Кирай налил вина и ему. Со словами:
– Ну вот, господин разумник! И к чему было огород городить? Кто как думает да кто как считает? Поняли теперь, что все это чушь собачья?
– И вы тоже, – обратился к нему столяр, – пришли к этой мысли, господин Кирай?
– Это я-то? Шутить изволите, дорогой друг Ковач! Вы полагаете, у меня не было более важных дел, чем занимать свой ум этой ерундой? За кого вы меня принимаете?
– Я вас серьезно спрашиваю, господин Кирай.
– Ах так? А я разве не серьезно вам отвечаю? Кто я вам? Армия спасения, светоч богословия или кто? Как будто мне по ночам больше нечем заняться.
– Особенно когда в портфеле грудинка, – подхватил трактирщик.
– Вот именно, – сказал книжный агент. – В кои веки добыл человек приличный продукт и может пойти домой приготовить деликатес – разве будет он медитацией заниматься. Вы меня тоже за идиота держите?
– И сколько она потянула, грудинка ваша? – спросил трактирщик.
– Да ведь я говорил – большой словарь Цуцора—Фогараши пришлось отдать.
– Я имел в виду – сколько в ней было весу?
– А-а! Полтора кило.
– Ну, это уже кое-что. И как вы ее приготовили? В самом деле салями ее начинили?
– Послушайте, Бела, дружище. Если вам так уж хочется поглумиться, поищите кого другого, а со мной эти штуки бросьте. Да, начинил, и что в этом такого? Главное – я пришел домой и взялся за приготовление ужина, вместо того чтобы медитировать над какой-то там ерундой да разглядывать собственный пуп – не вырастет ли из него цветок. По дому распространяется божественный аромат, шкворчит жир, жарится мясо – что может быть лучше?
– Ничего, – согласился трактирщик. – Вокруг этого и вращается мир.
Ковач посмотрел на хозяина трактира:
– А вы тоже над этим вопросом не думали?
– Как же! До самого утра глаз не сомкнул. Вы разве не слышали скрип кровати? Это я ворочался, до самого открытия голову ломал. А как же иначе?
– Я вас серьезно спрашиваю, – сказал Ковач и, посмотрев на Дюрицу, опять перевел взгляд на трактирщика.
Дружище Бела взглянул на столяра и, тряхнув головой, рассмеялся:
– Вас и впрямь ангелы вознесут. Вы, значит, в самом деле считаете, что я мог хоть минуту над этим размышлять?
– Я так думал.
– Я думал, я думал! Может, вам спиритизмом заняться? Этот наш часовщик вертит вами как хочет. А вы и рады. Вы бы лучше спросили его, раз такой любопытный, чем он сам по ночам занимается и кого бы выбрал из тех двоих.
Книжный агент вскинул голову.
– И то верно, – посмотрел он на Дюрицу. – Справедливо замечено. Ну-ка, ну-ка, скажите, маэстро Дюрица! Только не надо увиливать.
– По совести говоря, – неуверенно начал Ковач, повернувшись к часовщику, – это и мне интересно знать, господин Дюрица. Я, конечно, не настаиваю, но все же – словом, мне тоже хотелось бы знать, кого выбрали вы.
Кирай не сводил глаз с часовщика. Трактирщик, глядя на Дюрицу, расплылся в ухмылке.
Дюрица пожал плечами:
– Не знаю, дружище Ковач. Понятия не имею.
– То есть как это понятия не имеете? – воскликнул книжный агент. – Извольте вести себя честно. Это как раз тот случай, когда, как говорят англичане, неприлично держать пари о том, в чем вы сами уверены. Только здесь все наоборот – речь о том, чтобы вы других… – Он замолчал, потом кивнул в сторону Ковача: – К примеру, вон мастера Ковача, не доставали такими вопросами, на которые сами ответить не можете. Или играйте по совести, или никак не играйте.
Дюрица откинулся на спинку стула:
– О, вы нервничаете, мой эйропейский друг. Вам разве не все равно, что я отвечу? Вас эта проблема не волнует, вот и не вмешивайтесь.
– И правда, меня она не волнует, – пожал плечами Кирай. – Вот ни на столечко, – показал он кончик мизинца.
– Тогда почему вы так нервничаете? Предоставьте это нам с Ковачем.
– По совести говоря, – признался трактирщик, – меня это дело тоже не так волнует, чтобы ломать над ним голову, но приличия есть приличия. Дело всего лишь в этом. Так что извольте ответить, раз уж вы завели друга Ковача.
– Вот именно, – пробурчал Кирай и, повернувшись, стал буравить глазами часовщика.
– Ну нет… Я не так думал, – сказал Ковач. – Это личное дело каждого – как относиться к подобным вещам и отвечать ли на такие вопросы. И если кто отвечать не желает, настаивать мы не имеем права.
– А он имеет? Имел ли он право, к примеру, задерживать здесь этого типа, фотографа, когда тот уже уходить собирался? Для того только, чтобы и ему свой вопрос задать?
– Да еще и нагрубить под конец, дескать, лжет фотограф, – добавил книжный агент. – Имел он на это право? Словом, не будем терять рассудок, вот что я вам скажу. И не смотрите так на меня. Чего вы уставились? – обратился он к Дюрице. – Вы думаете, от этого что-то изменится? Зря глаза пялите.
Дюрица пожал плечами и, откачнувшись назад на стуле, взял в руку стакан.
Он посмотрел на Ковача:
– Не знаю, господин Ковач. Понятия не имею.
Трактирщик махнул рукой:
– А ну их к чертям собачьим, все эти глупости. Держите стакан, господин Кирай. Тут жена меня спрашивает, когда, мол, отведаем грудиночки или корейки. А я говорю: не у меня спрашивай, а у господина Кирая. Вы поняли?
Кирай повернулся к Ковачу:
– Ну что, убедились теперь, с кем имеете дело? С ним надо ухо держать востро. Я вот спокойно зажарил свою грудинку, поужинал и лег спать. А вы всю ночь разгадывали ребусы полоумного часовщика. Будьте с ним поосторожней!
– Скажите мне, только серьезно, – пристально посмотрел столяр в глаза Кираю, – вы и правда совсем не задумывались над этим?
Кирай развел руками и повернулся к хозяину трактира:
– Ну что ему ответить? Да, мастер Ковач, мне и в голову не пришло задуматься, и это такая же правда, как то, что я сижу перед вами. Скажите и вы ему, дружище Бела.
– Все так, уж не сомневайтесь. Я вчера вечером только посмотрел приходно-расходную книгу – и на боковую. Об этом даже не вспомнил. Еще чего не хватало. – Он поднял стакан и взглянул на Кирая: – Короче, когда будет поросятинка?
Кирай смотрел на Дюрицу. При словах трактирщика он повернулся к нему:
– Что вы сказали?
– Жена спрашивала, когда уже мы поросятинки поедим. Я сказал, это надо у вас спросить.
– Вчера вечером спрашивала?
– И вчера тоже.
– Но вы ведь сказали, что только приходно-расходную книгу просматривали.
– Это не помешало и про другое поговорить…
Кирай загасил сигарету:
– Не знаю, дружище Бела. Этот клиент мой сказал, что больше не сможет дать, по крайней мере, в ближайшую неделю или дней десять. Почему, мне неизвестно. Похоже, возникли трудности.
– Так не забудьте, друг Лаци.
– Ну конечно. При первой возможности принесу.
На какое-то время воцарилась тишина. Потом Кирай спросил приглушенным голосом:
– А что слышно про Сабо, дружище Бела? – Он вскинул брови и ребром ладони провел перед горлом: – Того?
Трактирщик бросил взгляд на дверь и сказал:
– С концами.
Он пододвинул свой стул к столу.
Ковач тоже наклонился поближе:
– Это точно?
– Точно!
– Видели его жену? – спросил Кирай.
Трактирщик кивнул.
– Твою мать, – проговорил книжный агент, глядя перед собой. И покачал головой.
– Такие дела, – вздохнул дружище Бела.
Ковач переводил взгляд с одного собеседника на другого:
– У него двое детей. Или трое?
– Трое, – ответил хозяин трактира.
– Да, трое, – подтвердил Кирай. – Два мальчика и девочка, если не ошибаюсь.
– Ну да, – кивнул хозяин.
– А это правда? – спросил Ковач.
– Что?
– Ну, что о нем говорят, будто он коммунистом был?
– Откуда мне знать? – ответил трактирщик. – А что загребли – вот это правда.
Кирай поднял стакан и стукнул им по столу.
– Пусть мне кто-нибудь скажет, чем думают такие люди. В самом деле. У человека семья, трое детишек, и какого рожна ему не сидится на месте?
– Токарь был, – сказал трактирщик.
– Работяга несчастный, сам кожа да кости, ни одежки приличной, ни обуви, в долгах как в шелках, детишек трое – и туда же. Хотел в трубы трубить? Воду из скалы высечь, как Моисей?
Ковач отставил стакан.
– А что она говорит?
– Не знаю. Плачет, – ответил трактирщик.
– Забросил семью, – продолжал Швунг, – и начал тут среди лета Санта-Клауса из себя строить. И что теперь с ним, с семьей его будет? Жена одна осталась, да еще с такой славой, что муж арестован. Куда это годится? Вы можете мне сказать? Сидел бы тихо и не высовывался. Семья дело такое, хочешь ее содержать – нишкни. Закрой рот на замок и тяни лямку, пока есть силы. Чего петушиться-то? Вы с женой его говорили?
– Как я мог с ней говорить? – посмотрел на него трактирщик. – Я, конечно, не мерзавец, но не думаете же вы, что пойду с ней лясы точить? Еще не хватало, чтоб меня с ней увидели.
Он перевел взгляд на Ковача:
– Что, не нравится? А вы как считаете – я должен был броситься к бедолаге, пожалеть ее, посочувствовать, приголубить? Все и так знают, что я ей сочувствую. Кто не посочувствует женщине, оставшейся с тремя детьми на руках? Но я все же не сумасшедший. И если вам это не по душе, то никто не мешает… можете предложить ей свои услуги, а мы поглядим, где вы потом окажетесь.
– Дружище Бела прав, – сказал Кирай. – Здесь речь не о том, мастер Ковач, что человек не сочувствует, а о том, что он на рожон лезть не хочет. Какая в том польза, если он сам в беду попадет? Такова жизнь. Что тут делать? Стать на голову или скакать козлом? Так Сабо, несчастный, как раз этим и занимался.
– Нет, нет, ни о чем таком я не думал, – возразил Ковач. – Но скажите – разве не свинство, когда человека вот так хватают и лишают жизни потому, что он что-то не то говорил? Ну что он такого сделал? Трудился, на хлеб зарабатывал…
– Да языком болтал, было бы вам известно! Героя из себя строил, – вмешался агент. – Вот вы почему в герои не лезете? Или маэстро Дюрица? Или дружище Бела? Потому что мы знаем – это бессмысленно. Наш брат, мелкая блошка, скачет так, как приказано, на этом вся мировая история держится. Если хочешь дышать – заткнись и помалкивай в тряпочку. И если тебе асфальт велят вылизать, то лижи, вот и вся недолга. А чего мне выпендриваться? Я что, белены объелся? Нет уж, други мои.