– Разрешите, дружище Бела?
– Да, конечно. Угощайтесь! Все угощайтесь, – предложил хозяин трактира собравшимся. – А что касается мундштука господина Дюрицы, то я, право, не знаю, что и сказать.
– Ладно бы еще из вишневого дерева был или из янтаря. Но всю жизнь пользоваться такой дрянью! Ну и вкус у вас, черт возьми. Порвите да выбросьте вы его, и воздаст вам Господь. Я завтра же принесу вам взамен янтарный мундштук, видит Бог, принесу, только избавьтесь от этой мерзости ради всего святого.
– Пощадите своего друга, маэстро, – заметил хозяин трактира. – Уж не хотите ли вы и впрямь до конца дней своих курить через этот мундштук?
Дюрица вскинул брови, скорчил говорившему насмешливую, но незлую гримасу и с поразительной точностью спародировал Швунга:
– А что, если в самом деле хочу? Однако, чтобы доставить удовольствие вашему дорогому эйропейскому другу, клятвенно обещаю на смертном одре разорвать эту штуковину на куски. – Он указал на мундштук и, продолжая пародировать книжного агента, вопросил: – Вы довольны, мой дорогой друг?
Все, кроме Кирая, рассмеялись. Да фотограф сидел, все так же погруженный в какие-то размышления, и на его худом, бледном лице по-прежнему проступал румянец.
Дюрица закурил. Сонливость как будто пропала с его лица. Взгляд, однако, оставался ленивым, как и движения, что стало заметно, когда он подался вперед. Не приглашая других, он осушил свой стакан, не спеша поставил его на стол и обратился к столяру:
– Итак… Что я обо всем этом думаю? Вы об этом хотели спросить, сударь мой?
– Да, да, – с готовностью кивнул Ковач.
– Я думаю, было бы неплохо, если бы дружище Бела подал нам еще вина. Лично я хотел бы закончить вечер, как обычно, вином с содовой – большим шпритцером, если дружище Бела ничего не имеет против.
Дружище Бела поднялся. Собрал пустые стаканы и выжидающе посмотрел на фотографа, у которого оставалось еще немного вина на донышке.
– Так у вас, значит, будет сегодня отменный ужин, господин Кирай, – сказал столяр, отгоняя от себя дым «Дарлинга». – Только вы не закончили о том, как будете готовить грудинку. Сами готовите или жена?
– Разумеется, готовлю я, в точности так, как я начал рассказывать. Стало быть, когда шпиговка закончена, мы берем некоторое нужное количество начинки, ибо мы ведь готовим фаршированную грудинку. Точнее, сперва нам нужно начинку сию приготовить.
Фотограф накрыл свой стакан ладонью:
– Благодарствую. Вы были очень любезны, пригласив меня к вашему столу, но я, пожалуй, пойду, только вот докурю сигарету. Право, мне было очень приятно.
– Не стоит благодарности, – сказал дружище Бела и, потерев затекшие ноги, направился к стойке – приготовить традиционный большой шпритцер для всей компании.
Читатель уже, видимо, догадался, что, несмотря на учтивые обращения вроде «господин Ковач», «сударь», «мой дорогой друг», несмотря на частые и разнообразные формулы вежливости, как то «с вашего позволения», «хотелось бы обратить ваше внимание» и так далее, – словом, несмотря на все это, перед нами компания, где все давным-давно знакомы. А зная психологию людей того склада, о которых рассказывается в нашей истории, зная привычки их и капризы, мы можем понять, что за их поведением на самом деле скрываются компанейский дух, любовь и взаимное уважение. Подобный стиль, со всеми его банальностями, для постороннего уха, может быть, смехотворными, в определенном общественном слое абсолютно обычен. Если бы нам представился случай сопровождать Кирая во время визита к его другу, столяру Ковачу, мы могли бы услышать, как он приветствует хозяйку дома: «О-о, целую ручки, милостивая сударыня, позвольте мне приложиться к вашей прелестной лапке!» На что женщина в ответ: «Ах, господин Кирай! Легки на помине! Какое счастье вас видеть!» И самое интересное, что все эти словеса произносятся полушутливым тоном. Из чего можно сделать вывод, что мы имеем дело не с чем иным, как с целомудренным и вместе ироническим подражанием «диктуемой свыше» культурной норме. Причем поведение это столь обязательно, что пренебрегать им или просто не владеть его формами – значит носить на себе нестираемое клеймо чужака. Все это мы отметили для того лишь, чтобы укрепить читателя в том уже, несомненно, сложившемся по ходу повествования мнении, что перед ним – достойные горожане, исполненные взаимного уважения и готовые делиться друг с другом своими радостями и бедами, того рода люди, с какими читатель имел возможность и счастье познакомиться в бесчисленных литературных творениях. Но можно ли сказать о каком-либо человеке, что мы знаем его досконально? И, раз уж заговорили, добавим: пожалуй, не существует людей менее свободных и более связанных по рукам и ногам, чем писатель. Он не может идти на уступки в вопросах правдивости, не рискуя изменить самому себе. И если мы будем и дальше следить за беседой нескольких человек, как следили до этого, то целью нашей будет все та же (как выяснится в конце – совершенно необходимая) правда жизни.
– Так вот, приготовление начинки – дело столь же важное, как и шпиговка, – продолжал книжный агент. – Не знаю, как там другие – ведь сколько домов, столько обычаев, – а я поступаю так: первым делом беру белый хлеб, яйца, жир, зеленушку-петрушку и все такое, но самое главное – дальше. Попробуйте как-нибудь, господин Ковач. Дальше берем зимнюю салями, мелко нарезаем, но совсем-совсем мелко, чуть ли не растираем ее. Понимаете? Зимнюю салями. Именно так, как я говорю. Вам и в голову такое не приходило, не так ли?
Тем временем к столу вернулся изготовивший шпритцер трактирщик и, усаживаясь, подтолкнул столяра локтем.
– А чеснока уважаемый господин добавил? – кивнул он в сторону Кирая.
– Добавил, дружище, как же без чеснока. Даже больше, чем вы полагаете.
– Ну зачем же больше? Нужно класть ровно столько, сколько необходимо. Верно, господин Ковач?
– А я от души положил, лишь бы вам угодить, господин разумник.
Ковач обратился к хозяину трактира:
– Вы салями кладете в начинку?
– Вы что, шутите?
– А я, представьте, кладу. Как вам это? – спросил книжный агент. – Вам не нравится?
– А конской колбаски грешным делом не добавляете? Или зельца? А может быть, камамбера?
– Не добавляю. А вот мелко нарезанную, измельченную салями кладу. Вы знаете, как это вкусно? Пробовали когда-нибудь? Если нет, то надо не возражать, мой дорогой друг, а ценить советы более искушенных людей.
– Так что вы делаете с камамбером?
– Он говорил о салями, – вмешался Ковач.
– Ах да… Ну тогда с салями?
– Измельчив, кладу в начинку. Разминаю вместе с белым хлебом и вареным яйцом. Понимаете?
– Оно, может, не так уж и плохо, – заметил Ковач.
Швунг потянулся за стаканом, и взгляд его упал на Дюрицу.
– Нет, вы полюбуйтесь! – вскричал он, ставя стакан обратно на стол. – Вы полюбуйтесь на этого… на этого…
Часовщик покачивался, откинувшись на спинку стула, щурил глаза и смеялся.
– Чему вы радуетесь опять? – спросил книжный агент. – Ангела увидали или другое что нашло? У вас мог бы сам сатана поучиться, если бы увидал теперь вашу физиономию. Что вы ухмыляетесь, скажите на милость?
Дюрица, покачавшись на стуле, спросил:
– А что, нельзя?
– Почему же нельзя. Даже четвероногие могут радоваться, я видел… Висели на решетке и радовались собственным хвостам!
– А вы стояли рядом и наслаждались зрелищем, потому что на более серьезное дело у вас ума не хватает.
Качнувшись на стуле вперед, он продолжал:
– Впрочем, если вам так уж интересно, могу сказать: мне пришло кое-что на ум, вот я и обрадовался. К вам это тоже имеет некоторое отношение. Ответьте мне на вопрос: что вам больше нравится – топинамбур или фаршированная телятина?
Фотограф хотел было подняться и уже положил ладони на край стола, но Дюрица остановил его:
– Прошу вас, останьтесь еще ненадолго.
Он жестом остановил его, после чего удивленный фотограф вновь опустился на место.
– Останьтесь, я вас не задержу, – повторил часовщик и снова обратился к Швунгу:
– Я сказал «топинамбур». Вам известно, что это такое?
Книжный агент недоверчиво посмотрел на него, потом на других и недоуменно пожал плечами.
– Топинамбур? – заговорил столяр. – Это такие клубни, навроде картофеля. Вы не знали, господин Кирай?
– Что значит «не знал»? Вы думаете, только вы знаете?
– Я спросил, – настаивал Дюрица, – что вы любите больше: топинамбур или фаршированную телятину?
– Вы лучше с малолетками развлекайтесь, – осклабился книжный агент.
– Так все же, что вы любите больше?
– Ну вот что, – передернул Кирай плечами, – этот овощ я оставляю вам.
– Так значит, телятину?
– Ну допустим, телятину! Теперь вы довольны?
Дюрица строго посмотрел на него:
– Только серьезно, прошу вас.
– Да скажите ему: мол, больше всего телячью грудинку люблю, – подсказал трактирщик.
– Телячью грудинку, – на этот раз искренне признался книжный агент и растерянно посмотрел на серьезное лицо часовщика.
– Верно! Благодарю вас! – воскликнул Дюрица и, откачнувшись на стуле, стал разглядывать потолок.
Кирай в недоумении обвел взглядом остальных, потом поднял руку и поднес ее к виску.
– Ку-ку?
– О-хо-хо! – покачал головой дружище Бела и ухмыльнулся.
– А над чем вы теперь раздумываете, глядючи в потолок? – обратился Кирай к часовщику.
– Я раздумываю над тем, – отвечал тот прищурившись, – кем мне быть: Томоцеускакатити или Дюдю?
Книжный агент так и замер с открытым ртом. А потом сказал:
– Ах, ну да. Гм… Понятно… Ну наконец-то пошел недвусмысленный разговор! Я всегда говорил, что вы умеете выражаться по существу, только с вами надо иметь терпение и нельзя раздражать вас. Ну, что вы на это скажете?
2
– Как вы изволили выразиться, господин Дюрица? – подавшись к часовщику, спросил Ковач. – Я… я не совсем вас понял. Кем вы хотите быть?