Даже если Штайнер прав, значит, именно теперь я нуждаюсь в обмане, притворстве и шарлатанстве. Света без тени не бывает.
2 февраля
Вчера Мейснер начал свое лечение. Я при этом присутствовал.
Во время лечения я записывал все, что происходит.
Я чувствую постоянную необходимость заносить в отчет все. Все.
Шесть часов пополудни. Присутствуют: повитуха, служанка мадам Кайзер, мадам Стройвер, банщик Педерсен, граф фон Дренерт, господин Левийн, Мейснер и я сам.
Сначала мы собрались в комнате, прилегающей к той, где находилась пациентка. Мейснер заявил, что намерен погрузить больную в так называемый магнетический сон. Во время этого сна у нее возникнет потребность заглянуть в себя, и благодаря магнетическому состоянию, которое поддерживается поглаживаниями, она сможет это сделать. И тогда, возможно, она предскажет, какого рода лечение поможет ей избавиться от болезни.
Мы слушали его затаив дыхание.
После чего вошли к больной.
Мейснер подошел к ней и присел на край кровати, ни словом не объяснив женщине, что он намерен с ней делать. Потом положил руку ей на лоб, словно проверяя, нет ли жара. Так же непринужденно он погладил ее по лбу над бровями, после чего веки женщины дрогнули, глаза закрылись; так обычно вели себя пациенты при погружении в магнетический сон. После чего Мейснер несколько раз провел рукой по ее груди и по телу, задержав, наконец, руку на ее сердце. Пациентка лежала теперь совершенно спокойно. Она медленно дышала, черты лица разгладились. Когда она проспала десять минут, Мейснер спросил:
— Вам легче?
Склонившись над ней, он говорил очень тихим голосом, но при этом так внятно, что все присутствовавшие в комнате его слышали.
— Да, — без колебаний ответила пациентка так же внятно. При этом она продолжала лежать с закрытыми глазами и, без сомнения, спала. А потом, не ожидая его дальнейших вопросов, сказала:
— Я все слышу и вижу все совершенно ясно, даже себя и свои внутренности.
— Каким образом надо лечить вашу болезнь? — спросил Мейснер.
Ответ последовал без промедления:
— Теперь я узнала, что может помочь от головной боли, — это обтирания смесью одеколона с уксусом.
Несколько секунд казалось, Мейснера смутил столь внятно и скоро прописанный рецепт, но он овладел собой и спросил, не обращая внимания на сильное волнение, которое охватило нас, стоявших рядом и наблюдавших за происходящим:
— Что за опухоль у вас в животе?
— Это ребенок.
— Еще живой?
— Нет, он умер третьего числа прошлого месяца.
— Но ребенок должен быть необыкновенно большим, ведь уже год назад вы говорили, что у вас в утробе растет ребенок?
— Нет, он совсем маленький, хотя ему уже год и три месяца. Но там, где он лежит, он не мог питаться. Поэтому он такой маленький.
— Где же он лежит?
— Вне матки, ближе к спине, почти спеленутый брыжейкой.
При этих словах в комнате возник гул, вызвавший сильное раздражение Мейснера. Он сердито обернулся и знаком приказал нам замолчать. На пациентку наше неуместное вмешательство не оказало никакого впечатления. Она лежала по-прежнему спокойно, даже веки ее не дрогнули, словом, не было никаких признаков того, что она пробудилась. Мейснер снова обернулся к ней:
— Каким же образом вы исцелитесь?
После этого вопроса впервые возникла пауза. До сих пор женщина отвечала с готовностью и без колебаний. Теперь, казалось, она старается сосредоточиться перед тем, как сделать важное сообщение. Мы все ждали, затаив дыхание.
Наконец она ответила:
— Ребенок распадется и выйдет из тела; то, что не распадется, выйдет целиком. Но мне надо очистить кровь; для этого есть средство: смесь очищающей кровь красной земли и обыкновенного красного вина. С помощью этого средства плод распадется и выйдет наружу.
— Что это за земля?
Женщина снова помедлила, словно всматриваясь вглубь самой себя, где что-то никак не могла рассмотреть. Мейснер напряженно глядел на нее, как будто его взгляд должен был придать ей сил. Наконец она выговорила:
— Такая земля есть у камня, что лежит в трех четвертях мили к востоку от Зеефонда.
— Где это? Можете указать точнее?
— Это земля в рощице возле камня, который величиной и видом напоминает человеческую голову. Возле этого камня лежит другой, поменьше. Они касаются друг друга. Вот под этими камнями и есть та земля.
— Откуда вы это знаете?
На этот раз она ответила без колебаний:
— Магнетическая сила научила меня заглянуть внутрь самой себя.
— А что с вашими судорогами? Долго они будут продолжаться?
— Нет, на этой неделе у меня будет только два приступа. Один завтра утром, второй на другой день вечером. Но они будут легкими и непродолжительными.
Мейснер, сидевший возле пациентки, встал. Никто из присутствовавших не произнес ни слова — мы все выжидательно смотрели на него. Он вдруг улыбнулся мне и развел руками.
— Ну что ж, господин контролер, — сказал он. — Лечение началось.
Он дал больной поспать в течение часа.
3 февраля
Вчера я заглянул к Штайнеру и рассказал ему обо всем, что произошло. Он выслушал меня, не сказав ни слова. Сидел, уставившись на свои тяжелые руки, светлая бородка всклокоченная, грязная. И весь он какой-то неопрятный. Думаю, на него тяжело повлияли события последних дней. Он более чувствителен, чем о нем думают.
— Как поживает Мария? — вдруг без всякого перехода спросил он.
Я начинаю понимать, что Мейснер строит обширные планы. Он, без сомнения, не намерен ограничиваться чисто медицинской сферой. Он рассказал мне, что пишет труд о государственном управлении.
Я спросил, идет ли речь об управлении только Зеефондом.
Он посмотрел на меня взглядом, который я истолковал как презрительный. «Нет, — ответил он, — мой труд имеет более обширный смысл».
Ходят упорные слухи, что он намерен применить свои теории на практике. Неделю назад в припадке откровенности он показал мне вырезку из «Анцайген», газеты, которую издает в Гёттингене некий господин Шлёцер. Подчеркнутые Мейснером строки гласили:
«Одна из величайших в мире наций, нация, одна из самых прославленных на поприще культуры, наконец, сбрасывает иго тирании. Наверняка маленькие ангелочки на небе поют в честь этого события Te Deum laudamus»[12].
Я спросил Мейснера, не французская ли революция имеется здесь в виду. Он ответил утвердительно. Тогда я вспомнил, что он долго жил в этой стране.
Мне все это непонятно. Он часами беседует с правителем Зеефонда, вне всякого сомнения, обсуждая дела политические, и в то же время показывает мне вырезку из газеты, которая славит освобождение от тирании. Одно очевидно противоречит другому.
Впрочем, новая Франция — это сила, враждебная нашему великому императору. А известно, что герцогство Зеефондское давно добивается от императора большей самостоятельности. К тому же у Мейснера могут быть полезные для нас связи в Париже.
Возможно, правитель Зеефонда хочет использовать известность Мейснера и для других целей. Но что будет тогда с его визионерством, о котором он так часто говорит? Можно ли применять его в любых областях? Искажаясь политическими целями, не теряет ли оно своей силы?
Я не решаюсь говорить об этом ни с кем, даже с женой. И еще один вопрос занимает меня: почему молчит церковь? Почему не выскажется за или против Мейснера?
Я пригласил Штайнера прийти к нам навестить мою дочь. Он продолжал сидеть молча и не ответил на мое приглашение.
Может, он боится собственными глазами увериться в величии Мейснера?
4 февраля
Вчера я в качестве контролера участвовал в поисках красной земли, а может быть песка. Накануне была снаряжена небольшая экспедиция, дабы найти этот кровоочистительный песок, но она вернулась ни с чем. Мы сообщили это сомнамбуле — Мейснер теперь постоянно ее так именует, и я иногда повторяю это вслед за ним. Сообщение женщину огорчило, но она твердо стоит на своем.
Само собой, обмен вопросами и ответами происходит во время магнетического сна. Проснувшись, женщина ничего не помнит о разговоре.
Мы с Мейснером и банщиком Педерсеном, который участвовал в первой экспедиции, обсудили положение дел. И решили продолжать поиски с ее помощью. Может быть, в состоянии магнетического сна ей легче привести нас в нужное место.
Третьего числа утром она обычным способом подверглась магнетизированию. После чего спящую перенесли в ожидавшую карету. Наш отъезд привлек всеобщее внимание.
Я сидел прямо напротив сомнамбулы, и все время внимательно наблюдал за ней. Глаза ее были закрыты. Иногда можно было приметить легкое дрожание век, столь слабое, что едва ли это что-нибудь значит. Она спала. Я убежден, что она, в самом деле, спала.
Полчаса мы ехали в молчании. Потом сидевший с ней рядом Мейснер спросил, не может ли она указать нам более точное направление. Она приказала ехать медленнее. Именно в эту минуту мне показалось, что веки ее разомкнулись, но я в этом не уверен.
Вдруг она крикнула, чтобы карету остановили. Мы спросили, прибыли ли мы на место, она ответила утвердительно.
Слева от нас и в самом деле оказалась рощица, вернее, две рощицы. Мы переглянулись, пытаясь понять, какую из них она имела в виду.
Погода в этот день была скверная. При отъезде из Зеефонда было пасмурно, моросил дождь. Теперь дождь припустил.
Решили послать Педерсена на разведку — он должен был осматривать местность, пока сомнамбула не крикнет, чтобы он остановился.
Педерсен скрылся за пеленой дождя. Мы сидели в карете. Сидели в полном молчании.
— Ну как, он уже близко? — немного погодя спросил Мейснер. Педерсен уже исчез в одной из рощ.
— Нет еще, — спокойно сказала женщина. Прошло совсем немного времени, и вдруг она крикнула Мейснеру:
— Вот здесь! Скажите, чтобы он наклонился и собрал землю.
Я открыл скрипучую дверцу кареты и крикнул Педерсену, которого не было видно за кустами: