Нола заметила неодобрение в глазах Тодда.
– Знаю, знаю, это бутафория, – заявила Нола, не озаботившись понизить голос. – Но она мне по вкусу.
– Я же ничего не сказал!
– Зато в выражение лица всю экспрессию вложили.
– Какая кофемашина, такое и лицо, – сострил Тодд.
Нола вздохнула.
– Лапуля Нола!
Она сразу узнала голос, произнесший эти слова. Чуть обернулась, и сейчас же низкорослый толстяк в вельветовом пиджаке внакидку приложился губами к ее запястью.
– Лапуля Кирк! Чем живешь, чем дышишь?
– Тобой, – признался Кирк, глядя на Нолу сквозь толстые стекла очков. – Я все жду, когда же ты придешь ко мне в пятницу. Но ты, похоже, забыла, что по пятницам я устраиваю дома нечто особенное.
Нола представила Тодда и Кирка друг другу.
– Кирк преподает экономику в техническом колледже. Но его истинное призвание – это устроение пятничных вечеринок, и преподавательская работа нужна ему лишь для того, чтобы хватало денег. Знаете, Тодд, какой спрос на эти вечеринки? Все стремятся туда попасть. А Кирк бродит по городу и приглашает к себе всякого, кто хоть чем-то интересен или, по крайней мере, отличен от других.
– Я приглашаю вас обоих, – учтиво произнес Кирк. – Все, что требуется – принести бутылочку вина.
Он опять приложился к Нолиной руке и откланялся. Новой его жертвой стала очень худая и очень сутулая молодая женщина в этнической кофточке и кожаных сапогах. Сквозь гул и шум Нола расслышала: «…в пятницу вечером… бутылочку вина…».
Через минуту ее облапил хозяин заведения.
– Тебя Мейсон ищет. Насчет арендной платы.
– Я к ней как раз и шла. Сейчас, только выпью капучино да с нашими поздороваюсь. Знакомься, Эйб, это Тодд Крамер. Тодд, это Эйб Коломбо.
Тодд протянул руку, Эйб, вместо того, чтобы пожать, хлопнул его по открытой ладони, клюнул Нолу в щеку и вернулся на кассу.
– Эйб – это ведь уменьшительное от «Абрахам»? Тогда почему же он – Коломбо? – шепотом спросил Тодд.
Нола улыбнулась.
– Его отец – паршивая овца в семье. Женился на еврейке, шуму на всю Маленькую Италию наделал. Еврейка, к слову, красавица. Эйб пошел по папиным стопам. Вон его жена, Сара – столики обслуживает.
Нола находила забавным, что большинству посетителей официантки кажутся на одно лицо. Сама она их различала, несмотря на кукольный бело-розовый грим в тон передничкам, надетым поверх черных трико. На ногах у всех были черные балетки, и передвигались девушки бесшумно: скользили по залу, держа миниатюрные доски с мелками для записи заказов. На кожаном шнурке у каждой болтался блокнот.
Сара заметила Нолу и вручила Тодду доску и мел.
– Знаете, Нола, вас Норман Уолдрон уже несколько раз спрашивал. Он очередной опус сочинил, хочет вам показать.
– Я что-то закрутилась, – произнесла Нола. – Как только выдается свободная минутка – рисую. По тусовкам бегать, как раньше, времени нет.
Сара приняла заказ – две чашки капучино – и исчезла.
– Я смотрю, у вас тьма друзей, – прокомментировал Тодд.
– Приятелей, а не друзей, – поправила Нола. – Я ведь художница, мне необходимо общение с творческими людьми.
– Вы умеете рисовать? Не знал! А можно мне посмотреть ваши работы?
– То есть вы напрашиваетесь ко мне в студию, так я понимаю?
– Так.
– А в студии вам захочется выпить вина и взять меня прямо на полу, при свете свечей?
– Не путайте, пожалуйста, меня с Элиотом. Это Элиот слывет Дон Жуаном. Я совсем не такой – любого спросите. Вы – первая женщина, которой я заинтересовался с тех пор, как окончил колледж.
Нола рассмеялась.
– Это было не слишком давно!.. Ладно, покажу вам свои работы. Только имейте в виду: никаких глупостей.
Они вышли из кафе и направились по Хьюстон-стрит в Сохо, где Нола снимала часть мансарды у художницы по фамилии Мейсон. Сама Мейсон обнаружилась там же, сидящей на полу перед мольбертом, с косяком во рту. Очень курносая, с квадратным лицом, обрамленным тусклыми каштановыми волосами, Мейсон всегда напоминала Ноле пекинеса.
– Привет, – сказала Мейсон и неуверенно поднялась с пола. На Тодда она не обратила ни малейшего внимания, а Ноле шепнула: – Взгляни на мою последнюю работу. Я решила с цветом и формой маленько поиграть.
Нола бросила взгляд на композицию из квадратов и кругов, нанесенных на холст посредством красок-спреев, вроде тех, что используются для граффити.
– Оригинально. Мне нравится твоя техника, Мейсон. Очень современная, – произнесла Нола.
– Согласен, – вставил Тодд.
Мейсон едва не испепелила его взглядом и вновь обратилась к Ноле.
– Хочу достучаться до молодого поколения бунтарей.
Нола увлекла Тодда в свой угол, и Мейсон пулей выскочила из студии.
– Что это с ней? – удивился Тодд.
– Она не жалует мужчин.
– А вы?
– Не больше, чем женщин.
– На что вы намекаете?
– Я не намекаю, а констатирую.
– Господи, вы меня совсем запутали. Не поспеваю за ходом ваших мыслей.
– Извините, но менять этот ход для вашего удобства я не стану. Не поспеваете – значит, заблудитесь рано или поздно.
Тодд тряхнул головой.
– По-моему, это вы как раз и заблудились. Почему вы пытаетесь меня запутать, а?
– Я?
– Конечно. Вот мне уже три имени известно – Салли, Белла, Нола. Кто вы на самом деле?
– Я – это я. Что значит имя? Роза пахнет…
– Знаю, знаю – роза пахнет розой[11]. Вам не надоели эти прятки?
Нола отвела взгляд.
– Вы вроде хотели посмотреть мои художества.
– Да вы просто как ртуть. Все время ускользаете сквозь пальцы.
– Вот, взгляните. Правда, это не новые работы. Я давно ничего не писала. Времени не было…
Нола принялась разворачивать холсты, стоявшие лицом к стене, и выстраивать их так, чтобы Тодду было удобно смотреть.
У него дух занялся.
Нола отлично знала: посторонним ее произведения, со всеми персонажами, предметами, существами из ночных кошмаров должны казаться иллюстрациями к Дантову «Аду». Сама Нола понятия не имела, откуда в ее голове берутся эти образы. Писала она всегда в исступлении, торопясь перенести на холст вереницы ассоциаций. Женщина без лица. Ребенок со смещенными щеками, лбом, подбородком, вперивший в зрителя взор мертвых глаз. Целая серия холстов на тему смерти – попытки совершить суицид разными способами. Эту серию Нола успела выполнить в масле. Но были и наброски – лицо с множеством ртов, каждый из которых искажен беззвучным воплем. Голова, расколотая тесаком.
– Нола, почему вы все это рисуете?
– Пытаюсь упорядочить эмоции. Такой способ обуздать некую сущность внутри меня. Я как бы вынимаю из разума и души весь ужас, рассматриваю его до тех пор, пока не пойму и смогу проанализировать. Ну а тогда уже он у меня под контролем.
Тодд качнул головой.
– Господь свидетель, я не понаслышке знаю, что такое пройти через ад, потерять себя… Но ЭТО… это будто из Зазеркалья привалило, прямо от старушки Алисы.
Нола кивнула.
– Знаете, Тодд, вы не такой, как другие мужчины, которые…
– Которые – что?
– Так, ничего. Забудьте.
– Которые обижали Салли?
– Кто и что вам напел? Что конкретно вы знаете?
Тодд указал на изображение девочки со смещенными чертами лица.
– Я просто догадался. По этой картине. Готов поставить десять против одного, что вы – не та и не то, чем кажетесь в настоящий момент.
– Так-так. Ну и чем же я кажусь?
– Умной, образованной женщиной без предрассудков и со способностями к живописи. Холодной, резкой интеллектуалкой.
– Допустим. А кто я тогда на самом деле? Кто скрывается за этой маской?
– Шалтай-Болтай.
– И вся королевская конница, и вся королевская рать…
– И даже все лошадники, вместе взятые…
Нола не сводила взгляда с женского лица, отраженного в треснутом зеркале.
– Не могут Шалтая, не могут Болтая, Шалтая-Болтая собрать.
– Вам не обязательно ломать себя. Я просто заигрался в слова. Я принимаю вас такой, какая вы есть.
– Но какая я? И какой вы? Расскажите.
– В каждом из нас скрыто несколько личностей. Одна личность на определенный период времени. Например, взять меня. В шестидесятые я активно выступал за прекращение войны во Вьетнаме. В семидесятые – играл в азартные игры. А сейчас я – уважаемый бизнесмен. И список, конечно, далеко не полон. То же касается любого человека.
Нола покачала головой.
– Нет, вы просто перечислили разные периоды человеческой жизни. Большинство людей, подобно бриллиантам, имеют грани. В каждой грани отражается свет. Я – другая. Я – как гладкая жемчужина, одна из пяти подвесок в колье.
– Этим-то вы меня и зацепили. Я взглянул на вас – и снова почувствовал интерес к жизни. Раньше это ощущение у меня появлялось, когда я делал очередную ставку. Для того и играл. Ну а как завязал с азартными играми – скис. Вы меня пробудили к жизни. Не стану утверждать, будто понимаю, что именно происходит. Ни черта я не понимаю! Но меня заводит ваша переменчивость. Только не обижайтесь! Я вовсе не считаю вас неврастеничкой. Вы кажетесь мне самой потрясающей женщиной в мире. Уж конечно, кто с вами жизнь свяжет – никогда не заскучает.
– Ну, на это рассчитывать у вас права нет.
– Может, и нет. А мечтать вы мне не запретите. С самого первого дня все мои мысли – только о вас.
Синие мальчишеские глаза смотрели с мольбой. Нола впервые заметила, что Тодд – симпатяга.
Она позволила обнять себя. Тодд вдохновился, сжал ее крепче. Нола не ответила на его поцелуй, но и не оттолкнула его. Правда, когда он положил ладонь на ее грудь, Нола испугалась. Напряглась, как струна. Она хотела, чтобы Тодд продолжил ласки и поцелуи, однако знала: если расслабится, если потеряет контроль, на волю выйдет другая личность.
Почему, ну почему Нола не может остаться в сознании, отдать тело тому, кто ей приятен? Как несправедливо, что она обречена получать жизненный опыт лишь из книг! Как ей хочется всем телом ощутить тепло этого человека!