– НЕ НАДО!
– Машина съехала с дороги.
Нори попыталась убежать, но споткнулась о край своего одеяла и упала.
– Пожалуйста, не надо, – прошептала она, умоляюще подняв руки. – Пожалуйста.
– Вы врезались в деревья.
Наконец Нори подняла взгляд. И хотя она стояла на коленях, ее глаза были сухими, а плечи расправленными.
Она впитала в себя этот момент, эту комнату, вплоть до последней пылинки, парящей в воздухе. Она позволила всему этому впитаться в самую ее суть.
– Где Акира? – спросила Нори.
Едва слышно Аямэ ей ответила.
Рот Нори открылся.
Теперь она вспомнила.
Пока она лежала на этой замерзшей земле, рядом с ней, всего в нескольких метрах, кто-то был.
Акира.
Он свернулся, как будто спал.
Волосы слегка взъерошены, как обычно.
И его лицо… его лицо… его не было.
Нори согнулась пополам.
А потом закричала.
Мне дали что-то, чтобы я заснула.
Но я не сплю, хотя лучше бы мне спать.
Я лежу без сна, смотрю в потолок и снова и снова думаю: дай мне умереть.
Пожалуйста, боже.
Просто дай мне умереть.
Я не умираю.
Хотя я лежу здесь весь день, отвернувшись лицом к стене и ожидая смерти, ничего не происходит. Я вижу безликое тело Акиры, точно так же, как все эти годы вижу во снах мою мать, и меня тошнит в миску рядом с кроватью.
Я пью немного воды, чтобы успокоить Аямэ, которая сама выглядит близкой к смерти, но ничего не ем. Доктор приходит осмотреть мои раны, и я испытываю нелепую, недостойную ярость, когда его вижу.
Я его ненавижу.
Где он был, когда в нем нуждались? Когда он мог помочь тому, кого стоило спасти?
Я прошу его позволить мне умереть, а он говорит, что не может, что он врач, и в любом случае я не заслуживаю смерти.
Нет, заслуживаю.
Я давно должна была умереть. Но не решилась.
И теперь я его убила.
Аямэ говорит, что мне пора встать.
Она говорит, что нельзя вечно оставаться в постели. Она приняла ванну и надела новое накрахмаленное платье. Она оправилась от ужаса.
Он умер всего лишь три недели назад.
За моей дверью ходят и разговаривают люди, они готовят пищу, убирают и живут.
Хотя солнце уже зашло.
Разве они не знают? Разве они не знают, что солнце зашло и все кончено?
Поэтому я не могу встать.
Я никогда не встану.
Токио, Япония
1 марта 1957 года
Гонец прибывает на рассвете в ужасный день.
Туман такой густой, что в окно почти ничего не видно.
Всю ночь лил гнусный хисамэ – холодный дождь, который наполняет воздух, проникает в дом, в нутро. И что ни делай, не согреешься.
Я ждала этого давно – с того самого момента. Я делю свое время между бдением в ее комнате и сном у входной двери с ножом под подушкой. Я накидываю шаль на плечи и встречаю его у главных ворот. Я не позволю ему сделать ни единого шага дальше.
Гонец склоняет голову и протягивает мне письмо. Конверт отмечен печатью семьи Камидза: белая хризантема с фиолетовым центром.
– Пожалуйста, имейте в виду, Аямэ-сан, что это ее первое и единственное предупреждение.
Я хочу разозлиться, но не могу. Я вообще больше ничего не чувствую.
Я знаю Акиру со дня его рождения. Я держала его на руках, когда мне было пять лет, и пела ему перед сном. Я наблюдала, как он превращается из любящего, счастливого маленького мальчика в скрытного молчаливого ребенка. Когда он уехал в Киото, я думала, что все кончено. Я даже пошла работать в другую благородную семью. А потом он вернулся за мной и попросил вести его хозяйство; сказал, что больше никому его не доверит.
И все эти годы я за ним присматривала. Как моя мать за его отцом.
Каждый день я приносила ему кофе, и каждый день он смотрел на меня, мягко улыбался и говорил:
– Спасибо, Аямэ. Ты всегда так хорошо обо мне заботишься.
Каждый день я притворялась, что не была отчаянно, страстно, невозможно влюблена. Потому что я прислуга. А он… он…
Я не могу представить себе мир без него.
Я сжимаю письмо холодными руками.
– Эта женщина сюда не явится, – говорю я яростным шепотом. – Об этом не может быть и речи.
На губах гонца тонкая улыбка.
– Проследи, чтобы она прочитала. Моя госпожа ждет скорого ответа.
Меня трясет.
– Насколько скорого?
– Три дня.
Он снова кланяется, поворачивается и исчезает в тумане.
Я возвращаюсь в дом.
Не сразу нахожу в себе силы подняться наверх. Я знаю, что меня там ждет.
И я не хочу это видеть.
Заставляю себя двигаться, и меня поражает, насколько тяжелыми стали мои конечности.
За несколько недель я постарела на сто лет.
Я не стучу. Я открываю дверь и нахожу ее там, где и предполагала.
Она лежит в постели, обратив лицо к потолку, совершенно не моргая. Ее волосы слиплись от пота; вероятно, их придется остричь.
Но хуже всего кожа. Ее кожа, которая когда-то была самого необычного оттенка миндально-коричневого, теперь стала серой, как пепел.
Она превращается в мертвую прямо на моих глазах.
– Нори, – шепчу я.
Она не шевелится. Может, и не слышит. Она не произнесла ни единого слова с тех пор, как я сообщила о смерти ее брата.
Я сажусь на табурет у кровати, и меня отвращает запах. От нее пахнет смертью, разложением.
– Нори, – говорю я снова, на этот раз более решительно, – тебе принесли письмо.
Ее потрескавшиеся губы приоткрываются. Она беззвучно произносит «нет», а затем поворачивается на бок, лицом к стене.
На ее спине красные отметины.
Когда полиция нашла ее и отвезла в больницу, именно я вернула ее сюда. Как только они вытащили стекло, доктор сказал, что она будет жить и полностью выздоровеет, но у нее будет ужасный шрам.
Я чуть не рассмеялась ему в лицо.
Я так и не увидела Акиру. Он уже был в морге. И в любом случае, у него не было лица.
Они сказали, что у него не осталось лица.
– Это письмо от твоей бабушки.
Нори переводит взгляд на меня.
– Что? – выдыхает она, и ее голос похож на голос старой, сломленной женщины.
– Твоя бабушка прислала посыльного с письмом.
Впервые за несколько дней она садится. Ей приходится ухватиться за меня, чтобы не упасть, но она протягивает костлявую руку и берет письмо.
Снимает печать, открывает конверт и достает лист. Я вижу, как ее глаза просматривают страницу один, два, три раза.
Ее лицо не выдает никаких эмоций; ее глаза пусты, как у куклы.
Она протягивает мне письмо и вновь отворачивается к стене.
Мои руки дрожат, когда я пытаюсь читать. Утренний свет, льющийся через закрытое окно, серый и тусклый, и все же мне удается разобрать написанное.
28 февраля 1957 года
Норико!
Ты будешь рада узнать, что достигла своей цели. Твой брат мертв. Наш дом лишился будущего. Наследию, которое я так усердно защищала, придет конец с моей смертью. Возможно, ты теперь поверишь, если я скажу, что ты проклята и приносишь несчастье. Ты – дитя дьявола.
Тебе расскажут, что его прекрасное лицо было разорвано. Он умер на холодной дороге посреди ночи, один. На следующий день после двадцать первого дня рождения.
Мы, его семья, твой дедушка и я, похоронили его с большой честью в Киото, городе его предков.
У тебя есть время до конца первой недели марта, чтобы покинуть Японию и никогда не возвращаться.
Это любезность из уважения к моему внуку, ибо, видит Бог, ты не заслуживаешь снисхождения.
Ты убила своего брата. Ты уничтожила свою мать и своего отца.
Я расскажу тебе, что он был простым работником на ферме, из обычного маленького штата Вирджиния в Америке.
Его звали Джеймс Ферье. Он умер в 1941 году, вскоре после твоего рождения. Я пишу это, чтобы ты твердо уяснила, у тебя никого и ничего нет.
У тебя нет имени, потому что я тебя его лишаю. И у тебя нет семьи, потому что ты погубила всех родных.
Уезжай из Японии. Вдруг ты найдешь какой-нибудь жалкий уголок мира, который тебя примет.
Хотя я в этом сомневаюсь.
Достопочтенная госпожа Юко Камидза
Я прижимаю руку ко рту, чтобы не закричать.
Какая злая женщина.
– Нори, – выдыхаю я, хватая ее за худые плечи и заставляя посмотреть на меня. – Ты должна уехать.
Она моргает.
– Нори, они тебя убьют! Это не пустая угроза, их больше ничто не сдерживает!
Она наклоняет голову.
– Хорошо.
Я ошеломлена.
– Что?
Она пожимает плечами.
– Я заслуживаю смерти. Пусть.
Я бью ее по лицу. Я делаю это не задумываясь. Все мое горе, весь мой гнев на случайную, жестокую вселенную выливается наружу.
– Как ты смеешь! Как ты смеешь говорить такие вещи, глупая девчонка! Акира рисковал всем ради тебя, чтобы дать тебе жизнь, дать тебе шанс на достойное будущее…
Ее щеки вспыхивают.
– Да, – выплевывает она, – и теперь он мертв.
– Ты не виновата. Это был несчастный случай. Деяние Господа.
Глаза Нори наполнились слезами. Маска трескается.
– Какой Бог допустил бы это?! – рыдает она.
Я не могу ей ответить. Я не знаю.
Я прижимаю к груди эту хрупкую малышку и держу ее, пока она плачет.
– Ты должна жить! – мой голос дрожит от чувств. – Тебе надо уехать из страны, найти безопасное место. Езжай к своей подруге Элис в Англию. Уезжай из Японии, оставь все это позади. Начни новую жизнь.
Она качает головой.
– Я вообще не хочу жить.
Я трясу ее, сильно.
– Не имеет значения, чего ты хочешь. Не смей ос-корблять память Акиры, позволяя себе умереть!.. А теперь вставай.
Она колеблется.