лагаю, тебе понравится.
Ее маленькое личико светится.
– Ты обещал взять меня на фестиваль много лет назад. Я думала, ты забыл.
Я невольно улыбаюсь. Норико учит меня своей легкой радости. Я из тех, кого нелегко удовлетворить, я законченный перфекционист, а ее все приводит в восторг.
– В середине дня будут выступления – барабанщики и танцоры, все такое, а когда стемнеет, настанет время бумажных фонариков. Ты загадываешь желание, а потом его отпускаешь.
Она обхватывает меня своими маленькими ручонками за талию. На этот раз я позволяю.
– Аригато, – шепчет Норико.
Киваю.
– Не хочешь пойти поиграть?
Похоже, она забыла о своем страхе. У нее блестят глаза.
– Там есть игры?
– О, да. Прыжки за яблоками и…
Замолкаю. Точно я не знаю. После ухода матери я оставил игры.
Но это не имеет значения. Она вылетает как пуля и мчится к фестивальной площадке. Яркие осенние листья образуют над головой купол, их пронизывает солнечный свет, так что все мы купаемся в красках.
Я полон решимости подарить ей этот день.
Норико порхает от киоска к киоску, а когда находит что-то интересное, смотрит на меня с малейшим намеком на поджатые губки, и я протягиваю ей деньги.
В конце концов, просто сдаюсь и отдаю ей бумажник.
Она покупает большой мешок, чтобы нести в нем свои безделушки, и, прежде чем я успеваю опомниться, укладывает в него двух плюшевых мишек, коробку засахаренных яблок и украшения из морских ракушек с побережья.
Я боялся, что кто-то может сказать ей что-то недоброе или обратить внимание на цвет ее кожи, но мои опасения беспочвенны. Фестиваль доставляет радость, никто не ищет повода для досады. Военные годы были тяжелыми – не для меня, конечно, и не для кого-либо из богатеев. Для простых людей это были действительно очень тяжелые годы, и теперь все просто хотят спокойствия. Токио вновь оживает. Горожане всегда на десятилетия опережали остальную часть страны. Возможно, моя сестра станет здесь счастлива. Кроме того, она не лишена своеобразной привлекательности. Ее веселье заразительно, и вскоре она уже играет в пятнашки с группой мальчиков. Кто-то водружает ей на волосы корону из листьев.
Она хорошенькая. Мне придется за ней приглядывать. Хорошенькая и доверчивая – плохое сочетание. В тринадцать лет она все еще ребенок, с отчаянным детским желанием быть любимой.
– Аники, – зовет она меня, – есть хочу!
Покупаю ей такояки[25], и она прислоняется виском к моему плечу, пока ест. Мы смотрим, как танцоры в тяжелых костюмах кружатся, и Норико подпрыгивает в такт музыке.
– Такое устраивают каждый сезон?
– Да.
Ее глаза быстро наполняются слезами, но она снова упархивает, прежде чем я успеваю открыть рот. Как ни странно, я справляюсь. Мне удается целый день терпеть то, что меня совершенно не интересует. Сестра учит меня терпению, а я и не подозревал, что оно у меня есть.
Когда солнце садится и начинают подмигивать звезды, она вновь меня находит. Норико держит бумажный фонарь, и ее руки мокры от чернил, потому что она пыталась писать иероглифы, используя по старой традиции кисть. У нее пятно чернил в уголке рта, а из волос торчат листья.
– Я бы помог. Посмотри, вся испачкалась.
– Я могу сама! – Ее голос снижается на октаву, как всегда бывает, когда она говорит о чем-то серьезно.
Я хмуро смотрю на неразборчивые каракули.
– Я даже прочесть это не могу.
Норико пихает фонарик мне в лицо.
– Здесь написано кибо.
Надежда.
Проглатываю нотации, готовые сорваться с языка. Я велел ей загадать желание, и она загадала, хотя даже не может правильно написать иероглиф «надежда». Причем она полна решимости сделать что-нибудь сама. Я смотрю в ее честные глаза и понимаю, какое редкое создание моя маленькая сводная сестра.
– Тогда хорошо.
Она сияет.
– Ты думаешь, Бог поймет? Даже если я написала неправильно?
Я не хочу портить ей настроение, но и не в состоянии лгать. Я всегда верил лишь в собственный талант, смерть и способность людей не оправдывать ожиданий.
– Я ни во что не верю.
Она улыбается, как будто знает секрет, которого не знаю я. Мне не уследить за ее непостоянной верой. Вот сейчас она набожна – и вдруг уже клянется, что переросла заблуждение. Думаю, ее просто тянет кому-то пожаловаться.
Немудрено.
– Так к кому мы обращаем желание? – настаивает она. – Куда полетит фонарик?
Пытаюсь быть честным.
– Полетит туда, куда полетит.
Она дает мне фонарик.
– Тогда хорошо. Давай вместе.
Через мгновение мы его отпускаем. Фонарик плывет вверх, светящийся маленький призрак среди сотен других, прежде чем исчезнуть в ночи. Норико кладет свою ладонь в мою и глубоко вздыхает, как будто с ее крошечных плеч свалился огромный груз. Но на мои все еще давит тяжесть. Мне не хватает ее веры. По правде говоря, у нас вообще очень мало общего.
Я изо дня в день пытаюсь понять, что заставляет меня чувствовать ее своей.
Наконец наступил день встречи. Если бы Нори верила в приметы, она бы сказала, что не зря накануне бушевала гроза: для них все кончено.
А вот Акира заверил, что это ничего не значит, и был уверен в успехе.
– Я ей нужен, – настаивал он.
Интересно, кого он пытался успокоить.
Акира составил список требований, которые не дал Нори посмотреть. Наверное, чтобы она не разочаровалась, если их выполнят не полностью.
Она попросила разрешения присутствовать на встрече, однако получила категорический отказ. Ей надлежит оставаться в своей комнате, заперев дверь на засов.
Акира провел вторую половину дня, расхаживая по саду и репетируя речь. Нори наблюдала за ним с крыльца, но не подходила. Она была одета в свое лучшее платье; тяжелая жемчужная нить почему-то придавала ей сил.
Акиру внешний вид не волновал, он был одет в простую рубашку и черные брюки. С другой стороны, ему и не требовалось наряжаться. Нори могла бы носить корону из чистого золота, а он – завернуться в грязную простыню, а мир все равно бы смотрел на них, как и прежде.
Наконец Акира вернулся в дом.
– Тебе что-то принести? – предложила Нори.
Он посмотрел на нее, приподняв бровь.
– Например?
– Кофе?
– Ты хоть знаешь, как варить кофе?
– Видела, как Аямэ варит.
– Если я захочу кофе, я попрошу ее. Для этого и нужны слуги.
Нори закатила глаза. Не в первый раз она задалась вопросом, действительно ли брат готов легко расстаться со своим статусом, как утверждал. Вряд ли он когда-либо готовил себе еду или думал о том, как постирать одежду. Ей тоже не приходилось, но она была готова учиться.
– У тебя есть чем им платить? – спросила Нори. – Если бабушка не даст денег?
Акира пожал плечами.
– По крайней мере, некоторое время. Мой отец был не так богат, но все оставил мне, и я в прошлом году вступил в наследство. От мамы осталось огромное приданое, целое состояние, однако я не могу к нему притронуться, пока мне не исполнится двадцать.
Нори переступила с ноги на ногу.
– Я готова взять на себя некоторые обязанности по дому. Нам не нужно так много слуг. Я могла бы готовить и убираться.
Акира слабо улыбнулся.
– В самом деле? Пойдешь на рыбный рынок вместе с остальными домохозяйками? Починишь мою одежду?
Нори покраснела.
– Я не против.
Акира рассмеялся, и, хотя это было обидно, она с радостью отметила, что в его глазах вспыхнул огонек. Настало подходящее время поднять другую тему.
– Я хочу быть сегодня с тобой, – выпалила Нори, боясь потерять самообладание.
Лицо Акиры потемнело.
– Нет.
– Но…
– Нет!
– Аники!
– Ни за что.
– Я достаточно взрослая, чтобы говорить за себя, – запротестовала Нори.
– Ты все испортишь, – сердито сказал Акира. – Довольно, времени нет. Они будут здесь через час, ступай в свою комнату.
Мышечная память была абсолютной, и Нори было повернулась. Но остановила себя и замерла на месте. Она вспомнила, как впервые увидела брата в таком же доме, в такой же комнате, в окружении фамильных реликвий, которые, казалось, излучали презрение к ее присутствию.
Тогда она и решила, что последует за ним куда угодно.
Но сейчас ей хотелось идти с ним рядом. Не позади.
– Нет.
Акира недоверчиво на нее посмотрел. Ему никогда не отказывали.
– Я сказал…
– И я сказала: нет, аники.
Вряд ли за все семнадцать лет Акиру кто-нибудь перебивал. Он выглядел сбитым с толку, словно с ним заговорили на странном новом языке, совершенно непонятном.
– Норико, – начал брат тихим от гнева голосом, – я больше повторять не буду.
Она вздрогнула, но не отступила.
– Побьешь меня, если я ослушаюсь? Как бабушка? Или потащишь за волосы, как тот человек, которому она меня продала?
Акира отвернулся. Его застали врасплох.
– Однажды я стану такой же взрослой, как ты. Мне нужно всему учиться. Мне нужно учиться вести переговоры, понять, как заставить людей, которым я не нравлюсь, уступить мне дорогу.
Акира колебался.
– Сейчас… не время.
– Кто знает.
– Без тебя мне будет легче.
Впервые она увидела его уязвимость. У них обоих не было матери. У них обоих не было отца. Он был золотым ребенком, а она про́клятым, но они оба угодили в одну и ту же паутину.
– Я твоя сестра, – проговорила Нори. Слова подвели; она не была таким искусным умелым оратором, как он. – Я…
Акира вздохнул и долго смотрел ей в глаза. Рванул было с места, направляясь к кухне, потом изменил курс и бросился к лестнице.
Нори следовала за ним, задаваясь вопросом, стоит ли ей признать поражение или докучать ему дальше. Брат расхаживал взад-вперед, вскидывался, как будто собирался заорать, и брал себя в руки. Она никогда не видела его таким неуверенным.
А затем…
– Аямэ! – гаркнул Акира.