получает сотню, чтобы ничего не видеть. Ради этого можно и занудство его простить. Так что пишем: «Сто пенгё господину Пиллеру». Деньги, конечно, немалые, а что делать? Как можем, так и выкручиваемся. Он, может, завтра захочет, чтобы ему ручку облобызали. И если будет сильно настаивать, дружище Бела облобызает.
– Вот этим и удовлетворился бы – поцелуи хоть денег не стоят.
Трактирщик, записывая в тетрадь сотню, взглянул на жену, отложил перо и сцепил перед грудью ладони.
– Звездочка моя дорогая! Похоже, ты все еще не поняла своего старика. Запомни же наконец, что люди маленькие, вроде нас с тобой, могут чего-то добиться, только пока живут, втянув голову в плечи, и выполняют, что требуют от них те, кто повыше рангом. Таковы правила. Помалкивай в тряпочку и исполняй что велят. Даже мысли не допускай, чтобы не повиноваться власть имущим, будь то мелким или крупным. Как тебе поступать и устраивать свою маленькую жизнь, решают они, а для тебя, если есть хоть капля ума, главное – как оленю в лесу – постоянно вострить уши и озираться по сторонам, стараться уловить, чего они от тебя ждут. Ты поняла меня? Надо быть начеку, потому что они прямо-то не объясняют, какого ждут от тебя поведения, сама должна догадаться. Надо, золотце мое, научиться мысли читать. Так или этак – они дадут понять, чего от тебя хотят; и все будет зависеть от того, как быстро и насколько правильно ты это поймешь. В нашем мире иначе не преуспеешь. Так что придется – если он того пожелает – и у господина Пиллера ручку облобызать, да и у всякого, кто протянет. Ведь что тогда про тебя скажут? Вот, мол, подходящий для нас человек, воду мутить не будет, пусть живет себе преспокойно, он для нас не опасен. А дружище Бела и рад, что он никому не опасен; они как раз таких любят, от кого никакого беспокойства не происходит. Он, дружище Бела, глуп, потому что себе на уме, и умен, потому что дурак. Тебе ясно? Ну еще бы не ясно, ты ведь умница, мое золотко. В общем, дружище Бела усвоил этот закон и никогда его не нарушит. Поэтому он будет спокойно жить, не богато, конечно, но и не бедно, не слишком хорошо, но и не так уж плохо, то есть в точности так, как таким людям, как Бела, свыше дозволили жить. Я уж не говорю, что за это и ближние будут уважать Белу, потому как для нашего брата нет ничего отвратительней человека, который пытается стать не таким, как другие, который не подлаживается, не ловчит, то есть не соблюдает главное правило и тем самым раздражает всех остальных. Но главное все же не в этом. Дружище Бела, как уже было сказано, одновременно и глуп, и умен, как все, кстати, трактирщики, и всегда будет любезен начальникам – маленьким и большим. Ну что, ясно, что ничего не ясно? Ничего, ты просто слушай своего Белушку, и все будет в порядке – жратва будет, а значит, не будет никаких там накладок, которых ты не любишь. Так ведь, мой поросеночек?
Женщина отстранила мужнину руку, потянувшуюся было к вырезу халата, и сказала:
– Да уж, не мир, а сплошное свинство.
– Свинство не свинство… – взял в руки перо трактирщик, – но не собираешься же ты этот мир изменить? Лучше втяни поглубже голову в плечи да целуй, если надо, ручки и Пиллеру, и другим, вот все и будет в порядке. Что тебе стоит?
– Сто пенгё в месяц – этого разве мало? – ответила женщина.
– Глупышка, – возразил муж. – Сто – это еще не предел. Далеко не предел. Но тебе беспокоиться нечего. Может, и подороже платить придется, и не только деньгами. Только ты не забивай сейчас этим голову. Если б только сто пенгё…
Он махнул рукой и заглянул в тетрадь.
– Смотрим дальше. А дальше на очереди у нас еще та птица. Форменный ублюдок. Потому-то эту пичугу надо обхаживать будто райскую птицу. Чтоб ей сдохнуть, твари поганой. Птичке этой в кожаных сапожках и фуражке на глупой башке.
– А этот во сколько обходится? – спросила она.
– Господи боже ты мой, – вскинул брови трактирщик. – Сам оберфюрер района. Не какая-то мелкая сошка. Так просто от него не отделаешься.
– Тварь нилашистская.
– Это верно. Правда, тот полицай, что нас до него опекал, тоже отъявленный негодяй был. Но этот зато оберфюрер, партийный начальник. Мы все ближе и ближе к власти.
– А ему сколько нужно?
– Ты все о деньгах, о деньгах, – покачал головой трактирщик. – Ничто другое тебя не интересует.
– Ну естественно, чем еще мне интересоваться? Одному пятьдесят пенгё дай, другому – двадцать, третьему – сто, да что мы, печатаем их или воруем? А на что самим жить?
– Да не в деньгах суть, женушка моя дорогая, – вздохнул трактирщик. – По мне так без разницы, каким образом плясать под их дудку: деньгами от них откупаться или иным каким способом охранять свой покой – ручки им целовать, помалкивать в тряпочку, вместо того чтоб послать их к чертям собачьим и прямо в лицо назвать негодяями. А деньги – это что-то вроде освященной облатки, о которой нам в школе рассказывали: вещь символическая, как бы пример, указание на что-то существенное, на что-то главное, что за нею скрывается. Вот и здесь речь о том же. Начальники завели порядок, против которого мы ничего поделать не можем. Каждый день мы должны им демонстрировать: вот, мол, пасть мы не разеваем, хвост поджали. Ну а в какой форме они требуют это демонстрировать – в денежной или захотят, чтобы, к примеру, каждое утро с половины восьмого до восьми я стоял перед ними на четвереньках, – не так и важно.
– Ты совсем с ума спятил, – уставилась на него жена. – Что это ты тут плетешь? Думаешь, я поняла хоть слово?
– Тихо, тихо, – замахал на жену трактирщик. – Спокойно, сударыня. Повторяю, форма – это неважно. Главное – чтобы мы помалкивали.
Он прищелкнул языком:
– А дружище Бела и говорит им: «Да пожалуйста, я заткнусь. Пропадите вы пропадом!» А вот что я при этом думаю – этого они не узнают. Так что каждый получает свое. И порядок не нарушается.
– Ну, ты точно с катушек слетел. О чем ты болтаешь? Лучше скажи, сколько этому негодяю должен?
– Про то и говорю, мамаша! Танец на четвереньках для районного фюрера нилашистов будет равен пяти литрам палинки, чтоб было ему что хлестать с утра до вечера.
– Еще чего, – вскричала женщина. – Жирно будет, вот что я думаю. Сколько тот сержант получал?
– Полицай? Два литра! Но где уж те времена, голубушка? Как можно сравнивать какого-то полицейского с оберфюрером нилашистов. Нам теперь надо перед ним на четвереньках ползать. Ты знаешь, что он недавно сказал? «У вас, брат, такая отличная палинка, что от той, которую в прошлый раз присылали, уже ничего и не осталось». Каков подлец, а?
Он снова склонился над тетрадкой:
– Пять литров. По себестоимости – шесть пенгё. Получается тридцать пенгё. Да пять литров вина обычного, по два пенгё за литр – десять пенгё, тридцать да десять – сорок. Итого, стало быть, сорок пенгё.
– Ох мерзавец, – вздохнула женщина.
– Истинно так – мерзавец, – согласился трактирщик и, высунув кончик языка, вписал в тетрадь сорок пенгё. Рядом с другими цифрами значились имена железнодорожного ревизора и торгового инспектора, а перед суммой в сорок пенгё он изобразил нилашистский крест из скрещенных стрел. – Вот так. Чтоб ему смертью героя пасть!
– Вот придут русские, – усмехнулась жена, – и повесят его вместе с твоей палинкой.
Муж склонил голову набок:
– А что, если не придут? И не повесят его вместе с моей палинкой? И они тут продолжат властвовать? Да почище теперешнего? Они, может, еще в войне победят. Что тогда, мое золотце? Кто окажется тем учеником, который знал ответ, написанный в конце учебника? Глупая женушка дружищи Белы или он сам, любезно снабжавший этого негодяя пойлом? Что, голубушка?
Женщина помолчала. Потом бросила:
– Ну что смотришь? Записывай этому бесу.
– Вот видишь. Так мы и доказали, что являемся славными и добропорядочными засранцами, какими и полагается быть идеальным гражданам.
Он пролистал несколько страниц к концу тетради. Стряхнул с сигареты пепел и сказал:
– А теперь мы сделаем нечто такое, отчего у супруги дружищи Белы совсем съедет крыша. Только молчок, дорогуша, никаких возражений. – Нахмурившись, он строго посмотрел на жену: – Одно слово – и я откажусь от своей ежедневной повинности, вот тогда уж и впрямь как бы тебе не свихнуться. – Потом улыбнулся и погладил жену по руке: – Ну-ну, это я так, пугаю, получит мой поросеночек все, что ему причитается.
– Мне кажется, это ты свихнулся, – повернулась к нему жена. – О чем ты болтаешь?
– О том, ангел мой, что мы заводим новую рубрику, и ты против этого не посмеешь и ротик открыть. Понятно?
– Какую такую рубрику?
– Разумную.
Жена взглянула на него с изумлением:
– Ты это о чем?
Тот назидательно поднял палец:
– Таким маленьким людям, как твой дружище Бела и его пышнотелая благоверная, нужно двигаться по дорогам жизни точно так же, как приходится двигаться в центре Пешта или на Бульварном кольце. То и дело оглядываешься туда-сюда, вправо-влево, вперед-назад. Смотришь, что происходит вокруг. Сделал шаг – посмотри налево. Еще шаг – посмотри направо. «Будьте внимательны!» – остерегают тебя плакаты вдоль всех мостовых. А какие плакаты расклеены на дорогах жизни? Какими плакатами надо бы их увешать? Дружище Бела считает уместными следующие: «Прежде чем шагнуть, оглянись!» и «Не попади в аварию!». Хе-хе… Легко тем, кто ездит в автомобилях, не так ли? Дал по газам, и был таков. А пешему каково, мое золотко? Который на своих двоих шкандыбает. Он или оглядывается по сторонам, или нет, и тогда его ждет больница. Дружище Бела закрывает глаза и видит перед собой огромные плакаты. Немыслимое количество всевозможных предостережений. Там плакат, тут плакат, кругом плакат на плакате: «Бди!»; «Не зевай!»; «Раскрой глазенапы!». Желтые, красные, синие, черные транспаранты мельтешат перед глазами дружища Белы, устанешь башкой крутить. Но так оно и должно быть, ведь если не будешь крутить, тебя может сшибить какой-нибудь проносящийся на четырех колесах Томотакакатики. Да что значит «может»? Как пить дать сшибет.