Он сфотографировал сестру для документов, и она впервые в жизни застенчиво улыбнулась в объектив черной металлической коробки.
Нори обихаживала цветы в саду, когда из дома вышла женщина в голубом, которая приветствовала ее, когда она только приехала. Эта женщина всегда носила кимоно одного и того же цвета, и Нори предполагала, что она отвечает за персонал.
– Госпожа, пришло время принимать таблетки.
Нори нахмурилась. С тех пор как с ней произошел «несчастный случай» – так они теперь это называли, – она была вынуждена принимать таблетки, чтобы предотвратить инфекцию. На вкус они напоминали мел.
– Не надо, спасибо.
Женщина склонила голову. Она была хорошенькой и выглядела не старше двадцати.
– Боюсь, хозяин настаивал. Пожалуйста, вернитесь в дом и примите их.
– О, аники дома?
– Нет, его нет. Но он поручил мне проследить.
Нори упрямо выпятила нижнюю губу.
– Он сказал что-нибудь еще?
– Что спать надо лечь в десять. И съесть весь ужин, а не только рис.
Нори подавила раздражение.
– Когда он вернется?
– Полагаю, утром. Господин в нашем старом поместье.
– Нашем?
Женщина промолчала. Нори уставилась на нее так, будто увидела впервые.
– Кто вы?
Она в третий раз склонила голову.
– Меня зовут Аямэ. Я служила в вашем… в доме отца господина. С самого детства. Когда он решил восстановить хозяйство здесь, то попросил меня вести его…
Нори едва удержалась, чтобы не задать сотню вопросов, готовых сорваться с губ.
– И как давно вы знаете моего брата?
Аямэ замерла.
– Со дня его рождения.
Нори поднялась, стряхнула траву с платья.
– Я приму таблетки. Но мне бы хотелось поговорить с вами еще, Аямэ-сан.
Женщина, поклонившись, ушла. Прямо сейчас она сумела избежать вопросов, но они обе знали, что разговор еще не окончен.
Следующим утром Акира вернулся рано. Нори поспешила приветствовать его в ночной рубашке. Нога все еще подводила, но ходить уже получалось хорошо. Никаких признаков хромоты.
Брат наклонился и нежно похлопал Норико по макушке.
– Тебе нужно подстричься, – заметил он.
Нори улыбнулась.
– Что ты мне принес?
Акира протянул сверток ярко-желтой бумаги.
– Нормальную одежду. Несколько свитеров и юбок. Нельзя же разгуливать по Токио, одетая как женщина из прошлого столетия.
Она ахнула.
– Ты купил модные вещи из витрин магазинов?
Акира закатил глаза.
– Что принес, то принес. Если хочешь, можешь открыть.
Нори уже начала разворачивать сверток. Сверху лежало платье с коротким рукавом и воротником цвета ириски. Щеки Акиры порозовели.
– Нравится?
Нори взглянула на него снизу вверх.
– Очень, аники. Спасибо тебе.
Акира выглядел довольным.
– Хорошо. Тогда ступай переоденься. Мы идем гулять.
Нори замерла, уверенная, что ослышалась. По телу, от макушки до кончиков пальцев, пробежала дрожь.
– Гулять?.. Куда?
Акира скрестил руки на груди. Он даже не снял кожаную куртку.
– В город.
– А как же правило? – разинула рот Нори.
Взгляд Акиры смягчился.
– Разве я не твой опекун?
– О, да.
– Это не мое правило. И я думал, что ты туда хотела.
– Так и есть! – выдохнула Нори, и ее глаза загорелись. – Но ты говорил, что там небезопасно.
– Бабушка ничего не сделает до назначенной встречи. Это вопрос чести.
– Но…
Акира как всегда сразу понял суть дела.
– Боишься?
Нори не стала отрицать.
– Я думала, ты не захочешь, чтобы тебя со мной видели.
Акира прищелкнул языком.
– Не оскорбляй меня.
Нори пришлось признать, что он никогда не относился к ней как к посторонней. Конечно, брат находил в ней много недостатков, но только в ее поступках. А не в том, кто она такая. Тем не менее он предлагал серьезный шаг – никто вне семьи или ханамати о ней не знал.
Предложение Акиры открыто бросало вызов тысячелетней традиции.
– Будет ужасный скандал, – прошептала Нори. – Бабушка сильно рассердится.
– Отлично. Если повезет, у нее случится инсульт, и мы сможем уехать в Париж.
– Почему ты уверен, что все будет хорошо?
Акира одарил ее тем самым взглядом, каким всегда смотрел, ожидая, что она сама все поймет.
– Ты не можешь хоть раз просто объяснить? – раздраженно спросила Нори. – Ты для меня слишком умен.
– Знаешь, почему она делала с тобой все, что хотела? – спросил Акира, явно надеясь, что так выведет ее к воде, а ей хватит ума напиться.
– Потому что она богата и высокого рода.
– А еще?
Нори ломала голову.
– Потому что… потому что я незаконнорожденная.
Грозовые глаза Акиры широко распахнулись.
– И что?
– И… – она замолчала. – И потому что…
Акира тяжко вздохнул. Его терпение явно подошло к концу.
– Потому что ты – секрет.
Нори непонимающе смотрела на брата. Она всегда считала, что тайна ее существования – это единственная причина, почему ей позволяли жить.
Акира продолжил:
– Ну, подумай. У тебя нет свидетельства о рождении; мать, скорее всего, родила тебя дома. Ты никогда не училась в школе. Юридически ты не существуешь. И если закон не знает, кто ты, он тебя не защитит.
Наконец ее осенило. Нори прикрыла рот дрожащей руко-й.
– Если бы люди обо мне знали…
– Если бы люди о тебе знали и у тебя были документы…
– Я была бы в безопасности!
Акира позволил себе широко улыбнуться.
– Она просто не смогла бы заставить тебя исчезнуть. Люди стали бы сплетничать. Узнали бы, что она что-то сделала с тобой, а она отчаянно не желает, чтобы ее считали преступницей. Отчаянно не желает, чтобы кто-то узнал о ее грязных делишках.
– А закон? – прошептала Нори.
Она почти чувствовала на плече морщинистую руку бабки, которая тянула ее назад, прочь от любого проблеска надежды.
– Закон в основном бесполезен, – признался Акира. – Каждому кто-то платит. Но им, по крайней мере, пришлось бы признать, что ты здесь, что ты существуешь.
Я могу существовать?
Она колебалась.
– Если бы люди знали… Честь потребовала бы моей смерти, согласно традиции.
Акира фыркнул.
– Честь дает это право семье мужа-рогоносца. То есть моей семье.
Она встретилась с ним взглядом.
– Что ж, думаю, этот поезд уже ушел.
Он легонько стукнул ее по носу.
– Ахо[23].
– Ты правда считаешь, что все получится?
– Надеюсь, – серьезно ответил Акира. – Завтра я иду прямиком в суд, уже несколько недель пытаюсь записаться на прием. Договорился с адвокатом. Я хотел раньше, в Киото, но у бабки там повсюду глаза. Поддельные документы все еще готовят на всякий случай, но я попытаюсь.
Она прижалась лицом к его груди и пробормотала:
– Не подвергай себя опасности из-за меня.
– Этот поезд уже ушел, – поддразнил Акира. – А теперь марш переодеваться.
В ушах Нори грохотал пульс.
– Хай, аники.
Я выхожу в прохладную осеннюю погоду и думаю: «Боже мой, как я люблю этот город». Токио принадлежит мне, а я принадлежу ему. Я уверен в этом, как уверен почти во всем. И только в ней я сомневаюсь.
Норико следует за мной, одетая в темно-синее платье, ее волосы заплетены в две косички, каждая перевязана лентой разного цвета.
Она кусает губу, и та уже начинает опухать.
– Дамэ[24], – говорю я ей. – Сейчас кровь себе пустишь.
Она кладет руку мне на сгиб локтя. Невольно отстраняюсь – не привык, чтобы ко мне прикасались. Мой отец был хорошим человеком, мудрым, но суровым.
Я никогда не видел, чтобы он смеялся. Много лет отец болел и пытался скрыть это от меня. Я, конечно, заметил, но не знал, насколько все плохо. Я не знал, что рак разъедал его изнутри, как термиты сухую древесину.
Однажды я пришел домой из школы, и мне сказали, что он умер. На следующий день после похорон я переехал в Киото.
Моя мать ушла до моего пятого дня рождения. Помню, она прекрасно играла на пианино. Все время упражнялась и обычно сажала меня рядом. Когда в два года я начал играть на скрипке, мы играли вместе, и она всегда подшучивала надо мной и говорила, что я ее муза.
От нее пахло мятным чаем. А позже, когда мама начала курить, она брызгалась мятными духами, чтобы отец не узнал.
Она вся была в смехе, улыбках и теплых поцелуях. Приходила будить меня в пять утра, чтобы мы могли поиграть в саду. Пыталась строить замки из снега в одной ночной рубашке. Потрясающе красивая, потрясающе грациозная – и могла быть легкомысленной, как маленькая девочка. Когда я позже узнал о ее изменах, то не очень-то удивился. Она нуждалась в веселье; ей нужно было знать, что ее обожают. Мой отец не дал ей ни того ни другого.
И она много плакала. Иногда запиралась со мной в музыкальной комнате и плакала часами.
– Птенчик, – шептала мама мне в волосы. – Мой бедный птенчик.
Помню день, когда она ушла. Она заглянула в мою комнату, поцеловала меня. Сказала, что едет в город по делам.
А потом исчезла.
Отец и дедушка отправили за ней поисковую группу, но даже в четыре года я понимал, что мать никогда не вернется.
Порой я смотрю на Норико и едва сдерживаюсь, чтобы не вздрогнуть. Она растет, и сходство становится все более поразительным. Я простил ее за то, что она пыталась сделать.
Но больше никогда не буду ей доверять.
– Аники, – издает она высокий, звонкий писк, который называет голосом. – А куда мы идем?
Теперь я отвечаю за Норико, и она будет задавать мне вопросы всю оставшуюся жизнь.
– Вон туда, – отвечаю, указывая на огороженное белой веревкой людное место, где стояли рыночные прилавки и киоски с едой, игрушками и украшениями. Половина округа вышла, прихватив шумных детей. – Там будет осенний фестиваль. По