– Если не ошибаюсь, – вспомнил трактирщик, – у нее родственники есть в провинции, они, наверное, помогут.
– Хорошо, если так. Иначе им тут и околеть недолго. Кто им помочь осмелится? Людей и за меньшие прегрешения забирают, не то что…
– Да, увы, – сказал трактирщик. – И дело не в том, что человек не желает помочь – он бы рад.
– Конечно, не в том.
– У нас если тебя в чем-нибудь заподозрили, то конец, поминай как звали. А у человека первый долг – выжить. Ну и что ему делать? Одного укокошили, значит, и мне за ним следовать? Тут другого не остается, как прикусить язык и вкалывать. Тяни лямку, и все дела. Они одни или с ними еще кто живет?
– Младшая сестра Сабо с ними жила, она где-то работала, но пропала. Уж месяца два, как ее не видно. Я у Сабо спрашивал – тот не знал, куда она подевалась, может, с каким мужиком сбежала.
– И вы поверили? Тоже, поди, какими-то глупостями занимается, вот увидите. Я не я буду, если это не так.
Хозяин трактира посмотрел на Ковача:
– Пожалуй, вы правы, мастер Ковач. Никто ради них своей шкурой рисковать не станет. Каждый должен сам за себя отвечать, и если тебя что-то не касается, то и не лезь – таков закон. Хочешь жить – в чужие дела не суйся.
– И все-таки это ужасно, – сказал Ковач. – Вы согласны? – взглянул он на Дюрицу.
Дюрица, ни слова не говоря, залпом выпил свое вино, возвел глаза к потолку, словно ища вчерашнюю муху, и ничего не ответил.
Все осушили стаканы. Кирай сказал:
– В таком деле трудно советовать, мастер Ковач.
– Печально, что такое случается между людьми.
– Недели, наверное, две назад он был у меня, – заговорил трактирщик. – Взял домой пол-литра вина. Я говорю ему: что затуманились очи ясные? Потому как я перед ним вино ставлю, а он его даже не замечает. Спрашиваю: мол, случилось что? Он на меня взглянул, улыбнулся и говорит: «Жизнь коротка, господин Бела». – «Оно так, коротка!» – отвечаю. Он заплатил за вино и ушел.
– Ну так ясно: на воре и шапка горит, уже догадывался о чем-то, – сказал Кирай.
– Для этого случая неудачное выражение, – сказал столяр. – Он ведь не крал, не жульничал, преступлений не совершал, чтобы говорить: шапка горит.
– Не скажите! – воскликнул Кирай. – Имейте в виду, господин Ковач, что воровство – это то, что считает таковым власть. И не ищите других объяснений. Преступление – это то, о чем государство или закон говорит: вот это есть преступление. И нечего тут раздумывать. Вы можете сделать все что угодно, любую подлость, но если закон утверждает, что это не преступление, то вам ничего не будет, а раз вас за это не наказывают, то люди будут о вас говорить, что вы человек добросовестный и законопослушный, иными словами, порядочный. Вот и попробуйте тут решить, что преступно, а что не преступно. Преступно то, что важные господа таковым объявили, и точка.
– Нет, нет, все же это не совсем так, – запротестовал Ковач. – Сколько раз бывало – закон осудил кого-то, а люди о нем говорят: порядочный был человек. И наоборот, сплошь и рядом бывает: закон оправдал человека, а люди его все равно считают отъявленным негодяем и даже разговаривать с ним не желают.
– Ну, знаете! Тут есть разница. Можно радоваться, если люди считают вас замечательным человеком, а закон сажает в тюрьму? Вы считаете, это лучше: когда для людей вы порядочный человек, но при этом прохлаждаетесь за решеткой? Или пусть уж болтают про вас что угодно, лишь бы только гулять на свободе?
Ковач задумался:
– Да… Непростой вопрос, – вымолвил он наконец.
– Вот видите.
Дюрица убрал в карман свой мундштук и обратился к Ковачу:
– Как здоровье вашей супруги, господин Ковач?
– Спасибо, с ней все в порядке. Иногда, правда, голова побаливает, но с этим уж, видимо, ничего не поделаешь.
– Давление?
– Оно, и, главное, непонятно, что делать. Сто восемьдесят, сто девяносто. Ниже редко бывает. Врач говорит…
– Кто, Сарваш? – спросил Кирай.
– Он, конечно…
– Ну, это настоящий врач, такие нынче большая редкость. Для него не имеет значения, кто перед ним, он со всеми внимателен, деликатен – лучшего и желать не приходится.
– Это верно. Так вот, он сказал, что тут уже не поможешь. Особой опасности нет, но нужно следить за собой.
Трактирщик наполнил стаканы.
– Я вам говорил, пусть пьет чайный сбор, который ей моя жена дала. В нем девять разных трав смешано, за неделю нормализует давление. Десять глотков на ночь и десять с утра. Я и вчера вечером для жены заваривал, можете убедиться – с тех пор как отвар этот пьет, все как рукой сняло.
– Но у нее ведь не так серьезно и было.
– Слава богу, не так.
– Раньше вы говорили, – перебил его книжный агент, – что вечером только приходно-расходную книгу просматривали, а теперь выясняется, что не только о мясе вели разговор, но еще и чай пили.
– Я не пил, а заваривал для жены. И гроссбух свой просматривал, если вам хочется знать.
– В самом деле просматривали гроссбух? – ухмыльнулся Кирай.
– Да. А вам-то что?
Книжный агент снова ухмыльнулся:
– И теперь уже не умрете?
– Смотрите-ка… – Хозяин трактира со смехом повернулся к часовщику. – У вас конкурент объявился.
– Не пустяк ведь, – продолжал агент. – Только раз в жизни бывает.
– Вы о чем? – спросил Ковач.
– О смерти.
– Так это уже не в жизни бывает.
Кирай расхохотался:
– Не зря я сказал, что вас ангелы вознесут.
– Умирает как-то один субъект, – заговорил трактирщик, – и объявляет семье свое завещание. Оставляю, говорит, Национальному музею сто тысяч пенгё. Вам, семье моей, оставляю двести тысяч пенгё. На дома престарелых еще триста тысяч. Тут жена говорит: прости, дорогой, но у тебя ведь нет ни гроша. А старец в ответ: это верно, но пусть все видят, какой я щедрый.
– Молодец старик, – сказал Кирай. – Видите, как надо завещания составлять. – Он понизил голос: – А как дела у мужа мамзель Шари?
Ковач затряс головой:
– Оставим эту историю, меня от нее тошнит.
– Что в ней тошнотворного? Самый обычный брак, по всем правилам, с венчанием в церкви и регистрацией. Чем он вам не нравится?
– Так ведь свинство.
– Это почему же? Старику досталась двадцатилетняя девушка – к тому же чертовски прелестная кошечка, а ей достанется двадцать тысяч пенгё, когда тот преставится.
– И дом в придачу, – добавил трактирщик. – И магазин. И виноградник, что в Хидегкуте.
– Ну, магазин, положим, не в счет. Думаете, ей нужна эта лавка? Да если старик сегодня преставится, она ее завтра продаст.
– Что с того? Разве это не деньги? Солидное заведение.
– Это верно. А сколько она может выручить?
Дружище Бела потер подбородок:
– Ну, смотрите… Дом на углу, то есть угловой магазин, замечательно оборудован, потому как старик дело знал, с этим не поспоришь…
– Это правда. И сейчас еще знает.
– Ну еще бы… Короче, в итоге, я думаю, тысяч двадцать-тридцать она получит.
– Мать твою! – изумился Ковач. – Будь у меня такие деньжищи, я к верстаку до конца жизни не подошел бы.
– Словом, бестия эта знает, что делает, – сказал Кирай. – А скажите, разве старик прогадал? Куда ему деньги девать? В Монте-Карло с ними поехать? Или в могилу с собой забрать? Дом да лавку на катафалк не погрузишь. Обеспечил себе под старость несколько славных деньков – и плевать ему на весь мир. Будет валяться в свое удовольствие с этой кошечкой да поглаживать пузо.
Ковач скривился:
– А все же… подумать только! Эта барышня не старше, чем его собственный сын.
– И что с того? Это только доказывает, что старик не промах. Посмотрите на господина Дюрицу. Ему до шестидесяти еще жить и жить, а он подходящей женщины не может себе найти…
Трактирщик нахмурился:
– Ну, это уж вы перегнули палку, господин Кирай.
Кирай откровенно перепугался:
– Да я пошутил, право слово. Не сердитесь, господин Дюрица.
Дюрица пожал плечами:
– Ничего страшного, можете продолжать.
Трактирщик покачал головой и пристально посмотрел на Кирая.
Ковач откашлялся и быстро проговорил:
– Что бы вы ни говорили, а это свинство – то, что старик вытворяет.
– Меня только одно занимает, – сказал хозяин трактира, – что может старик с ней делать? Вы думаете, он еще способен что-нибудь сотворить с этой маленькой потаскушкой?
– Да вы знаете, – сказал Кирай, – чего не добьешься силой, можно умением возместить.
Они рассмеялись. Улыбнулся и Дюрица:
– И откуда такие познания?
– У вас научился, маэстро, – непринужденно осклабился Кирай.
– Послушайте-ка, что я расскажу, – хитро прищурившись, заговорил трактирщик. – Помните ту цыганочку, которая в прошлом году, да и раньше тут коврики продавала?
– Помню, – сказал столяр. – Только давненько ее не видать.
– Ну, неважно, – отмахнулся трактирщик. – Короче, заходит она как-то ко мне и просит палинки. Фигуристая такая, стерва, все при ней, мать ее, груди и все что надо. Но чумазая, черт побери, неизвестно, когда умывалась в последний раз.
– Не такая уж она была грязнуля, – возразил Ковач. – По сравнению с другими еще ничего.
– Что такое? – встрепенулся Кирай. – Вы тоже специалистом заделались? Что случилось, милейший?
Ковач залился краской:
– Видите ли, это жена моя обратила внимание: посмотри, говорит, насколько эта цыганка опрятней других.
– Знаем мы эти отговорки, можете дальше не объяснять, только запутаетесь.
– Ну слушайте дальше, – продолжал трактирщик. – Наливаю я ей, значит, палинки – а чумаза была чертовски, как я и сказал, – ставлю перед ней, и тут она затянула: купи коврик, дай по руке погадать, и все в таком роде. Но хороша, плутовка, ничего не скажешь. Спросил ее, откуда, мол, родом. Она что-то ответила, не помню уже, что именно, да это, в конце концов, и неважно, и я говорю ей: «Если ты к старику собираешься, палинку лучше не пей, он пьяных женщин не любит». – «Откуда ты взял? – отвечает она. – Как раз таких-то и любит!» Вы ведь знаете, как старик одно время неравнодушен был к этой цыганочке.