Он обещал, что будет любить меня вечно.
Здесь другая жизнь. И другая любовь.
Впервые вижу, как брак может быть чудом, убежищем в опасном мире. Это не мясной рынок и не приговор к медленной смерти.
Брак истинных душ находится чуть ниже ангелов.
И он тоже в это верит.
Поэтому я знаю, что он не женится на ней лишь в угоду матери. Домовладельцы обещают вышвырнуть меня на улицу, если я не заплачу в ближайшее время. Не посмеют.
Мир будет таким, как я говорю. Я Сейко Камидза, единственная наследница моего дома и древнего имени.
Я благословенна.
Мне благоволит сам Бог.
Он бы никогда меня не бросил. Ни за что.
1 января 1935 года
Он женился. Говорят, она уже беременна. Все мои письма отправлены обратно нераспечатанными. Его мать оставила сообщение моему домовладельцу: мол, если я попытаюсь с ним увидеться, она прикажет полиции бросить меня в тюрьму, а потом отправить обратно на мой грязный языческий остров.
Мама прислала мне билет в Киото. Пароход отправляется на следующей неделе.
Я не могу поехать. Я не могу снова оказаться в клетке. Клянусь, я умру.
Брошусь в пруд и утоплюсь. Тогда все пожалеют, что так ужасно со мной обошлись.
Моя любовь, моя ложная, лживая любовь, найдет мое тело и подумает: «Посмотрите… посмотрите, что я наделал».
Папа пожалеет, что никогда не любил меня – потому что я девочка. А мама ни о чем не пожалеет, она считает, что ее воля – это Божья воля, и поэтому она всегда права.
Я тоже не буду сожалеть, потому что я буду мертва и переживу свою боль. Скатертью дорога.
10 января 1935 года
Из каюты виден океан. Думать лишь об одном: пойти и утопиться. Наверняка сначала будет очень больно. Зато потом боль прекратится навсегда.
Я знаю девушку, которая повесилась, но мне не нравятся отметины на шее, поэтому я не могу этого сделать.
Я проиграла. А мама, как всегда, победила.
Я похоронила свое девичество в Париже. Я возвращаюсь в Японию как женщина, со всей горечью, которая следует вместе с этим.
У меня нет места за пределами семьи. Я думала, что смогу выжить одна, и я действительно выживала и на мгновение подумала… но… эта женщина посмеялась над моими надеждами и назвала меня дикаркой. Я любила ее сына, я бы за него умерла, а она видела только иностранную шлюху.
Вот кто я для Европы. В лучшем случае – экзотика, нечто такое же удивительное, как младенец, над которым можно умиляться. Но при этом они считают меня ниже себя. Я бы никогда не вышла замуж за здешнего мужчину. Я никогда бы не выносила его детей.
Я дура.
Мама предупреждала. Я не слушала.
Хуже всего то, что не она меня сломала. Я сломала себя сама.
Вряд ли я когда-нибудь снова буду счастлива.
1 февраля 1935 года
Я выхожу замуж. Его зовут Ясуэй Тодо. Ему тридцать три, и, по-видимому, он все еще не женат, потому что у него нет приличных денег, и ни одна из других благородных девушек не выйдет за него, а он слишком горд, чтобы довольствоваться новоиспеченным родом.
Он не в положении отказывать кузине императора. Мама даст ему целое состояние, чтобы он на мне женился.
Достаточно, чтобы не обращать внимания на любые слухи об использованной невесте.
Тем не менее у него древнее имя и поместье в Токио. Говорят, его отец был пьяницей и игроком, и у них не осталось ничего, кроме этого дома и имени. Мама считает, что у него хорошие перспективы, и он обязательно поднимется. Что бы это ни значило. Она будет дергать за ниточки, как всегда.
Судя по миниатюрной фотографии, он определенно выглядит серьезным. Не красив, но и не уродлив, так что, полагаю, могло быть и хуже.
Мне действительно интересно, какой он. Я никогда с ним не встречалась. Что ж, совсем скоро узнаю. Завтра мы поженимся.
В день, когда я приехала домой, на моей кровати уже лежало свадебное платье.
У меня нет выбора. Очевидно, у меня вообще никогда его не было.
12 февраля 1935 года
Муж только что вышел из моей комнаты. До сих пор чувствую на себе запах его пота.
К счастью, он милостиво быстр. По крайней мере в этом. Ему потребовалась целая неделя после свадьбы. Думаю, он меня ненавидит, хотя и слишком порядочен, чтобы сказать это мне в лицо.
Времени писать у меня предостаточно. Мне не разрешается приглашать друзей. Если бы у меня были друзья в Токио, я думаю, это бы меня расстроило. Книг почти нет, а я без карманных денег, так что не могу их купить.
Здесь даже пианино нет. Я попросила музыкальную комнату.
Он обещает – если я подарю ему сына.
Сомневаюсь, что он получит от меня живых сыновей. Моя бабушка не смогла их родить. Моя мать не смогла.
Я всю свою жизнь прожила грешницей. И, наверное, подарю ему трехголовую девочку.
И не получу музыкальную комнату.
28 марта 1935 года
У меня задержка.
Молюсь, чтобы ребенок родился мертвым.
Так милосерднее.
Бедная девочка. Бедная проклятая девочка.
8 сентября 1935 года
Прошло много времени с тех пор, как у меня хватало сил писать.
Ребенок родится в декабре или январе. Говорят, что опасные месяцы миновали и что он обязательно будет здоров. Я постоянно чувствую такую усталость, что не стала бы загадывать. Мама прислала мне бесконечное количество чаев и тоников для питья. Она говорит, что их благословили священник и храмовая дева, что они подарят мне здорового сына.
От одного пакетика пахло кровью. Интересно, сколькими крестьянами она пожертвовала.
К счастью, мой муж считает ее сумасшедшей и запретил ее посылки. Его настроение значительно улучшилось, и теперь мне положено небольшое пособие. Он заказывает для меня библиотеку. Хотя сам не читает, лишь курит и играет в шахматы в одиночку.
Судя по тому, как проходит беременность, доктор говорит, что будет мальчик. Уверена, моя мать угрожала заживо содрать кожу с его семьи, если он скажет иначе, поэтому я не позволяю себе надеяться.
Я никогда больше не позволю себе надеяться.
– Маленькая госпожа!
Нори подпрыгнула и чуть не слетела с насеста. Она уперлась пятками и высунула голову из листьев. Аямэ смотрела на нее снизу вверх.
– Я звала вас, госпожа.
Нори незаметно сунула дневник под блузку.
– Простите, не слышала.
Аямэ нахмурилась.
– Вы забрались слишком высоко. Ваш брат был бы недоволен.
Нори спустилась, умело ориентируясь по впадинам в дереве, куда могли поместиться ее ноги. На этом дереве она провела половину своей жизни; разве что Акире она доверяла больше.
Как только ноги коснулись земли, Нори одарила Аямэ самой широкой улыбкой.
– Мы же ему не скажем?
Аямэ вздохнула.
– Госпожа… мне бы хотелось, чтобы вы так не рисковали.
Когда ты стала обо мне переживать?
– Я буду осторожна, – пообещала Нори. – Что вы хотели, Аямэ?
Служанка помялась.
– Акира-сама просил о вас о встрече.
Нори моргнула.
– Что? Зачем?
Она вздохнула.
– Он не сказал.
Нори вздохнула. Акира никогда не посылал за ней, он просто приходил.
А потому это не предвещало ничего хорошего.
– Почему у вас такой испуганный вид?
Лицо Аямэ было бледным.
– Боюсь, он не в настроении.
За месяц Акира сказал Нори всего три слова. Он даже не потрудился пригласить ее на фестиваль в шестнадцатый день рождения; она поехала одна.
Что-то явно его беспокоило, но Нори слишком боялась спросить, что именно. Очевидно, сейчас она выяснит.
– Где он?
– В кабинете, госпожа.
Нори протянула Аямэ дневник и ушла, не сказав больше ни слова. Если суждено столкнуться с бурей, то нет смысла ее избегать.
Нори скинула туфли и срезала путь через ныне пустующую комнату, в которой когда-то находилось семейное святилище.
Даже сейчас она видела то место, где чуть не умерла.
Слуги заменили циновки, но половицы под ними выцвели. Хотя отбеливатель удалил пятно крови, остался след. Если бы Нори напряглась, то почувствовала бы резкий запах своего страха.
Она все еще чувствовала необузданное отчаяние, спрятанное где-то глубоко под поверхностью. Она никогда ничего не забудет; каждый человек, которого она когда-либо встречала, был выжжен на ее коже, как клеймо. Иногда она смотрела в зеркало и думала, что это чудо – она все еще дышит.
Нори легонько постучала в дверь кабинета и услышала, как смолкли звуки скрипки. Она узнала мелодию. Это была «Аве Мария» Шуберта, одна из первых вещей, которые Акира для нее сыграл. Он часто говорил, что ему она не нравится.
– Да, – отозвался Акира.
Нори вошла в кабинет, закрыла дверь и остановилась в ожидании. Акира оглядел ее с ног до головы и смор-щился.
– Почему ты вечно выглядишь, как будто живешь в лесу?
Ей было нечего возразить. Вся в грязи и листьях, с царапинами на руках и синяками на коленях. На блузке пятно от вина. Волосы в полном беспорядке.
– Гомэн.
– От тебя воняет.
Она вздрогнула.
– Прости.
Акира скрестил руки на груди.
– Нам нужно поговорить.
У нее свело живот. Колени начали подгибаться.
– О чем?
Акира глубоко вздохнул. Если бы она не знала его лучше, то сказала бы, что он собирается с духом.
– Я должен уехать.
Она вздохнула с таким облегчением, что чуть не расплакалась.
– О боже. Ты меня напугал. И все? Куда ты собираешься на этот раз?
Акира отвел глаза.
– В Вену.
– В Австрию?
– Да.
– Надолго?
Главный вопрос. Акира никогда не оставлял ее больше чем на два месяца, предел – на три. За последние два года он совершил всего четыре поездки. Она боялась этого момента, но была готова.