— Ну, ладно, товарищ капитан, — прервал я педагогические этюды Баценкова, — мне пора на заготовку.
Я развернулся и пошел из палатки.
Дойти до двери я не успел, потому что неведомая сила подхватила меня за плечи, развернула и, ударив лопатками о твердое, прижала к деревянной обшивке палатки. Лицо Баценкова приблизилось к моему, руки держали меня за грудки.
— Владимир Васильевич, Владимир Васильевич! — Скубиев повис на плечах у комбата, — только руки к солдату не приложи!
Я даже не успел испугаться: комбат отнял от меня руки, брезгливо встряхнул ими и переводя дыхание сказал:
— Пять суток. Начальник штаба, пиши арестную записку. Чтобы это «оно», — Баценков махнул пальцем в мою сторону, — через десять минут сидело на губе. Пока я тут комбат, «оно» с губы вылезать не должно. Я не желаю видеть «это» в своем батальоне.
Скубиев подошел ко мне:
— СкидавАй ремень, — и уже в открытую дверь позвал, — Эй, кто там? Один — сюда.
Влетел растерянный Полтава и доложил переводя взгляд с Баценкова на Скубиева:
— Товарищ капитан, второй взвод связи в соответствии с распорядком дня строится на обед.
— Возьми, — Скубиев протянул Полтаве мой ремень с прицепленным штык-ножом, — примешь дежурство.
Полтава недоуменно взял ремень, штык-нож и повязку, спросил меня глазами: «что случилось?», но я лишь пожал плечами.
Через пять минут Скубиев вводил меня во внутренний дворик караулки в сопровождении начкара и выводного. Выводным сегодня стоял Барабаш.
— За что тебя? — спросил он, когда офицеры ушли.
Я честно, рассказал ему историю с ложками. Из этой истории я сделал только один вывод — «сегодня я остался без обеда».
— Да, — грустно вздохнул мой наставник, — лихо ты службу начинаешь. Месяц в полку, а уже второй раз на губу залетел. Не стоило тебе так с комбатом. Бац — не тот человек, который позволит… Да и не заслужил он… Дурак ты. Иди, думай.
Поставив мне диагноз, Барабаш открыл дверь уже знакомой мне сержантской камеры и пропустил меня внутрь. Уже закрывая за мной, Барабаш сказал:
— Если бы на комбата дернулся какой-нибудь чурбан, я бы ему всю голову расколотил. А ты… Ты теперь сиди и думай, как тебе в батальоне жить дальше.
В камере на голом бетонном полу уже лежали два сержанта. Один высокий, худощавый, с татарским типом лица и круглой стриженой головой. Другой — маленький, узкоглазый, но со светлыми кудрявыми волосами.
— Откуда? Где служишь? — спросил меня маленький.
Высокий отнесся ко мне индифферентно.
— Второй батальон, второй взвод связи.
— Как зовут?
— Андрей.
— Сколько служишь?
— Только с КАМАЗа.
— Садись, — подвинулся маленький, будто в камере было мало места, — я сам только с КАМАЗа. Аскер.
Аскер протянул мне руку для знакомства и я пожал ее.
— А ты, чмо, двигайся к двери. Тут пацаны сидеть будут, — скомандовал он высокому.
Тот нехотя отодвинулся к двери.
— За что ты его? — поинтересовался я у Аскера.
— Это — Сиглер. Чмо. Два раза уже, козел, убегал.
— Куда?!
Мне показалось диким странным, что кому-то в голову может придти сумасшедшая мысль убежать из полка. Куда?! В Союзе — вышел на дорогу и беги куда хочешь, особенно, если ты в гражданской одежде. А тут куда бежать? Ну, дойдешь ты через пустыню до Хайратона. А на советский берег как попасть? Мост охраняется, а по Амударье катер с пулеметом ходит. Да и оба берега Амударьи огорожены колючей проволокой с контрольно-следовой полосой. Погранцы тебя заловят и впаяют срок за незаконное пересечение государственной границы. А в родной части тебе еще трибунал влепит за дезертирство. Как не крути, а меньше семи лет за такой побег тебе не дадут.
— К духам, — просто пояснил Аскер цель маршрутов беглеца-Сиглера.
Это вообще не лезло ни в какие рамки: убегать к противнику! Я повнимательнее посмотрел на перебежчика. Ничего в нем особенного не было. Никаких подлых или предательских ужимок. Пацан, как пацан. На татарина похож. Так мало ли кто на кого похож? Я сам на русского не похож, хотя — русский. Аскер — тоже ни на кого не похож, потому, что не бывает белокурых чурбанов.
— Ты кто по национальности? — спросил я его.
— Казах, — не без гордости за свой народ ответил Аскер.
— А чего такой светлый?
— Мать русская, — пояснил Аскер.
— Тогда ты не казах.
— А кто? Русский что ли? — обиделся мой новый товарищ.
— Ты не русский, но и не казах, — пояснил я непонятливому, — ты метис.
— Что ты врешь?! Нет такой национальности. Я все национальности знаю: русские, казахи, узбеки, туркмены, уйгуры, каракалпаки, киргизы. Нет такой национальности — метис. Поэтому я — казах.
— Ну, казах — так казах, — не стал спорить я, — а ты где служишь?
— В одном батальоне с тобой. В пятой роте. А это чмо — в комендачах. Он, урод, даже на операции не ходит.
Так как на губу обед приносят позднее всех, то голодным я не остался. А после обеда пришел начгуб и чтобы мы не оплыли жиром заставил нас заниматься строевой подготовкой. Мы втроем стали ходить по квадрату, топая ногами, изображая строевой шаг. Кроме нас на губе никто больше не сидел. Выводному Барабашу надоело смотреть на наши выкрутасы и он отправил Сиглера чистить туалет, а нам с Аскером выдал по метелке:
— Не хрен фигней страдать. Лучше дворик подметите.
Двор — не гектар, а туалет — не дворец. Через полчаса все было подметено и почищено. Барабаш дал нам полпачки сигарет на всех и до развода разрешил нам курить не в камере, а в подметенном дворике губы.
Вечером пришел новый караул — минометчики. После ужина нам вручили два больших термоса и стопку тарелок для того, чтобы мы отмыли их от остатков картофельного пюре. Я уже взял тряпку, но у Аскера был другой подход к разделению обязанностей.
— А ну, мой один, чмо! — наступал он на Сиглера.
Сиглер не ожидал такой агрессии, отступал под натиском маленького казаха и вяло протестовал:
— Я не чмо. Я — черпак. Мне не положено.
— А ну, урод!.. — хрипел Аскер.
Сиглер покорно взял тряпку и стал в одиночестве чистить термос. Мы с Аскером сели на крыльцо губы и закурили. Аскер ревниво наблюдал, чтобы Сиглер не филонил и попутно поучал меня:
— Ты не работай. Ты заставь работать чмыря. Ты ему свою злость покажи.
— А если у меня нет на него злости?
— Это не важно. Ты разозлись и покажи. Кто злее — тот и победил.
Я внимательно посмотрел на Аскера: он явно был не богатырь. Я не люблю драться, но если бы у меня с ним что-то завязалось, то победитель был бы известен заранее: я и выше, и тяжелее, и руки у меня длиннее. Я бы его отработал на длинной и средней дистанции, а он не смог бы даже попасть по мне. И, если бы в Сиглере был хотя бы грамм мужского характера, то он вместо того, чтобы сейчас мыть грязный термос, одел бы его тут же Аскеру на голову и натянул до пояса.
— Я не хочу злиться. Я хочу остаться самим собой, — заявил я Аскеру.
На ночь нам выдали все те же деревянные окованные по краям щиты и, укладываясь рядом с Аскером, я размышлял о его жизненной позиции — «показывать злость».
А зачем ее показывать? На силу всегда найдется другая сила, а на злого всегда найдется еще более злобный. А на ум? Если на умного найдется еще более умный, то два умных человека всегда сумеют договориться друг с другом. Так не лучше ли развивать в себе не злобность как у бойцовой собаки, а интеллект? Хотя, в армии, я уже успел заметить, не любят «шибко умных». Тогда на ком она держится? На «рексах»? Вообще, любая система для того, чтобы существовать хоть какое-то продолжительное время должна включать в себя известное количество людей именно умных, а не злобных. Я, может быть, не самая крепкая опора Армии, но уж точно покрепче злого Аскера. Хотя, я — связь. Самый умный род войск. Элита. А он — пехота. Ему простительно.
Я заснул за своими размышлениями, так и не докопавшись до истины. Рядом со мной уютно сопел Аскер, а в ногах ворочался Сиглер. Утром нас ждала помойка как основной и неизменный фронт работ для губарей.
У меня, все-таки есть дар провидца. Не успели мы утром позавтракать, как пришел начгуб, выдал нам три штыковых лопаты и повел нас туда, где за столовой в тошнотворной вони кружились над контейнерами птицы — грузить пищевые отходы. Мы не успели еще выйди из дворика караулки, как в калитку вошел… комбат. Вот уж кого я хотел сейчас меньше всего видеть! Я уже давно понял и осознал, что вчера нагрубил ему самым дерзким и глупым образом, мне было стыдно за себя и я опустил голову, рассматривая асфальт.
— Я забираю этого младшего сержанта.
Я еще надеялся, что «этот младший сержант» может быть Аскер, но комбат указывал на меня.
«Боже! Что он еще для меня придумал? Мало ему, что я на губе, так он…», — я не успел додумать страшную догадку о своей незавидной участи, потому что Баценков обращался уже ко мне.
— Получай автомат. Мой тоже захвати. По два магазина к каждому. Поедешь со мной в Айбак.
21. Как делать деньги
Я счастливый и радостный побежал к себе во взвод.
Айбак! Всего-навсего — Айбак. В Айбаке стоял второй противотанковый взвод и, если комбат решил отправить меня туда в ссылку, то о лучшем мне и мечтать не надо. Айбак находится черт те где и туда комбат каждый день ездить не станет. А мне сейчас больше всего на свете хотелось не попадаться Баценкову на глаза до конца службы.
— Поедешь башенным, — приказал комбат, садясь на бэтээр, — заряди пулеметы и разверни башню вправо.
Я вскочил в люк и пролез под башню. Пулеметы я видел в первый раз в жизни.
— Откинь крышку у ПКТ и вставь ленту, — подсказал водитель, повернувшись ко мне.
Я нажал на кнопку в торце меньшего пулемета: крышка отскочила вверх и открыла гнездо, куда следовало положить первый патрон ленты. Я потянул из коробки ленту и вложил патрон в гнездо.
— Теперь захлопывай крышку и передерни затвор, — подсказывал водила.